(конец девяностых)Соседская дочь по-прежнему осчастливливала нас приглашениями в суд по поводу захвата земли.
Снова прибывали комиссии, обмеряли, трепали себе и нам нервы.
Ничего крамольного не находили и удалялись под её проклятия, что “администрация куплена, вокруг жульё и аферисты, и всем нам сидеть в одной камере”.
Меж тем забор совсем разрушился. Сновали туда-сюда козы, собаки и разные подозрительные личности, не считая саму соседскую дочь - с рулеткой и картой времён татаро-монгольского ига. По-моему, на бересте.
Однажды украинцы уговорили меня поставить новые столбы.
-Выдернет, - уныло отмахнулась я.
- У нас не выдернет.
Выкопали яму глубиной аж до Америки, забетонировали. Собрались у окна, наблюдают.
Сначала они хохотали, глядя, как она пытается раскачать конструкцию.
Потом поскучнели, потом поразевали рты, стали дружно креститься и даже не взяли с меня за проделанную работу.
Стоило нам свалить машину песка или навоза, по соседскому сигналу тут же приезжал наряд милиции.
А ежели Джину удавалось сорваться с поводка - в ход шла многостраничная петиция к вышестоящим органам.
Что некие злоумышленники держат в посёлке волкодава, специально натравливают его на людей, хотят заразить всех бешенством и вообще занимаются геноцидом.
Я заставляла себя молиться “о врагах”.
И, слава Богу, если и не испытывала к оборзелой соседке особой любви, то и ненависти тоже, порой даже жалела.
Однажды, встретив её на улице, улыбнулась и поздоровалась.
Она в ответ с исказившимся лицом далеко меня послала.
На том и кончилось.
Ну что ж, значит оно таково, предназначенное мне Богом на земле место.
На котором надо было построить дом, навезти земли, посадить сад, развести ягоды, овощи и цветы.
С замечательным, но больным лесом вокруг и загаженными прудами, с заражённой солями тяжёлых металлов почвой, с хорошими и нехорошими соседями.
С соседской дочкой, крадущейся вдоль границы в поисках какой-то мифической земли.
С наглыми кошками, козами и собаками.
С больницей неподалёку, чья скорая несколько раз спасала меня от верной смерти.
С тихим городком через поле, так похожим на посёлок моего детства.
Моя жизненная ниша.
Место в строю, окопчик, блиндаж, огневая точка...Откуда надо сражаться, стрелять и отстреливаться.
И наступать согласно той “мобилизованной и призванной” судьбе, которую я сама себе выпросила.
“Напиши, что Я сказал тебе, в книгу”…
Могу лишь предполагать – это было место “одного в поле воина”, который подчинялся непосредственно Верховному.
Когда покидали силы, бежала в храм. Но не так, как прежде в восьмидесятых при отце Германе - со всеми своими житейскими сомнениями и искушениями, алкашами и бомжами, с размноженной на “эрике” душеспасительной литературой, с мистическими адскими кознями и не менее чудесными избавлениями.
В церкви что-то неуловимо изменилось – другие люди, иной дух.
Кто-то подытожил: “много народу – мало кислороду”.
Действительно, увеличение количества прихожан благодати не прибавило, разве что суеты.
Исповедь, причастие – теперь я приходила, в основном, ради таинств.
Для меня это было бесценно, как переливание крови, давая силы бороться дальше.
Но до конца книги ещё ох как далеко.
А тут очередное стихийное бедствие – весна, со всеми вытекающими последствиями – копать, сеять, сажать, полоть...
Основное бремя, само собой, цветы – но куда денешься?
Что выросло, то выросло, надо продавать, тем паче, что вместе с объёмом книги (я уже поняла, что в один том никак не уложусь), росли цены на бумагу и прочие сопутствующие издательскому делу атрибуты.
Пришлось снова перебираться на вокзал, как в добрые старые времена.
Готовить накануне букеты, распихивать их по вёдрам с водой и бдительно бегать от ментов, потому что за несанкционированную торговлю полагались всевозможные санкции в виде поломки и изъятия товара.
Но зато возвращалась я теперь часа в два-три. Сразу вела прогуливать Джина. А после обеда и короткого отдыха оставалось ещё время на дела садово-огородные, домашние и главное, творческие.
По вечерам по-прежнему волосы вставали дыбом от теленовостей.
Газеты, которые удавалось пролистывать в электричке, и вовсе нокаутировали.
- Нет, так нельзя, - терзалась я , - Надо что-то делать, что-то придумать.
Я не имею права не указать в своей книге выхода...
Должен же он быть - ответ на это наше извечно отчаянное: “Что делать?”.
Потому что “молчанием предаётся Бог”.
- Вразуми, Господи! – молилась я.