Фото из Интернета
(вторая половина девяностых)
Время от времени случались на рынке ЧП.
То бомж-грузчик замёрз по пьянке в подсобке. То драка с поножовщиной местного значения – кавказцы что-то не поделили.
То дни Десантника и Военно-морского флота, когда торговцы переходили на военное положение.
Особенно запомнилась первая встреча с “голубыми беретами” - потом все уже стали учёными, торгуя лишь с раннего утра, а к 10-ти сворачивались и шли отсыпаться по квартирам и гостиницам.
Но тогда никто не предвидел худого.
Внезапный шум, грохот, крики, мат и...
Вместо кавказцев - разухабистые поддатые парни в форме, хватающие с прилавков что попало, расшвыривающие по рынку. Набивающие яствами карманы - свои и девушек, знакомых и незнакомых.
Покупатели разбежались в страхе. Кроме шустрых алчных бабуль с кошёлками, которым такая экспроприация очень даже понравилась.
Тяжёлыми ядрами катились по полу арбузы, гулко лопались, заливая цементные плиты кровавым соком. Прыгали персики, заморские киви и виноградины – пол казался живым.
Мы со Светкой оцепенели.
Светка была у азиков штатной продавщицей и отвечала головой и рублями за каждую розу.
Я же со своим георгинами-гладиолусами и пенсионным возрастом особой ярости у бузотёров вызывать вроде бы не должна...
Но рядом - огромные светкины вазы с роскошными голландскими розами…
(вторая половина девяностых)
Время от времени случались на рынке ЧП.
То бомж-грузчик замёрз по пьянке в подсобке. То драка с поножовщиной местного значения – кавказцы что-то не поделили.
То дни Десантника и Военно-морского флота, когда торговцы переходили на военное положение.
Особенно запомнилась первая встреча с “голубыми беретами” - потом все уже стали учёными, торгуя лишь с раннего утра, а к 10-ти сворачивались и шли отсыпаться по квартирам и гостиницам.
Но тогда никто не предвидел худого.
Внезапный шум, грохот, крики, мат и...
Вместо кавказцев - разухабистые поддатые парни в форме, хватающие с прилавков что попало, расшвыривающие по рынку. Набивающие яствами карманы - свои и девушек, знакомых и незнакомых.
Покупатели разбежались в страхе. Кроме шустрых алчных бабуль с кошёлками, которым такая экспроприация очень даже понравилась.
Тяжёлыми ядрами катились по полу арбузы, гулко лопались, заливая цементные плиты кровавым соком. Прыгали персики, заморские киви и виноградины – пол казался живым.
Мы со Светкой оцепенели.
Светка была у азиков штатной продавщицей и отвечала головой и рублями за каждую розу.
Я же со своим георгинами-гладиолусами и пенсионным возрастом особой ярости у бузотёров вызывать вроде бы не должна...
Но рядом - огромные светкины вазы с роскошными голландскими розами…
Мы с ней бросились запихивать их под прилавок, накрывая, чем попало.
Едва успели – буяны расправились с фруктовым рядом напротив и двинулись к нам.
Светка помертвела.
- Ой, какие красивые мальчики! – заворковала я. - А девочки – ещё лучше. Вот вам, красавицы, самые дорогие цветочки. Наши, подмосковные, две недели стоят. Для таких царевен ничего не жалко!
- Слышь, Витёк, две недели стоят! Ха-ха-ха!
Моя тирада имела неожиданный успех. Девчонки растерянно вертели в руках полутораметровые букеты гладиолусов из моей вазы.
- А розочек у вас нет?
- Ну какие под Москвой розы, ерунда. А привозные – сразу завянут. Пока их там из Голландии в ящиках трясут... Вот, – я показала девчонке несколько осыпавшихся “сонь” из мусорной коробки, - А эти, супергофр, – месяц будут стоять.
- “Супер” чего?
Снова ржанье.
Высыпав перед нами гору винограда и персиков, компания двинулась к соленьям, а я принялась отпаивать зелёную, как этот самый виноград, Светку пивом – единственное лекарство, которое она признавала.
В общем, не соскучишься.
Так и жили мы, дети разных народов, понемногу спиваясь, как и вся разваливающаяся страна.
Поводов было предостаточно - национальные катаклизмы и праздники, дни рождения и похороны.
