На снимке:
Елена Стасова - соратница В.И.Ленина, и космонавт Герман Титов.
На память автору интервью.
(1958 год)
Началась зимняя сессия.
Обложившись килограммовыми томами, я часами сидела в читалке, грызя леденцы, чтобы не тратить времени на курево.
Выпрашивала учебники домой, на ночь. Сдавала древнерусскую, принималась за Гомера и Вергилия.
И за русский язык, которым, как выяснилось, совершенно не владею - в диктантах полно ошибок.
“Матрёна Саввишна быстро акклиматизировалась и с аппетитом ела винегрет в компании с фельдфебелем и фельдъегерем”...
Вся жизнь сосредоточилась в синенькой зачётке. Тряслась и пила валерьянку.
Как-то подняла голову от книг.
Старшекурсник, сидевший в другом ряду читалки, чем-то похожий на моего фестивального Яниса, подмигнул мне и показал жестом, что тоже хочет конфету.
Он мне давно приглянулся – высокий, спортивный, хоть и ходил вразвалочку из-за плоскостопия. Когда я встречала его в коридоре, сразу всплывало в памяти трогательно-заплаканное лицо Яниса, с которым мы больше никогда не увидимся.
А этот, наоборот, всегда улыбался, смешил девчонок – эдакий первый парень на деревне. Но всё равно вылитый Янис.
Странно, что лица Робера я вообще не могла вспомнить. Может, и не узнала бы в толпе.
Я бросила через зал леденец – он ловко поймал и, поблагодарив улыбкой, сунул в рот. Я снова погрузилась в чтение.
Через полчаса подняла глаза – опять пялится. Так никаких конфет не напасёшься. Показывает жестом – айда покурим.
Вышли, покурили. Борис оказался потрясающим рассказчиком. Помню, как хохотала до слёз, а он всё не умолкал со своими уморительными байками. Хотел, как признался потом, произвести впечатление.
От смеха я совершенно обессилела, в голову ничего больше не лезло. Опять всю ночь зубрить...
Борис провожал меня, тащил авоську с недочитанными книгами и не закрывал рот. От моего хохота он, кажется, заводился всё больше, остановить эту лавину было невозможно.
От нас шарахались прохожие.
На лестничной площадке он бросил авоську с книгами на пол и полез целоваться. Подробности не помню, так как была близка от смеха к обмороку.
На другой день мы оба успешно сдали и отправились на радостях откушать в кафе “Арарат”, что располагалось возле ЦУМа.
Мягкие диваны, горный пейзаж на стене. Пара раскалённых чебуреков за 50 копеек, порция маслин – двадцать девять копеек и бутылка неплохого кавказского портвейна “Агдам” за трёшку.
В общем, за всё, про всё – около пятёрки.
Опять он ублажал меня своими байками. Потом мы гуляли. Затем он пригласил меня зайти в гости :
–Это здесь недалеко, несколько остановок на троллейбусе. Мама будет рада.
Никакой мамы, естественно, дома не оказалось со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Попробовала призвать Бориса к благоразумию – куда там! Вопрос был поставлен ребром: - раздевайся, или гуд бай.
Надо сказать, что жил он как раз возле ВДНХ, где тоже поднабрался фестивальных нравов.
Оценив обстановку, я вздохнула. Ответ мой вошёл в историю семьи:
- Ну ладно, так и быть.
Признаться, я к тому времени уже порядком устала от кобеляжа. Вокруг ухажёров было много. Они сталкивались лбами, трепали нервы. Никто мне толком не нравился, но никого не хотелось терять.
Я была по уши занята, как мне казалось, делом, а они со своими разборками отнимали кучу времени.
Надо было кого-то выбрать, потому что после “маслинового запоя” я вдруг тоже к своему стыду поняла, что презренные проблемы “ниже пояса” касаются теперь и меня.
“Так и быть”, - сказала я, пожав плечами и полагая, что выбираю свободу.
Какая там “свобода” – Борис оказался настоящим Цербером.
Весь “кобелёж” он разогнал в считанные дни. Ходил за мной по пятам, контролировал каждый шаг (порой приходилось буквально от него удирать по всем правилам шпионского искусства). Сидел дома в моей комнате рядом с телефоном, сам хватал трубку. Выражался словами, а то и кулаками (он тогда занимался боксом).
