(1971 год)
Итак, у нас теперь была квартира, машина и гараж – для полного счастья не хватало только дачи. Если квартиру мы заимели благодаря “счастливому” покрывалу за номером 565 484, а антиквариат – кузнецовскому камину, то дачу я стала искать для приблудной рыжей собаки Альмы.
Альма была с ошейником – кто-то бросил её на немчиновской автобусной остановке. Она бродила по деревне, заглядывая в глаза прохожим. В неё швыряли камнями и палками – (вдруг бешеная?), гоняли люди и местные собаки.
Она отбегала с визгом, писалась со страху, но продолжала верить в человечество и заглядывать в глаза, как бы говоря:
- Простите, я знаю, что мой дом совсем не здесь. Но где же он, где?
С этим немым вопросом она обратилась и ко мне и, видно, почувствовав слабинку, которую я тщетно попыталась скрыть, поплелась за мной.
Я шла, не оглядываясь, но знала, что Альма идёт следом, и что это – судьба. Её и моя.
Почему “Альма”? – она даже не сразу стала отзываться на эту кличку. Просто у меня в детстве была собака Альма – не рыжая, а белая. Которая пропала и вот теперь нашлась.
Хозяйка Маруська ни о какой Альме слышать не желала и была права. Её мучила астма - аллергия на собачью и кошачью шерсть. Причём приступ начинался от одного собачье-кошачьего вида.
Альма оказалась на редкость умной. Пока Маруська была на работе, спокойно разгуливала по участку, лаяла на чужих. Однако к шести, когда хозяйка должна появиться, забивалась под куст крыжовника и ни гу-гу всю ночь.
Но однажды всё-таки попалась – в выходной, когда Мария Кузьминична пришла из церкви. Был жуткий скандал: или девайте эту гадость, куда хотите, или съезжайте.
Пришлось нам садиться в машину и везти Альму на Оку к маме, где она прогостила до конца лета. Там, как обычно, уже отдыхала и Вика.
Теперь мы регулярно наведывались к ним – не столько к Вике, за которую были спокойны, но к Альме – привозили собачью еду и пытались где-то пристроить.
Последнее оказалось невыполнимым. Один мужик показал нам привязанную у крыльца шавочку величиной с кошку и сказал, что и эта в прошлую зиму едва не сдохла с голоду. Да и кобели, когда течка, огород топчут…
С продуктами тогда в деревне действительно было туго - хрущёвские эксперименты... Вермишель и крупа, что мы привозили для Альмы, кончались мгновенно – ими питалась вся семья.
Осенью мы доставили Альму в Москву и поселили при гаражном кооперативе вместе с другими охранными собаками, изрядно умаслив сторожа.
Наша лоджия выходила как раз на гаражи. Оттуда я звала Альму, и она летела через дорогу и через двор к нашему подъезду.
Я спускалась, мы садились в лифт, я её кормила и снова выпускала во двор, потрепав по шее:
- Иди, Альма.
И она послушно возвращалась на гаражи. Иногда останавливалась возле пивного ларька, садилась возле стойки, от которой вкусно пахло курицей, колбасой, воблой, и протягивала лапу.
Растроганные пьяненькие мужички бросали ей кто что. Однажды мой Борис застукал её за этим попрошайничеством и не знал, восхищаться ему или возмущаться.
А я подумала, что так долго продолжаться не может – собаке нужна дача. Кстати, почему только собаке?
И стала читать и писать соответствующие объявления.
Разброс цен в то время был примерно от пятисот рублей до пятнадцати тысяч. Наверное, попадались и дороже – просто я к хоромам не приценивалась.
Собственно, никаких таких “тысяч” у нас вообще не было – предстояло копить и копить, чем я и занялась, подрабатывая сценариями и перепродажей антиквариата.
Самым трудным было оформление. Садовые домики и дома в деревне продавать не разрешалось, люди пускались во всевозможные хитрости.
Например, когда отчим продал свой дом на Оке директору автобазы, тот дал председателю обязательство участвовать в жизни колхоза – то ли снабжая хозяйство запчастями, то ли списанными машинами – точно не знаю.
Но такие сделки были весьма ненадёжными, на птичьих правах – начальство менялось.
Искали лазейки – кто оформлял доверенность, кто прописывал в деревне старую бабку, кто совал взятку. Чем дальше от Москвы и от железной дороги, тем дешевле.
