Заметки писателя, сменившего профессию.
(2000 год)
Зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности её дописать. Хроническая нехватка времени.
Пришлось опять переключиться на “несанкционированную цветочную торговлю”. То есть на вокзал.
Означало это вечную беготню с неподъёмными вёдрами от ментов всех мастей. Омоновцев, муниципалов, метровских, патруля – до сих пор толком не разобралась.
Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону.
Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который “горел”. Потому что цены у нас, “дачников”, были значительно ниже, и простой народ “пасся” именно в несанкционированной зоне.
Нужно было всё время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперёд, то назад в зависимости от ситуации.
Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому.
Иногда приезжало “начальство”. Тут нам просто приказывали “сгинуть” во избежание тяжёлых последствий, и приходилось метаться с вёдрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью. Не только своей и покупателей, но и пассажиров проносившихся мимо машин.
Здесь же на коленке вязали букеты – на свадьбы, дни рождения и – всё чаще – на похороны.
Время от времени кто-то выбывал из борьбы.
Но на место сломавшейся или усопшей вставала в строй дочь или невестка.
Отступать было некуда. За этими вёдрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой.
А главное – “генофонд”, который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах.
Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие “иностранцами”. О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку – и порядок. На войне как на войне.
“Генофонд” подрастал свирепым и хищным.
Иногда они подходили к матерям и бабкам – хорошо упакованные, длинноногие, холёные, с жёсткой улыбочкой уголком рта.
Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на какие-нибудь “шузы”, и гордо удаляются.
Бабок своих генофонд стыдился. Мол, уж мы-то пойдём другим путём. Будем, как эти в мерсах, чьим тёлкам корзины с фиалками на дом возят...Тоже всех потрясём.
А не выйдет – держитесь, приватизаторы!
Выпустим джинна из бутылки – мало не покажется.
* * *
И вот на дворе сентябрь. Сижу за компьютером и отвечаю самой активной зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой.
Она эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает:
- С утра до ночи, по 10-12 в день люди на работе, обслуживают и создают технику, блага которой потом покупают на заработанное.
Свободное время проводят, в основном, в покупках этих товаров или за телевизором.
А что для души? Живая душа здесь не нужна.
У многих – неудовлетворённость работой и в то же время страх её потерять...
А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов.
Вечереет, завтра у меня торговый день.
Выключаю компьютер – надо успеть срезать цветы и навязать букеты.
К полуночи справляюсь, ставлю на шесть будильник.
Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается магнитная буря. Надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома.
Утром на всякий случай глотаю пару таблеток.
Муж в Москве – развозит по торговым точкам мои “нетленки”, а вёдра с водой и цветами тяжеленные.
До станции меня провожает дед-сосед с вырезанным лёгким. Ведро тащит с трудом, но не ропщет.
Он тоже заинтересован в проекте Изании. Требует, чтобы она обязательно взяла на себя ритуальные услуги на случай кончины участников – тогда отбою не будет.
День действительно плохой.
У поезда низкие ступени - едва втащили тележку.
Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой приходится спускаться по ступенькам в тоннель.
Но самое неприятное – сегодня “гоняют”.
То есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала, на бегу ловя покупателей.
А цветов, как назло, море – последние тёплые дни, дожди прошли...
Успеваю продать лишь несколько букетиков и слышу, как мент грозит “пригнать трактор”.
Дело плохо – жди автобуса, куда периодически грузят “цветочников” и увозят в направлении каких-то карательных мер.
Я в “тракторе” ни разу не была – всегда есть возможность рвануть по проезжей части к оптовым киоскам. Но нынче одолевает какая-то апатия – наверное, из-за проклятой вспышки на солнце.
Ну и пусть забирают. Мент даже удивлён: чего это я не удираю.
А вот не удираю, и всё.
День такой.
- Тащи её сюда! – орёт издали начальник, - На всех протоколы, а потом в суд по полной программе. Достали уже, мать их!.
- Есть такой анекдот, - говорю, залезая в автобус, мне снизу передают вёдра, - Один споткнулся и : “Ах ты ж , мать твою… Во, кстати, вспомнил, надо маму поздравить”.
Чёрный мой юмор никто не оценил – кто плачет, кто жалуется на жизнь.
Наловили одних стариков с бабками – молодёжь успела то ли смыться, то ли откупиться. Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да сё...
