Фото из Интернета(середина девяностых)
Усталая, я спешила от рынка к электричке с набитым кошельком и пустой картонной коробкой, в которой возила цветы.
И вокруг такие же, как я, “вписавшиеся в рынок” - писатели, инженеры, учёные, врачи, студенты, школьники, художники, учителя.
Побросав свои профессии и служение, – продавали, доставали, доставляли, перепродавали, торговались, отдавали деньги в рост.
Иные с распухшими карманами летали на Гавайи-Канары, что-то лихорадочно приватизировали, обрастали мерсами и кирпичными хоромами.
Окрест стонала и плакала “сдуревшая Россия”, взывая к совести и справедливости власти и продолжая верить “в добрые намерения царя”.
Свихнувшиеся от крутых окладов телеведущие и борзописцы хором клеймили “злодея-Сталина” и “проклятых коммуняк, доведших страну до ручки”.
Не желая даже слушать, что это при Горбачёве сначала исчезло мыло, а потом постепенно всё, включая совесть.
“Кипучая, могучая, никем непобедимая” быстро перестроилась.
Размалёванная, пошлая...
Коробочно-картонная, пародийная, похожая на портовый перевалочный пункт этими тележками, ящиками, тюками...
Будто все разом кинулись куда-то переезжать, эвакуироваться, спасаться с тонущего корабля.
То ли, заделавшись спортсменами, рванули марафон – в этих китайских и турецких вьетнамках и тренировочных костюмах с поддельными “адидасами”.
Или всем миром собрались на панель, скупая пёстрые вызывающие тряпки из гардероба портовых шлюх.
Даже продуктовые прилавки своими ядовито-кричащими упаковками напоминали товары для туземцев.
И надо всем “базаром” неслось из многочисленных усилителей буханье и уханье пополам с лаем и визгом - будто свора собак сцепилась на случке.
Такие же звуки эти ребята с наушниками вбивали себе в мозги в электричках.
Невидящие глаза, рот забит жвачкой, тело, как в морге, проспиртовано...
Насекомые на игле, не сознающие своего медленного умирания.
Шустрые бабули с водкой и куревом. Нищие и бомжи всех типажей и возрастов. “Лолиты” и матроны в мини, всеобщий мат...
И вот мы уже не народ великий, а быдло, разбегающееся с бала.
И кучер наш – крыса, карета – тыква.
И снова нам идти в услужение к госпоже-мачехе с бездельницами-дочерьми и прочей кровососущей роднёй.
Ваучеры, девальвации, деноминации, филькины фонды и обещания – будто Воланд со своей свитой давал ежедневный сеанс чёрной магии с последующими разоблачениями.
Реальность на глазах расползалась и смердела. Будто плоть, которую покинула душа.
- Ушёл Господь, - печально думала я, занося все эти горькие впечатления , размышления и выводы на листы будущей книги.
Перетянутая цветочной резинкой бумажная трубка в спортивной сумке через плечо - среди катушек с цветными лентами, стиплером и “тормозком” в целлофановом пакете.
Уже стало ясно, что книга эта войдёт в “Дремучие двери”: поначалу - трагическая любовная история, затем – путь к Богу.
И, наконец, “минуты роковые” - так я условно именовала происходящее.
На “пиру богов” было одиноко и мучительно. Оставалось лишь горько размышлять да жевать принесённые из дому бутерброды, запивая раскалённым и чёрным (почти чифирь) чаем из общего термоса.
Дома – тоже не слаще.
Мужики ( мой Борис, зять, соседи, знакомые) потихоньку спивались.
Возвращаясь домой, заставала шумное застолье.
Поначалу вынужденно присоединялась, пыталась их как-то вразумить, встряхнуть...
Потом просто стала гонять нещадно, научилась разговаривать на их языке и забивать гвозди.
Когда приезжали Вика с зятем (первым мужем), старалась как-то их мобилизовать на огородный фронт. Но дела быстро заканчивались всё той же бутылкой.
Вика и в Москве с Андреем часто скандалили. Он в подпитии становился дурным, пропадал на несколько дней, терял деньги и документы, ничего не помнил.
Она разыскивала его по больницам и моргам, сохла на глазах, становясь пепельно-серого цвета и куря сигарету за сигаретой.
Сидела часами на лоджии – не идёт ли? и отвечала невпопад.
Он был хорошим специалистом (невропатолог), но из-за “дури” часто приходилось менять место работы.
Внучка Рита росла нервной, с трудным характером, страдая, что мать не обращает на неё внимания, целиком занятая отцом.
Ревновала и дерзила.
Всё держалось на свекрови, которой было уже под девяносто, но она по-прежнему волокла все обязанности по дому. Уборку, стирку, стряпню, риткины уроки, безропотно выращивая третье поколение и не давая никому подвергать сомнению свои педагогические методы.
Я махала рукой и побыстрей смывалась на дачу – ни времени на выяснение отношений, ни желания выяснять не было.
Царствие ей Небесное!
Если б не она, странная наша семья, наверное, давным- давно бы рухнула, а дело каждого “сгорело”.