Помню, как мой однокурсник Жора, впоследствии писатель Георгий Вайнер, получил ни за что, ни про что тумака, просто по-дружески обняв меня при встрече в факультетском коридоре.
Подобное случилось в ресторане ЦДЛ и с завсегдатаем Егором Радовым.
Борис был совсем не из нашего “светского” круга, выходки его представлялись смешными и дикими. Многие недоумевали: “что ты в нём нашла”?
А мне он нравился не только внешним сходством с Янисом, но и внутренним – такой же искренний и романтичный.
Оказалось, мне нравятся мужчины, которые “тоже плачут” и перед топающим и свистящим залом открыто встают на защиту наших “советских” ценностей, не боясь прослыть “серостью и дубом”.
Тогда, после двадцатого съезда, “совковость” в студенческой среде требовала немалого мужества.
На стороне “совка” Бориса оказались на одном из таких бурных собраний лишь бывшие фронтовики.
Особенно поразило, что, как я узнала много лет спустя, он был родом из очень богатой семьи на юге России.
У деда был свой пивной завод. Другой дед состоял членом правления Калинкинского товарищества, владея производством всех слабоалкогольных и безалкогольных напитков страны).
Были они при красных и репрессироваными, и заложниками, и ссыльными, всего лишились.
Дед в ссылке в Новосибирске организовал пивное производство, стал директором завода и прославился (о нём даже писали в газетах). Но потом сбежал в Москву к семье, немного изменив фамилию, построил дачу, на которой и умер.
В войну часть семьи затаилась, называла советских “они”. Другие - воевали за советскую власть.
Герман, отец Бориса, замначуправления Наркомугля СССР, хоть и вернулся при орденах, потерял на фронте здоровье и прожил после победы всего несколько лет. Брат отца Транквилин погиб.
Мать, Людмила, работала экономистом, сдавала кровь для раненых, была награждена медалью “За доблестный труд в годы Великой отечественной войны”.
Вырастила Бориса и старшую Зою, воспитав в полном неведении о прошлом. И я в недоумении гадала, откуда в их коммунальной довоенной квартире такое шикарное пианино и антикварные вазы. А в семейном фотоальбоме - господа с лорнетами, дамы в колясках на фоне “дачи в Анапе”.
Но спросить не решалась. У моего Борьки были заплаты на брюках и обычная стипендия, хоть и повышенная за “пятёрки”.
И мне, воспитанной на русской классике с её презрением к богатству, вовсе не хотелось докапываться до истины.
Он хорошо пел, аккомпанируя себе на пианино, был действительно потрясающим рассказчиком и имел ещё кое-какие достоинства...
Сидел в нём, правда, и бес, который меня люто ненавидел.
А может, и легион. Но в бесов я тогда не верила и объясняла некоторые борькины странности просто “сдвигом по фазе”.
Во всяком случае, замуж не собиралась – ни за него, ни за кого-либо ещё. Это совершенно не входило в мои планы.
Если уж не Мата Хари и не Жанна д Арк, то, по крайней мере, Франсуаза Саган.
Но родичи, словно сговорившись, мечтали меня “окольцевать”.
Очень стыдно признаться, но окончательно перетянули чашу весов в пользу нашей совместной жизни красные болгарские туфли-лодочки за 15 рэ. Которые я примерила в обувном на Полянке и горестно положила обратно на полку, потому что в кармане было пусто.
И вдруг Борис молча пошёл в кассу и купил мне эти туфли, оставшись с пятирублёвкой до стипендии.
Я была потрясена и произнесла мысленно вторую историческую фразу: “С ним можно пойти в разведку”.
На пятёрку мы купили бутылку коньяку и отправились отмечать помолвку в шашлычную в Сокольниках, откуда до его дома было километра три.
После этого я, мягко говоря, нетвёрдо держалась на ногах.
Шёл ливень, и Борис меня нёс на себе километра два.
Потом выгрузил на коврик в прихожей, снял с меня промокшие болгарские туфельки и сказал:
- Знакомься, мать, моя жена.
Наутро туфли мои были сухими и чистыми, а я со стыда не знала, куда деваться. Ничего себе, смотрины!
– Ну и что она сказала”? – спросила я Бориса о реакции матери на такое “явление невесты народу”.
– Сказала, что ты симпатичная.