- А почему вы не боретесь? – сурово спрашивает главный, - Надо на митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?
Кажется, это он в мой адрес.
Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге ещё пристрелят – кто их тогда издаст?
Сам-то он почему не борется?
Мент поясняет, что бороться не имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично.
- Про что книжки-то? – улыбается он, - Про цветочки?
– Про ягодки.
Приехали. Бывалые говорят, что в милицию.
Выгружаемся и тащим вёдра к подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные.
У Лёши, ветерана войны, кардиостимулятор в сердце.
У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук, тоже куча каких-то удостоверений и дипломов. Но писари (их двое) говорят, что никакие регалии не помогут – закон есть закон.
После составления протоколов нас снова грузят с вёдрами в автобус и везут в суд.
Едем долго.
В суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат.
Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин?\
А прогон автобуса?
А подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.
Цветы уже кто поломал, кто из вёдер воду слил – всё равно конфискуют.
А мне жалко. Красивые.
Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед с одним лёгким тащил к станции – осторожно, чтобы не помялись.
Чтоб мы поскорей заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными услугами, включая отпевание...
Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про Изанию.
-Утопия, - обречённо улыбается она, - Сколько их было. Никто нам ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовёт, а я всё никак...
И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное, Адриатического моря.
Наконец, предстаю перед судьёй. Молодой интеллигентный мужчина.
Собираюсь присесть – не позволяет:
- Станьте вон там.
Ну да. Здесь полагается стоять и обращаться: “Гражданин начальник”.
- Иванова Ю.Л.?
– Да.
– Пенсионерка?
– Да.
– Образование?
– Высшее.
– Когда вас забрали, торговали цветами?
– Нет, я там всё написала.
– Но приехали торговать?
– Да.
- Почему в неположенном месте?
– А где оно, наше место?
Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы.
Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией имущества, то есть цветов.
Подпись и дата – 15 сентября 2000 года.
Россия, рубеж двух миллениумов...
Вторая часть приговора немедленно приводится в исполнение.
Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики.
Преодолеваю низменное желание – я себя знаю, стоит лишь со злостью посмотреть вслед цветам – ох, не принесут они им радости.
Но нет, никакой злобы.
Плывите, мои цветики. Подарите доблестной нашей милиции и самому справедливому в мире суду с их жёнами, детьми и девушками, только доброе и хорошее.
Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.
Благородство моё вознаграждено.
Вернувшись домой, узнаю, что дражайший мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче.
Но, не найдя ни меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что “случилось страшное”, и в панике полез на балкон по самодельной лестнице. С которой благополучно свалился.
“Благополучно” – безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как следует напиться.
Но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми вёдрами.
Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним лёгким, и вообще всем нашим мужикам с одним сердцем.
А если бы мои цветы не конфисковали, я бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал.
И всё могло бы закончиться весьма печально.
А так получилось, что “неблагоприятный” день оказался очень даже ничего. Потому что не всякий раз удаётся свалиться со второго этажа без единой царапины и не напиться, когда есть повод.
И я, возблагодарив Господа, перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию, вернувшись к посланию Активистки:
“Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет. Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... но всё равно, годы здесь проходят, а он словно бы не жил.
Не сделал ничего замечательного. Не нужен никому, кроме своей семьи...”
“И дети там учатся в школе, и долго живут старики…”
2000 год.
16 ноября 2009г.
Сейчас, когда я пишу эти строки, почти никого из героев статьи уже нет в живых.
Дед-сосед помер, так и не дождавшись Изании.
Его наскоро спалили и долго не могли захоронить урну - наследникам было некогда.
Однако продали дом мгновенно.
Дедовых коз его я пристроила в переделкинскую церковь (так он просил).
Дом вместе с нажитым за всю жизнь добром, грамотами и наградами новые хозяева разобрали и сожгли. Мусор вывезли на контейнерах.
А был ли дед?
И Нелли так и не выбралась к своей дочке в Грецию.
Стали мне позапрошлым летом рассказывать подробности её смерти, но тут подошёл покупатель и было уже не до неё.
Фронтовик Лёша, правда, всё ещё бегает от ментов со своим кардиостимулятором. Но уже не с ведром, а с баночкой невесомо-солнечных японских гладиолусов.
И мужа моего нет. Скоро уж полгода.
Вечная им память.
"И дети там учатся в школе. И долго живут старики"...