Только у меня ушли с интервалом в несколько месяцев крёстная бабушка Лёля, отец и мама.
Баба Ира умерла несколькими годами раньше, в 96 лет.
Она долго лежала. Ухаживала за ней мама и повредила позвоночник, когда её переворачивала.
Я сказала, что нужно непременно позвать священника.
Мама потом поведала, как обрадовалась бабушка его приходу, как светилось её лицо после причастия.
Я рассеянно кивала, куда-то торопясь.
Виновато вздохнув, обняла сухонькие плечи.
- Дела, бабуля…
- Дела-дела, - повторила она даже не укоризненно, а уже с высоты вечности, крепко сжав мне руку.
- Какая ты….
- Какая?
- Хорошая.
У меня слёзы брызнули из глаз.
Если б человеку это почаще говорили...
О, если б именно это.
Через несколько дней её не стало.
Крёстная перед смертью жаловалась, что “всё болит” и “скорей бы уж”. Она ждала встречи с Богом и светло улыбнулась на мои попытки её ободрить:
- А я и не боюсь.
Отец перед смертью заплакал, прощаясь, когда я сказала нарочито бодро:
- До встречи, милый.
- Да, на моих похоронах.
А мама ушла накануне моего дня Ангела. Она тоже долго болела и была почти всё время без сознания.
- Мамочка, скажи мне что-нибудь...
Она неожиданно открыла небесно-выцветшие глаза и прошептала:
- Добрые дела. Побольше добрых дел...
Едва успели – буяны расправились с фруктовым рядом напротив и двинулись к нам.
Светка помертвела.
- Ой, какие красивые мальчики! – заворковала я. - А девочки – ещё лучше. Вот вам, красавицы, самые дорогие цветочки. Наши, подмосковные, две недели стоят. Для таких царевен ничего не жалко!
- Слышь, Витёк, две недели стоят! Ха-ха-ха!
Моя тирада имела неожиданный успех. Девчонки растерянно вертели в руках полутораметровые букеты гладиолусов из моей вазы.
- А розочек у вас нет?
- Ну какие под Москвой розы, ерунда. А привозные – сразу завянут. Пока их там из Голландии в ящиках трясут... Вот, – я показала девчонке несколько осыпавшихся “сонь” из мусорной коробки, - А эти, супергофр, – месяц будут стоять.
- “Супер” чего?
Снова ржанье.
Высыпав перед нами гору винограда и персиков, компания двинулась к соленьям, а я принялась отпаивать зелёную, как этот самый виноград, Светку пивом – единственное лекарство, которое она признавала.
В общем, не соскучишься.
Так и жили мы, дети разных народов, понемногу спиваясь, как и вся разваливающаяся страна.
Поводов было предостаточно - национальные катаклизмы и праздники, дни рождения и похороны.
Только у меня ушли с интервалом в несколько месяцев крёстная бабушка Лёля, отец и мама.
Баба Ира умерла несколькими годами раньше, в 96 лет.
Она долго лежала. Ухаживала за ней мама и повредила позвоночник, когда её переворачивала.
Я сказала, что нужно непременно позвать священника.
Мама потом поведала, как обрадовалась бабушка его приходу, как светилось её лицо после причастия.
Я рассеянно кивала, куда-то торопясь.
Виновато вздохнув, обняла сухонькие плечи.
- Дела, бабуля…
- Дела-дела, - повторила она даже не укоризненно, а уже с высоты вечности, крепко сжав мне руку.
- Какая ты….
- Какая?
- Хорошая.
У меня слёзы брызнули из глаз.
Если б человеку это почаще говорили...
О, если б именно это.
Через несколько дней её не стало.
Крёстная перед смертью жаловалась, что “всё болит” и “скорей бы уж”. Она ждала встречи с Богом и светло улыбнулась на мои попытки её ободрить:
- А я и не боюсь.
Отец перед смертью заплакал, прощаясь, когда я сказала нарочито бодро:
- До встречи, милый.
- Да, на моих похоронах.
А мама ушла накануне моего дня Ангела. Она тоже долго болела и была почти всё время без сознания.
- Мамочка, скажи мне что-нибудь...
Она неожиданно открыла небесно-выцветшие глаза и прошептала:
- Добрые дела. Побольше добрых дел...