Один позвонивший по объявлению предложил мне купить на двоих дом в Чехове – по двести пятьдесят с носа. Рубленый дом под Рязанью - с хлевом, вишнёвым садом и пятнадцатью сотками стоил тысячу
.
Последний мой сезон в Немчинове начался странно – я вдруг ни с того, ни с сего завязала с куревом. Приехала на пасхальной неделе отдать хозяевам задаток, посидели, выпили, вышла подымить.
Была дивная апрельская ночь, - ясная, с лёгким морозцем, но в воздухе уже вовсю пахло весной – не надышишься.
И подумалось – вот сейчас задымлю и всё волшебство уйдёт…
Сунула сигарету назад в пачку, перекрестилась на звёздное небо и мысленно взмолилась:
- Господи, если ещё хоть раз закурю, покарай меня страшной карой”.
Уже на автобусной остановке по дороге домой привычно потянулась за пачкой и ужаснулась: что же я наделала!
И дома пальцы без конца хватались за сигарету, но я тут же со злостью складывала из них сама себе кукиш. Главное, никак не могла понять, что заставило меня такое отчебучить.
Но настоящий кошмар начался на другой день – не могла ни есть, ни работать, ни отвечать на вопросы – буквально лезла на стенку.
Уговаривала себя – плюнь, закури, Господь простит - ну чего не сорвётся с пьяного языка!
Однако страх был сильнее.
Недели через две полегчало, появился волчий аппетит, прибавила несколько килограммов. Но до сих пор часто снится, что курю, и с удовольствием вдыхаю дым, когда смолит кто-то рядом.
Это лето в Немчинове (72-й год) было сухим и жарким, горели торфяники, даже до нас доходил смог пожарища. Я не вылезала из речки, которая была непривычно тёплой и не освежала.
Альма по-прежнему жила на гаражах, ожидая, пока мы купим для неё поместье. Кормила её свекровь, всё так же клича с лоджии.
Я предчувствовала, что больше сюда не вернусь – в 73-м (мой год Быка) что-то в нашей с Альмой жизни должно произойти.
Итак, у нас теперь была квартира, машина и гараж – для полного счастья не хватало только дачи. Если квартиру мы заимели благодаря “счастливому” покрывалу за номером 565 484, а антиквариат – кузнецовскому камину, то дачу я стала искать для приблудной рыжей собаки Альмы.
Альма была с ошейником – кто-то бросил её на немчиновской автобусной остановке. Она бродила по деревне, заглядывая в глаза прохожим. В неё швыряли камнями и палками – (вдруг бешеная?), гоняли люди и местные собаки.
Она отбегала с визгом, писалась со страху, но продолжала верить в человечество и заглядывать в глаза, как бы говоря:
- Простите, я знаю, что мой дом совсем не здесь. Но где же он, где?
С этим немым вопросом она обратилась и ко мне и, видно, почувствовав слабинку, которую я тщетно попыталась скрыть, поплелась за мной.
Я шла, не оглядываясь, но знала, что Альма идёт следом, и что это – судьба. Её и моя.
Почему “Альма”? – она даже не сразу стала отзываться на эту кличку. Просто у меня в детстве была собака Альма – не рыжая, а белая. Которая пропала и вот теперь нашлась.
Хозяйка Маруська ни о какой Альме слышать не желала и была права. Её мучила астма - аллергия на собачью и кошачью шерсть. Причём приступ начинался от одного собачье-кошачьего вида.
Альма оказалась на редкость умной. Пока Маруська была на работе, спокойно разгуливала по участку, лаяла на чужих. Однако к шести, когда хозяйка должна появиться, забивалась под куст крыжовника и ни гу-гу всю ночь.
Но однажды всё-таки попалась – в выходной, когда Мария Кузьминична пришла из церкви. Был жуткий скандал: или девайте эту гадость, куда хотите, или съезжайте.
Пришлось нам садиться в машину и везти Альму на Оку к маме, где она прогостила до конца лета. Там, как обычно, уже отдыхала и Вика.
Теперь мы регулярно наведывались к ним – не столько к Вике, за которую были спокойны, но к Альме – привозили собачью еду и пытались где-то пристроить.