(2000 год)
Зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности её дописать. Хроническая нехватка времени.
Пришлось опять переключиться на “несанкционированную цветочную торговлю”. То есть на вокзал.
Означало это вечную беготню с неподъёмными вёдрами от ментов всех мастей. Омоновцев, муниципалов, метровских, патруля – до сих пор толком не разобралась.
Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону.
Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который “горел”. Потому что цены у нас, “дачников”, были значительно ниже, и простой народ “пасся” именно в несанкционированной зоне.
Нужно было всё время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперёд, то назад в зависимости от ситуации.
Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому.
Иногда приезжало “начальство”. Тут нам просто приказывали “сгинуть” во избежание тяжёлых последствий, и приходилось метаться с вёдрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью. Не только своей и покупателей, но и пассажиров проносившихся мимо машин.
Здесь же на коленке вязали букеты – на свадьбы, дни рождения и – всё чаще – на похороны.
Время от времени кто-то выбывал из борьбы.
Но на место сломавшейся или усопшей вставала в строй дочь или невестка.
Отступать было некуда. За этими вёдрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой.
А главное – “генофонд”, который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах.
Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие “иностранцами”. О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку – и порядок. На войне как на войне.
“Генофонд” подрастал свирепым и хищным.
Иногда они подходили к матерям и бабкам – хорошо упакованные, длинноногие, холёные, с жёсткой улыбочкой уголком рта.
Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на какие-нибудь “шузы”, и гордо удаляются.
Бабок своих генофонд стыдился. Мол, уж мы-то пойдём другим путём. Будем, как эти в мерсах, чьим тёлкам корзины с фиалками на дом возят...Тоже всех потрясём.
А не выйдет – держитесь, приватизаторы!
Выпустим джинна из бутылки – мало не покажется.
* * *
И вот на дворе сентябрь. Сижу за компьютером и отвечаю самой активной зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой.
Она эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает:
- С утра до ночи, по 10-12 в день люди на работе, обслуживают и создают технику, блага которой потом покупают на заработанное.
Свободное время проводят, в основном, в покупках этих товаров или за телевизором.
А что для души? Живая душа здесь не нужна.
У многих – неудовлетворённость работой и в то же время страх её потерять...
А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов.
Вечереет, завтра у меня торговый день.
Выключаю компьютер – надо успеть срезать цветы и навязать букеты.
К полуночи справляюсь, ставлю на шесть будильник.
Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается магнитная буря. Надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома.
Утром на всякий случай глотаю пару таблеток.
Муж в Москве – развозит по торговым точкам мои “нетленки”, а вёдра с водой и цветами тяжеленные.
До станции меня провожает дед-сосед с вырезанным лёгким. Ведро тащит с трудом, но не ропщет.
Он тоже заинтересован в проекте Изании. Требует, чтобы она обязательно взяла на себя ритуальные услуги на случай кончины участников – тогда отбою не будет.
День действительно плохой.
У поезда низкие ступени - едва втащили тележку.
Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой приходится спускаться по ступенькам в тоннель.
Но самое неприятное – сегодня “гоняют”.
То есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала, на бегу ловя покупателей.
А цветов, как назло, море – последние тёплые дни, дожди прошли...
Успеваю продать лишь несколько букетиков и слышу, как мент грозит “пригнать трактор”.
Дело плохо – жди автобуса, куда периодически грузят “цветочников” и увозят в направлении каких-то карательных мер.
Я в “тракторе” ни разу не была – всегда есть возможность рвануть по проезжей части к оптовым киоскам. Но нынче одолевает какая-то апатия – наверное, из-за проклятой вспышки на солнце.
Ну и пусть забирают. Мент даже удивлён: чего это я не удираю.
А вот не удираю, и всё.
День такой.
- Тащи её сюда! – орёт издали начальник, - На всех протоколы, а потом в суд по полной программе. Достали уже, мать их!.
- Есть такой анекдот, - говорю, залезая в автобус, мне снизу передают вёдра, - Один споткнулся и : “Ах ты ж , мать твою… Во, кстати, вспомнил, надо маму поздравить”.
Чёрный мой юмор никто не оценил – кто плачет, кто жалуется на жизнь.
Наловили одних стариков с бабками – молодёжь успела то ли смыться, то ли откупиться. Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да сё...