Елена Стасова - соратница В.И.Ленина, и космонавт Герман Титов.
На память автору интервью.
(1958 год)
Началась зимняя сессия.
Обложившись килограммовыми томами, я часами сидела в читалке, грызя леденцы, чтобы не тратить времени на курево.
Выпрашивала учебники домой, на ночь. Сдавала древнерусскую, принималась за Гомера и Вергилия.
И за русский язык, которым, как выяснилось, совершенно не владею - в диктантах полно ошибок.
“Матрёна Саввишна быстро акклиматизировалась и с аппетитом ела винегрет в компании с фельдфебелем и фельдъегерем”...
Вся жизнь сосредоточилась в синенькой зачётке. Тряслась и пила валерьянку.
Как-то подняла голову от книг.
Старшекурсник, сидевший в другом ряду читалки, чем-то похожий на моего фестивального Яниса, подмигнул мне и показал жестом, что тоже хочет конфету.
Он мне давно приглянулся – высокий, спортивный, хоть и ходил вразвалочку из-за плоскостопия. Когда я встречала его в коридоре, сразу всплывало в памяти трогательно-заплаканное лицо Яниса, с которым мы больше никогда не увидимся.
А этот, наоборот, всегда улыбался, смешил девчонок – эдакий первый парень на деревне. Но всё равно вылитый Янис.
Странно, что лица Робера я вообще не могла вспомнить. Может, и не узнала бы в толпе.
Я бросила через зал леденец – он ловко поймал и, поблагодарив улыбкой, сунул в рот. Я снова погрузилась в чтение.
Через полчаса подняла глаза – опять пялится. Так никаких конфет не напасёшься. Показывает жестом – айда покурим.
Вышли, покурили. Борис оказался потрясающим рассказчиком. Помню, как хохотала до слёз, а он всё не умолкал со своими уморительными байками. Хотел, как признался потом, произвести впечатление.
От смеха я совершенно обессилела, в голову ничего больше не лезло. Опять всю ночь зубрить...
Борис провожал меня, тащил авоську с недочитанными книгами и не закрывал рот. От моего хохота он, кажется, заводился всё больше, остановить эту лавину было невозможно.
От нас шарахались прохожие.
На лестничной площадке он бросил авоську с книгами на пол и полез целоваться. Подробности не помню, так как была близка от смеха к обмороку.
На другой день мы оба успешно сдали и отправились на радостях откушать в кафе “Арарат”, что располагалось возле ЦУМа.
Мягкие диваны, горный пейзаж на стене. Пара раскалённых чебуреков за 50 копеек, порция маслин – двадцать девять копеек и бутылка неплохого кавказского портвейна “Агдам” за трёшку.
В общем, за всё, про всё – около пятёрки.
Опять он ублажал меня своими байками. Потом мы гуляли. Затем он пригласил меня зайти в гости :
–Это здесь недалеко, несколько остановок на троллейбусе. Мама будет рада.
Никакой мамы, естественно, дома не оказалось со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Попробовала призвать Бориса к благоразумию – куда там! Вопрос был поставлен ребром: - раздевайся, или гуд бай.
Надо сказать, что жил он как раз возле ВДНХ, где тоже поднабрался фестивальных нравов.
Оценив обстановку, я вздохнула. Ответ мой вошёл в историю семьи:
- Ну ладно, так и быть.
Признаться, я к тому времени уже порядком устала от кобеляжа. Вокруг ухажёров было много. Они сталкивались лбами, трепали нервы. Никто мне толком не нравился, но никого не хотелось терять.
Я была по уши занята, как мне казалось, делом, а они со своими разборками отнимали кучу времени.
Надо было кого-то выбрать, потому что после “маслинового запоя” я вдруг тоже к своему стыду поняла, что презренные проблемы “ниже пояса” касаются теперь и меня.
“Так и быть”, - сказала я, пожав плечами и полагая, что выбираю свободу.
Какая там “свобода” – Борис оказался настоящим Цербером.
Весь “кобелёж” он разогнал в считанные дни. Ходил за мной по пятам, контролировал каждый шаг (порой приходилось буквально от него удирать по всем правилам шпионского искусства). Сидел дома в моей комнате рядом с телефоном, сам хватал трубку. Выражался словами, а то и кулаками (он тогда занимался боксом).