Последнее оказалось невыполнимым. Один мужик показал нам привязанную у крыльца шавочку величиной с кошку и сказал, что и эта в прошлую зиму едва не сдохла с голоду. Да и кобели, когда течка, огород топчут…
С продуктами тогда в деревне действительно было туго - хрущёвские эксперименты... Вермишель и крупа, что мы привозили для Альмы, кончались мгновенно – ими питалась вся семья.
Осенью мы доставили Альму в Москву и поселили при гаражном кооперативе вместе с другими охранными собаками, изрядно умаслив сторожа.
Наша лоджия выходила как раз на гаражи. Оттуда я звала Альму, и она летела через дорогу и через двор к нашему подъезду.
Я спускалась, мы садились в лифт, я её кормила и снова выпускала во двор, потрепав по шее:
- Иди, Альма.
И она послушно возвращалась на гаражи. Иногда останавливалась возле пивного ларька, садилась возле стойки, от которой вкусно пахло курицей, колбасой, воблой, и протягивала лапу.
Растроганные пьяненькие мужички бросали ей кто что. Однажды мой Борис застукал её за этим попрошайничеством и не знал, восхищаться ему или возмущаться.
А я подумала, что так долго продолжаться не может – собаке нужна дача. Кстати, почему только собаке?
И стала читать и писать соответствующие объявления.
Разброс цен в то время был примерно от пятисот рублей до пятнадцати тысяч. Наверное, попадались и дороже – просто я к хоромам не приценивалась.
Собственно, никаких таких “тысяч” у нас вообще не было – предстояло копить и копить, чем я и занялась, подрабатывая сценариями и перепродажей антиквариата.
Самым трудным было оформление. Садовые домики и дома в деревне продавать не разрешалось, люди пускались во всевозможные хитрости.
Например, когда отчим продал свой дом на Оке директору автобазы, тот дал председателю обязательство участвовать в жизни колхоза – то ли снабжая хозяйство запчастями, то ли списанными машинами – точно не знаю.
Но такие сделки были весьма ненадёжными, на птичьих правах – начальство менялось.
Искали лазейки – кто оформлял доверенность, кто прописывал в деревне старую бабку, кто совал взятку. Чем дальше от Москвы и от железной дороги, тем дешевле.
Один позвонивший по объявлению предложил мне купить на двоих дом в Чехове – по двести пятьдесят с носа. Рубленый дом под Рязанью - с хлевом, вишнёвым садом и пятнадцатью сотками стоил тысячу
.
Последний мой сезон в Немчинове начался странно – я вдруг ни с того, ни с сего завязала с куревом. Приехала на пасхальной неделе отдать хозяевам задаток, посидели, выпили, вышла подымить.
Была дивная апрельская ночь, - ясная, с лёгким морозцем, но в воздухе уже вовсю пахло весной – не надышишься.
И подумалось – вот сейчас задымлю и всё волшебство уйдёт…
Сунула сигарету назад в пачку, перекрестилась на звёздное небо и мысленно взмолилась:
- Господи, если ещё хоть раз закурю, покарай меня страшной карой”.
Уже на автобусной остановке по дороге домой привычно потянулась за пачкой и ужаснулась: что же я наделала!
И дома пальцы без конца хватались за сигарету, но я тут же со злостью складывала из них сама себе кукиш. Главное, никак не могла понять, что заставило меня такое отчебучить.
Но настоящий кошмар начался на другой день – не могла ни есть, ни работать, ни отвечать на вопросы – буквально лезла на стенку.
Уговаривала себя – плюнь, закури, Господь простит - ну чего не сорвётся с пьяного языка!
Однако страх был сильнее.
Недели через две полегчало, появился волчий аппетит, прибавила несколько килограммов. Но до сих пор часто снится, что курю, и с удовольствием вдыхаю дым, когда смолит кто-то рядом.
Это лето в Немчинове (72-й год) было сухим и жарким, горели торфяники, даже до нас доходил смог пожарища. Я не вылезала из речки, которая была непривычно тёплой и не освежала.
Альма по-прежнему жила на гаражах, ожидая, пока мы купим для неё поместье. Кормила её свекровь, всё так же клича с лоджии.
Я предчувствовала, что больше сюда не вернусь – в 73-м (мой год Быка) что-то в нашей с Альмой жизни должно произойти.