Фото из ИнтернетаВ ДВУХ ШАГАХ
ОТ “ВСЕНАРОДНО ИЗБРАННОГО”
(май 1993 года)
В ту весну 93-го я стала вынашивать мысль опубликовать “Дремучие двери” – уже стала вырисовываться такая возможность. Нужны были лишь деньги.
Ну что ж, заработаю.
Странно, что уже и название было. И написан в 80-е первый вариант - история хождения героини по мукам любви и так называемого “журналистского долга”, менявшегося в зависимости от конъюнктуры. Призрак надвигающегося предательства верхов, которое я предугадала.
И почти написано продолжение – духовный кризис, бегство из Москвы, поиски Истины.
Получался солидный роман – бери и издавай, пока горит зелёный...
Однако я понимала - книга далеко не закончена.
Но как совместить лирику и религиозно-философские раздумья с той рвущейся как из перегретого котла ненавистью к “оборотням”, которую предстояло выплеснуть в одной и той же книге?
В “ненависти к новым властям” я часто каялась на исповеди. Батюшки, вздохнув, как правило, отпускали грех.
Без комментариев.
Казалось, они в глубине души меня понимали.
Запомнилось всенародное голосование:
“Нужен ли России президент”?
Это про не просыхающего бывшего свердловского секретаря, который однажды съездил в поликлинику на трамвае...
На избирательный участок пошли всей семьёй, даже девяностолетнюю свекровь под руки повели.
Перед этим я долго вразумляла родню - мол, надо ответить многоголосым твёрдым “Нет!”.
Но на обратном пути семейка призналась, что проголосовала дружным скопом “за”.
И снова проплыла перед глазами страшная сатанинская маска из моего давнего сна - с огненно-чёрной прорезью хохочущего рта.
Я молча шла в стороне ото всех, глотая бессильные слёзы. И опять мелькали где-то в глубинах подсознания кадры скорого нашего апокалипсиса.
И я ненавидела уже и тупую свою родню, и безмятежных прохожих.
Глас вопиющего в пустыне возвещал когда-то о великой радости, о спасении...
А мой?
Потом было ещё одно голосование – кажется, по Конституции, с рекомендованными вариантами “Да - нет”.
Я, само собой, опять агитировала против, но что толку?
И митинги эти, на которые всё же несколько раз сходила.
Послушала, поорала, попела, перешла границы дозволенного, удирала от милиции по каким-то дворам.
Однажды подставила омоновцу ножку, когда тот догонял парня с видеокамерой.
Мент упал, парень удрал, меня чудом не забрали в автобус с решётками.
Ну и что?
Это бессилие было хуже всего.
Тогда я возненавидела наш тупой – нет, не народ, а “электорат”.
Все эти спятившие СНГовцы и СНГбараны, про которых даже сочинила стих.
...И жуют из вас шашлык ЭСЭНГЭ-паханы.
Пришла весна 93-го со спасительными огородно-цветочными хлопотами. Я торговала на рынке тюльпанами, гиацинтами, нарциссами и, казалось, немного поостыла.
Помню, была суббота, кажется, двадцать второго мая – историки уточнят.
Потому что в этот день произошло воистину эпохальное событие – Всенародно Избранный посетил наш Дорогомиловский рынок.
Я стояла в первом цветочном ряду, как раз на углу у прохода. Вертела букеты из очень красивых поздних тюльпанов и расставляла по баночкам и вазочкам – соответственно сорту и длине.
Я уже вся утонула в этих баночках и вазочках и походила на клумбу, а цветы в коробке из-под бананов никак не кончались.
Я спешила: в одиннадцать по субботам – самый пик покупателей.
И тут впереди у молочных рядов оживление:
- Ельцин, Ельцин!
Слово, действовавшее на меня как красная тряпка на быка.
Началось мельтешение, забегали какие-то широкогрудые мордатые верзилы в темно-синем, оттесняя любопытных.
“Даже глядеть не буду”, - твёрдо решила я, уставившись в мраморный прилавок и продолжая перевязывать букеты лиловой в белую полоску бумажной лентой.
Закручивала лезвием ножниц спираль на бантике, когда кто-то потряс за плечо.
- Вам букет, молодой человек? – машинально спросила я, поднимая глаза на верзилу с чем-то массивным в руках.
Слава Богу, не “Калаш”, а дорогая камера, которую он на меня наставил:
- Скорей, цветы Борису Николаевичу!
Через мгновение камеры на меня уже нацелены отовсюду.
Ну что ж, картинка получалась очень даже ничего...
Не какие-то там лица кавказской национальности с охапками голландских роз, рвущиеся к первому нашему президенту (их охрана бесцеремонно оттесняла), а простая русская женщина в “синеньком скромном платочке”, вписавшаяся в рынок, поднимает глаза от трудов праведных...
И нате вам, счастье-то какое: сам гарант, всенародно избранный вершитель истории, примет из её руки букет.
А может, даже пожмёт эту руку и поблагодарит.
И все вокруг защёлкают фотоаппаратами, замерцают вспышки, застрекочут камеры.
А наутро наше рукопожатие - в газетах на первой полосе, в вечерних теленовостях, звонки и поздравления родных и знакомых.
Как же, сподобилась...
Так и есть. “Оно” двигалось прямо на меня, широко улыбаясь и, кажется, действительно ожидая цветов.
“Вот и свела судьба, вот и свела судьба”...
Обожгло щёки, перехватило дыхание.
В моей руке – букет с недокрученными ленточками. Что-то жёлтое – цвет предательства.