Помню, как мой однокурсник Жора, впоследствии писатель Георгий Вайнер, получил ни за что, ни про что тумака, просто по-дружески обняв меня при встрече в факультетском коридоре.
Подобное случилось в ресторане ЦДЛ и с завсегдатаем Егором Радовым.
Борис был совсем не из нашего “светского” круга, выходки его представлялись смешными и дикими. Многие недоумевали: “что ты в нём нашла”?
А мне он нравился не только внешним сходством с Янисом, но и внутренним – такой же искренний и романтичный.
Оказалось, мне нравятся мужчины, которые “тоже плачут” и перед топающим и свистящим залом открыто встают на защиту наших “советских” ценностей, не боясь прослыть “серостью и дубом”.
Тогда, после двадцатого съезда, “совковость” в студенческой среде требовала немалого мужества.
На стороне “совка” Бориса оказались на одном из таких бурных собраний лишь бывшие фронтовики.
Особенно поразило, что, как я узнала много лет спустя, он был родом из очень богатой семьи на юге России.
У деда был свой пивной завод. Другой дед состоял членом правления Калинкинского товарищества, владея производством всех слабоалкогольных и безалкогольных напитков страны).
Были они при красных и репрессироваными, и заложниками, и ссыльными, всего лишились.
Дед в ссылке в Новосибирске организовал пивное производство, стал директором завода и прославился (о нём даже писали в газетах). Но потом сбежал в Москву к семье, немного изменив фамилию, построил дачу, на которой и умер.
В войну часть семьи затаилась, называла советских “они”. Другие - воевали за советскую власть.
Герман, отец Бориса, замначуправления Наркомугля СССР, хоть и вернулся при орденах, потерял на фронте здоровье и прожил после победы всего несколько лет. Брат отца Транквилин погиб.
Мать, Людмила, работала экономистом, сдавала кровь для раненых, была награждена медалью “За доблестный труд в годы Великой отечественной войны”.
Вырастила Бориса и старшую Зою, воспитав в полном неведении о прошлом. И я в недоумении гадала, откуда в их коммунальной довоенной квартире такое шикарное пианино и антикварные вазы. А в семейном фотоальбоме - господа с лорнетами, дамы в колясках на фоне “дачи в Анапе”.
Но спросить не решалась. У моего Борьки были заплаты на брюках и обычная стипендия, хоть и повышенная за “пятёрки”.
И мне, воспитанной на русской классике с её презрением к богатству, вовсе не хотелось докапываться до истины.
Он хорошо пел, аккомпанируя себе на пианино, был действительно потрясающим рассказчиком и имел ещё кое-какие достоинства...
Сидел в нём, правда, и бес, который меня люто ненавидел.
А может, и легион. Но в бесов я тогда не верила и объясняла некоторые борькины странности просто “сдвигом по фазе”.
Во всяком случае, замуж не собиралась – ни за него, ни за кого-либо ещё. Это совершенно не входило в мои планы.
Если уж не Мата Хари и не Жанна д Арк, то, по крайней мере, Франсуаза Саган.
Но родичи, словно сговорившись, мечтали меня “окольцевать”.
Очень стыдно признаться, но окончательно перетянули чашу весов в пользу нашей совместной жизни красные болгарские туфли-лодочки за 15 рэ. Которые я примерила в обувном на Полянке и горестно положила обратно на полку, потому что в кармане было пусто.
И вдруг Борис молча пошёл в кассу и купил мне эти туфли, оставшись с пятирублёвкой до стипендии.
Я была потрясена и произнесла мысленно вторую историческую фразу: “С ним можно пойти в разведку”.
На пятёрку мы купили бутылку коньяку и отправились отмечать помолвку в шашлычную в Сокольниках, откуда до его дома было километра три.
После этого я, мягко говоря, нетвёрдо держалась на ногах.
Шёл ливень, и Борис меня нёс на себе километра два.
Потом выгрузил на коврик в прихожей, снял с меня промокшие болгарские туфельки и сказал:
- Знакомься, мать, моя жена.
Наутро туфли мои были сухими и чистыми, а я со стыда не знала, куда деваться. Ничего себе, смотрины!
– Ну и что она сказала”? – спросила я Бориса о реакции матери на такое “явление невесты народу”.
– Сказала, что ты симпатичная.