(1997-98 годы)Покончив с рынком и огородно-цветочными работами, я вытерла пыль с пишущей машинки и застучала по старинке.
Мне бы, недоделанной, приобрести компьютер и догнать цивилизацию, которая давно миновала эпоху гусиных перьев, чернильниц и когда-то дефицитных “эрик”.
Но компьютера я боялась как огня, вспоминая случай с Борисом, который, ещё работая в АПН, набрал на нём какую-то очень важную статью и пошёл в буфет перекусить.
А, когда вернулся, обнаружил, что текст из памяти коварного “иностранца” начисто исчез, испарился.
Этот триллер напрочь укоренился в моём сознании. И я холодела при мысли, что вот и мистерия моя вдруг возьмёт да бесследно сгинет в виртуальном пространстве без малейшей надежды на восстановление. Потому что не хватит ни сил, ни памяти…
Так я и отбарабанила всю осень и зиму на допотопной своей “эрике” - двумя пальцами в трёх экземплярах.
По утрам гуляла с Джином, делала гимнастику. Потом ледяной душ, завтрак – и за машинку.
Затем снова прогулка, обед, иногда получасовой сон – и опять стучала.
Вечером брала Джина и шла на станцию встречать крестницу Наташку – она работала в Москве и возвращаться затемно одной было опасно.
Наташа обожала кино, смотрела всё подряд, - я к тому времени приобрела спутниковый НТВ+, чтобы быть в курсе так называемой “злобы дня” и пытаясь отловить в этой “злобе” хоть что-то обнадёживающее.
- Да ну их, тётя Юля, долдонят одно и то же, - Наташка переключала канал на какую-либо комедию или боевик, смотрела две-три ленты подряд, да к тому же ещё приносила с работы видеокассеты, так что утром её приходилось будить по несколько раз.
А я иногда сидела рядом в кресле, пролистывая прессу и делая вид солидарности ради, что тоже слежу за экранными страстями.
Газетный многосерийный триллер впечатлял куда больше.
Борис обычно по вторникам уезжал в Москву, возвращался в пятницу, привозя на тележке продукты для нас и Джина.
“Волгу” нашу мы продали, и я очень тому радовалась, избавившись от волнений.
И вообще простой здоровый образ жизни манил всё больше. Особенно чувствуешь его преимущества, когда впрягаешься в писательский воз.
Он и впрямь по силам только "волам”, как сказал кто-то из классиков.
Но когда вол уже и в пенсионном возрасте...
По воскресеньям и праздникам мы все втроём ходили в храм, иногда к нам присоединялись Вика с зятем.
Потом все ехали на дачу, шли гулять в лес.
Молодёжь на лыжах, а мы с Борисом вели на поводке Джина, который лыжников терпеть не мог, кидаясь на их палки.
Андрей с Викой всё время переругивались, - в основном, из-за выпивки, неизбежной незваной гостьи на всех семейных и несемейных сборищах.
Я же с некоторых пор вообще старалась начисто вычеркнуть эту радость жизни даже из памяти, не говоря уже о практике, предложив однажды Борису ввести сухой закон и торжественно дать “друг другу слово”...
Борис согласился легко, но, как всегда, меня надул и ни от чего такого на деле отрекаться не собирался.
Как и другие члены нашей семьи, не говоря уж о прочем человечестве.
Ну а мне, как и в случае с куревом, пришлось одной держать и самооборону, и оборону - последнее удавалось далеко не всегда.
Я скандалила с Борисом, а Вика – с Андреем.
Андрей исчезал из дома. Бедная Вика искала его по моргам и больницам, рисовала себе всякие ужасы, переставала есть, курила сигарету за сигаретой, превращаясь в собственную тень.
Девяностолетняя свекровь переживала за неё и Ритку, восклицая, что в их времена даже дворники себе такого безобразия не позволяли. И какой же это пример для ребёнка?
“Ребёнок” тоже костерил родителей, ревновал мать, которая в такие моменты вообще никого не замечала... И использовал совсем недетские выражения, приводившие прабабушку в шок.
Вот так и жили.
Я в московской квартире старалась появляться как можно реже. Борис там был вне моей досягаемости, а на даче, если и ухитрялся заложить за воротник, всё же, слава Богу, никуда не убегал, а просто заваливался спать.
Убегал пару раз в лесу Джин – то ли за сУчками, то ли за зайцами – однажды отсутствовал аж часов восемь.
Мы оба едва не рехнулись, подскочило давление.
Да и пёс по возвращении выглядел не лучше. До смерти перепуганный, виноватый и, видимо, потрясённый открытием, что, кроме нас, никому в этом мире его собачья личность не нужна.
Разве что на шкуру.