Ладно, ну запущу я им в “гаранта”...Пусть даже успею что-то выкрикнуть, пока меня сгребут и отволокут в клетку или дурдом.
Или вообще пристрелят, пока разберутся, что букет - не бомба.
А гарант дальше пойдёт.
И родне моей потом не отмыться – они-то вообще не при чём...
Всё это подумалось за какие-то доли секунды.
А вокруг шипенье:
- Цветы, цветы Борису Николаевичу!..
- Щас ему! - буркнула я, положив букет на прилавок, и затравленно огляделась.
Бежать было некуда - вокруг репортёры и охрана.
Но при одной мысли, что эта вот нелюдь пьяным беспалым кулаком добила мою страну...
Впрочем, вру, конечно. Ничего я не думала.
Просто будто миллионы их, собиравших её земли, поливавших слезами, пОтом и кровью, вдруг встали меж нами единой гневной стеной...
А может, и это фантазии.
Но я точно знала, - лучше смерть, чем не то что букет – просто заговорить с“этим”...
Потому что тогда сверкнёт молния, грянет гром, и я обрушусь прямиком в преисподнюю.
Пусть даже ничего не грохнет, не сверкнёт и не обрушится, - всё равно в мире что-то неуловимо и страшно для меня изменится.
Как для Раскольникова, когда он зарезал старуху-процентщицу.
И бежать некуда.
Тогда я сделала нечто нелепое, но единственно возможное.
Круто развернулась на сто восемьдесят градусов, внутрь цветочного ряда, где громоздились коробки и ящики. И, оказавшись спиной к историческому действу, шагнула вперёд, к фонарному столбу.
Обхватила его руками изо всех сил, уткнувшись лбом в холодный металл, зажмурилась и стала твердить про себя:
- Господи, помилуй!.
Потом девчонки рассказывали, что несколько мгновений длилась “немая сцена” - растерянно улыбающийся “гарант” с протянутой рукой, журналисты с камерами и вспышками, охранники с оттопыренными карманами.
А в центре кадра – моя спина и задница в видавшей виды куртке, намертво нанизанные на столб, как на шампур.
Но тут же всё снова пришло в движение. Подхваченный под локти гарант оказался прямо перед моей соседкой, бабулей с комнатными цветами в горшках и консервных банках.
“Явление президента народу” – дубль 2”.
Улыбки, рукопожатия.
Короче, обошлось.
Был зафиксирован камерами и благодарный электорат, и букеты.
С тюльпанами сорвалось – так сгодились розы от “азиков”, вручённые белокурыми девчонками-молочницами.
Не преподнесёшь же “первому российскому” горшок с “ванькой-мокрым” или пахучей геранью – лучшим средством от моли!
Но зато в лице “комнатной” бабули состоялся диалог с народом.
До меня доносились обрывки фраз, угодливые смешки счастливых свидетелей.
Похоже, до одичавшей на своих сотках глупой тётки никому не было дела.
Тогда любопытство взяло верх. Я рискнула отлепиться от столба.
- Спасибо, что проголосовали. Спасибо за доверие, - повторял гарант (речь шла о недавнем референдуме по конституции: “Да-нет”).
Вот он, совсем рядом.
Нависшие над воротничком белоснежной рубашки щёки, маленькие осоловелые глазки. Туго надутое, какого-то неестественно-кукольного цвета лицо...
Господи, да это же вылитый целлулоидный пупс из моего детства, только гигантских размеров.
Такое же персикового цвета лицо-оболочка, будто пустое внутри. И голос какой-то механический, и движения, - когда он зашагал дальше вдоль рядов, интересуясь ценами на зелень и редиску, тяжело переставляя плохо гнущиеся ноги, покачивая в такт негнущимися руками...
Эта схожесть с управляемой игрушкой, с роботом, с големом, была настолько ошеломляющей, что ненависть моя куда-то улетучилась.
Даже стало его жаль, - так пожалела я однажды привидевшегося во сне мужнина беса, которого нещадно отлупила, а он обернулся ко мне - зарёванный, лопоухий, конопатый и прохныкал:
- Что ж ты меня мучаешь, разве я здесь по своей воле?
Вот и державный “пупс” по рынку двигается, благодарит, что “правильно проголосовали”, перебирает пучки редиски.
А где-то кто-то просто “ведёт” его мышью по монитору…
По спине пробежал холодок.
Я вернулась на место и продолжила крутить букеты, но было уже не до торговли.
Да и покупатели испарились.
Творилось что-то булгаковское.
Бесовщина, безлюдье, как на Патриарших в момент появления Воланда.
Только тогда стояла жара, а у нас подул нивесть откуда взявшийся в конце мая ледяной пронизывающий ветер, разогнал все облака, явно предвещая заморозок.
Пальцы застыли, не слушались.
А у меня на даче в парнике георгины высажены, надо срочно топить печку. Да и вообще успеть бы укрыть на ночь, что удастся...
Вот ведь чудо-юдо – где ни появится, повсюду развал и катаклизмы!
Я отволокла цветы в холодильную камеру и помчалась на дачу.
Температура стремительно падала.
Едва успела до темноты что-то укутать, топила до глубокой ночи печку в парнике...
Потом, обессилев, завалилась спать.
А утром обнаружила, что всё бестолку – и георгины подмёрзли, и завязи на кустах и деревьях, и уже набравшие бутоны поздние тюльпаны.
На градуснике было минус 8.
Правда. Ничего, кроме правды.