- А почему вы не боретесь? – сурово спрашивает главный, - Надо на митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?
Кажется, это он в мой адрес.
Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге ещё пристрелят – кто их тогда издаст?
Сам-то он почему не борется?
Мент поясняет, что бороться не имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично.
- Про что книжки-то? – улыбается он, - Про цветочки?
– Про ягодки.
Приехали. Бывалые говорят, что в милицию.
Выгружаемся и тащим вёдра к подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные.
У Лёши, ветерана войны, кардиостимулятор в сердце.
У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук, тоже куча каких-то удостоверений и дипломов. Но писари (их двое) говорят, что никакие регалии не помогут – закон есть закон.
После составления протоколов нас снова грузят с вёдрами в автобус и везут в суд.
Едем долго.
В суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат.
Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин?\
А прогон автобуса?
А подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.
Цветы уже кто поломал, кто из вёдер воду слил – всё равно конфискуют.
А мне жалко. Красивые.
Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед с одним лёгким тащил к станции – осторожно, чтобы не помялись.
Чтоб мы поскорей заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными услугами, включая отпевание...
Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про Изанию.
-Утопия, - обречённо улыбается она, - Сколько их было. Никто нам ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовёт, а я всё никак...
И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное, Адриатического моря.
Наконец, предстаю перед судьёй. Молодой интеллигентный мужчина.
Собираюсь присесть – не позволяет:
- Станьте вон там.
Ну да. Здесь полагается стоять и обращаться: “Гражданин начальник”.
- Иванова Ю.Л.?
– Да.
– Пенсионерка?
– Да.
– Образование?
– Высшее.
– Когда вас забрали, торговали цветами?
– Нет, я там всё написала.
– Но приехали торговать?
– Да.
- Почему в неположенном месте?
– А где оно, наше место?
Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы.
Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией имущества, то есть цветов.
Подпись и дата – 15 сентября 2000 года.
Россия, рубеж двух миллениумов...
Вторая часть приговора немедленно приводится в исполнение.
Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики.
Преодолеваю низменное желание – я себя знаю, стоит лишь со злостью посмотреть вслед цветам – ох, не принесут они им радости.
Но нет, никакой злобы.
Плывите, мои цветики. Подарите доблестной нашей милиции и самому справедливому в мире суду с их жёнами, детьми и девушками, только доброе и хорошее.
Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.
Благородство моё вознаграждено.
Вернувшись домой, узнаю, что дражайший мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче.
Но, не найдя ни меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что “случилось страшное”, и в панике полез на балкон по самодельной лестнице. С которой благополучно свалился.
“Благополучно” – безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как следует напиться.
Но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми вёдрами.
Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним лёгким, и вообще всем нашим мужикам с одним сердцем.
А если бы мои цветы не конфисковали, я бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал.
И всё могло бы закончиться весьма печально.
А так получилось, что “неблагоприятный” день оказался очень даже ничего. Потому что не всякий раз удаётся свалиться со второго этажа без единой царапины и не напиться, когда есть повод.
И я, возблагодарив Господа, перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию, вернувшись к посланию Активистки:
“Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет. Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... но всё равно, годы здесь проходят, а он словно бы не жил.
Не сделал ничего замечательного. Не нужен никому, кроме своей семьи...”
“И дети там учатся в школе, и долго живут старики…”
2000 год.
16 ноября 2009г.
Сейчас, когда я пишу эти строки, почти никого из героев статьи уже нет в живых.
Дед-сосед помер, так и не дождавшись Изании.
Его наскоро спалили и долго не могли захоронить урну - наследникам было некогда.
Однако продали дом мгновенно.
Дедовых коз его я пристроила в переделкинскую церковь (так он просил).
Дом вместе с нажитым за всю жизнь добром, грамотами и наградами новые хозяева разобрали и сожгли. Мусор вывезли на контейнерах.
А был ли дед?
И Нелли так и не выбралась к своей дочке в Грецию.
Стали мне позапрошлым летом рассказывать подробности её смерти, но тут подошёл покупатель и было уже не до неё.
Фронтовик Лёша, правда, всё ещё бегает от ментов со своим кардиостимулятором. Но уже не с ведром, а с баночкой невесомо-солнечных японских гладиолусов.
И мужа моего нет. Скоро уж полгода.
Вечная им память.
"И дети там учатся в школе. И долго живут старики"...