С Борисом на Оке. Через несколько месяцев родится Вика.

(1959 год)

       Весной 59-го (кажется, в день Печати) у моего Бориса был выпускной вечер, который почтит своим присутствием сам Алексей Аджубей, тоже выпускник нашего факультета журналистики.

 Я приду в весьма экстравагантном и модном тогда наряде, называющемся почему-то “сари”. 

“Последний писк” представлял собой широкий прямой рукав искусственного чёрного трикотажа с серебряными нитями, в который надо было просто целиком влезть и уже на себе моделировать, что заблагорассудится.
 У меня были ещё две трофейные немецкие серебряные бабочки. Одной я скрепила платье на правом плече, оставив левое голым, а другой – прихватила сбоку подол аж у самого бедра.

“Писк” дополнили чёрные колготки и мамины красные туфли на высоких шпильках.
Долго наводила в туалете марафет, отправив Бориса занимать места за банкетным столом.
 На каблуках я, в отличие от мамы, ходить не умела.
 И, когда, покачиваясь, дефилировала к Борису мимо сдвинутых банкетных столов, вдруг кто-то схватил меня за руку и заставил сесть рядом на пустой стул.
       Это был сам Аджубей! Зять Хрущёва и главный редактор "Известий".

       Перед ним стояла ополовиненная бутылка “Двина”, из которой он плеснул себе и мне, предложив выпить “за нашу замечательную профессию”.
 Я, само собой, хлебнула и тут же попыталась завязать бескомпромиссный разговор об “Известиях”.
 О том, что, как показал мой скромный журналистский опыт, в стране много острых проблем и надо их не бояться, а бить в набат. Иначе страна зайдёт в идеологический тупик.
 Что мы, журналисты, часто трусим, лукавим, и всё такое.

 Он внимательно слушал, сочувственно кивал, всё бесцеремоннее разглядывая меня уже изрядно осоловевшими глазами.
Потом снова плеснул в рюмки и неожиданно изрёк, наклонившись совсем близко. То ли с вызовом, то ли оправдываясь:
 - “Знаешь, без лукавства не продраться. Но зато теперь я могу всё”.

       Меня это поразило – откровенничать с незнакомой женщиной человеку такого ранга...
Значит, не всё ладно в “Датском королевстве”, в его вознёсшейся на самый пик славы душе...
Господи, они ведь тоже люди! – вдруг дошло до меня.

       Меня спас выросший рядом будто из-под земли обожаемый наш декан Ясен Николаевич Засурский: - мол, это наша лучшая студентка, очень талантливая. Письма ей от читателей мешками приходят, и всё такое.
 Алексей Иванович заявил, что он тоже очень талантливый, с чем все вокруг дружно согласились.

       - А может ли ваше юное дарование сочинить сходу роман из пяти слов? - поинтересовался зять Хрущёва, обращаясь снова ко мне.
 Я сказала, что не знаю.
       - А я могу! – заявил он и что-то начертал на бумажной салфетке. Сложил вчетверо и подал мне.
 По его лицу я поняла, что “роман” предназначен лично мне.
 На коленке под столом, как шпаргалку, развернула салфетку:

       “Женщина в сари! Где, когда?”

       Действительно, пять слов, если не считать знаки препинания.
 У меня внутри похолодело.
 Глянув на Бориса, который всё это время молча сидел напротив с глупой одеревеневшей улыбкой, заявила, что могу сочинить роман из четырёх слов. Взяла ручку:

       “Напротив сидит мой муж”.

       Он прочёл и сказал:

       - А я - из трёх!

       “Муж объелся груш” – было написано на салфетке.

       - А из двух можешь? – он положил мне руку на колено.

 Вокруг уже никого не было.
И Борька, мой ревнивец Борька, который, говоря словами Высоцкого, “направо, налево раздавал чаевые”, только улыбался, будто окостенел.
 Впрочем, слава Богу, что окостенел.

       - Могу, - кивнула я и написала:

 “Пойду покурю”.

       Встала, уступая место кому–то из бывших однокурсников “зятя”, долго ошиваюшегося окрест с наполненной рюмкой.

       - А я - из одного, - неугомонный “романист” опять что-то нацарапал и сунул мне салфетку в руку.

       Проносясь мимо Бориса, забыв даже про высокие каблуки, я сделала ему знак: “За мной”!
 Он догнал меня и на моё злобное: “сидишь тут!” сказал, что тоже как раз собирался подойти к мэтру.
       Только его там не хватало! Минуй нас пуще всех печалей...

       В туалете развернула салфетку.
 “Жду!” – Действительно, одно слово.

       Я закурила и подожгла салфетку – всё-таки, вещественное доказательство.
Пепел бросила в унитаз и спустила воду.
 Выхватила у гардеробщика своё узкое розовое пальтишко – похожее увижу потом на Катрин Денёв в “Шербургских зонтиках”, и пустилась наутёк, волоча за собой упирающегося супруга. Который чего-то там не допил, не доел и не допонял.

       Тогда в народе говорили: “Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а женись, как Аджубей”.
 Судьба жестоко обошлась с этим незаурядным и талантливым человеком.Как, впрочем, и со многими другими фаворитами и родственниками низверженных “сильных мира сего”.

 Жене его, Раде, - обаятельной, умной, интеллигентной, кажется, повезло больше.