Заметки писателя, сменившего профессию.

(2000 год)

       Зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности её дописать. Хроническая нехватка времени.
 Пришлось опять переключиться на “несанкционированную цветочную торговлю”. То есть на вокзал.

 Означало это вечную беготню с неподъёмными вёдрами от ментов всех мастей. Омоновцев, муниципалов, метровских, патруля – до сих пор толком не разобралась.
 Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону.
Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который “горел”. Потому что цены у нас, “дачников”, были значительно ниже, и простой народ “пасся” именно в несанкционированной зоне.

 Нужно было всё время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперёд, то назад в зависимости от ситуации.
 Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому.
 Иногда приезжало “начальство”. Тут нам просто приказывали “сгинуть” во избежание тяжёлых последствий, и приходилось метаться с вёдрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью. Не только своей и покупателей, но и пассажиров проносившихся мимо машин.
 Здесь же на коленке вязали букеты – на свадьбы, дни рождения и – всё чаще – на похороны.
 Время от времени кто-то выбывал из борьбы.
 Но на место сломавшейся или усопшей вставала в строй дочь или невестка.
 Отступать было некуда. За этими вёдрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой.

 А главное – “генофонд”, который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах.
 Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие “иностранцами”. О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку – и порядок. На войне как на войне.

       “Генофонд” подрастал свирепым и хищным.
 Иногда они подходили к матерям и бабкам – хорошо упакованные, длинноногие, холёные, с жёсткой улыбочкой уголком рта.
 Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на какие-нибудь “шузы”, и гордо удаляются.
 Бабок своих генофонд стыдился. Мол, уж мы-то пойдём другим путём. Будем, как эти в мерсах, чьим тёлкам корзины с фиалками на дом возят...Тоже всех потрясём.
 А не выйдет – держитесь, приватизаторы!
Выпустим джинна из бутылки – мало не покажется.

*   *   *

       И вот на дворе сентябрь. Сижу за компьютером и отвечаю самой активной зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой.
 Она эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает:
 - С утра до ночи, по 10-12 в день люди на работе, обслуживают и создают технику, блага которой потом покупают на заработанное.
Свободное время проводят, в основном, в покупках этих товаров или за телевизором.
 А что для души? Живая душа здесь не нужна.
У многих – неудовлетворённость работой и в то же время страх её потерять...
 А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов.

       Вечереет, завтра у меня торговый день.
 Выключаю компьютер – надо успеть срезать цветы и навязать букеты.
 К полуночи справляюсь, ставлю на шесть будильник.
 Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается магнитная буря. Надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома.
Утром на всякий случай глотаю пару таблеток.
Муж в Москве – развозит по торговым точкам мои “нетленки”, а вёдра с водой и цветами тяжеленные.
 До станции меня провожает дед-сосед с вырезанным лёгким. Ведро тащит с трудом, но не ропщет.
 Он тоже заинтересован в проекте Изании. Требует, чтобы она обязательно взяла на себя ритуальные услуги на случай кончины участников – тогда отбою не будет.

       День действительно плохой.
 У поезда низкие ступени - едва втащили тележку.
Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой приходится спускаться по ступенькам в тоннель.
 Но самое неприятное – сегодня “гоняют”.
 То есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала, на бегу ловя покупателей.
 А цветов, как назло, море – последние тёплые дни, дожди прошли...
Успеваю продать лишь несколько букетиков и слышу, как мент грозит “пригнать трактор”.
 Дело плохо – жди автобуса, куда периодически грузят “цветочников” и увозят в направлении каких-то карательных мер.
 Я в “тракторе” ни разу не была – всегда есть возможность рвануть по проезжей части к оптовым киоскам. Но нынче одолевает какая-то апатия – наверное, из-за проклятой вспышки на солнце.
 Ну и пусть забирают. Мент даже удивлён: чего это я не удираю.
 А вот не удираю, и всё.
 День такой.
       - Тащи её сюда! – орёт издали начальник, - На всех протоколы, а потом в суд по полной программе. Достали уже, мать их!.
 - Есть такой анекдот, - говорю, залезая в автобус, мне снизу передают вёдра, - Один споткнулся и : “Ах ты ж , мать твою… Во, кстати, вспомнил, надо маму поздравить”.

 Чёрный мой юмор никто не оценил – кто плачет, кто жалуется на жизнь.
 Наловили одних стариков с бабками – молодёжь успела то ли смыться, то ли откупиться. Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да сё...

       - А почему вы не боретесь? – сурово спрашивает главный, - Надо на митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?
 Кажется, это он в мой адрес.
Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге ещё пристрелят – кто их тогда издаст?
 Сам-то он почему не борется?
 Мент поясняет, что бороться не имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично.
 - Про что книжки-то? – улыбается он, - Про цветочки?
 – Про ягодки.

       Приехали. Бывалые говорят, что в милицию.
 Выгружаемся и тащим вёдра к подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные.
 У Лёши, ветерана войны, кардиостимулятор в сердце.
 У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук, тоже куча каких-то удостоверений и дипломов. Но писари (их двое) говорят, что никакие регалии не помогут – закон есть закон.

 После составления протоколов нас снова грузят с вёдрами в автобус и везут в суд.
 Едем долго.
 В суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат.
 Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин?\
 А прогон автобуса?
 А подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.

       Цветы уже кто поломал, кто из вёдер воду слил – всё равно конфискуют.
 А мне жалко. Красивые.
 Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед с одним лёгким тащил к станции – осторожно, чтобы не помялись.
 Чтоб мы поскорей заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными услугами, включая отпевание...
Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про Изанию.
 -Утопия, - обречённо улыбается она, - Сколько их было. Никто нам ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовёт, а я всё никак...
 И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное, Адриатического моря.

       Наконец, предстаю перед судьёй. Молодой интеллигентный мужчина.
 Собираюсь присесть – не позволяет:
 - Станьте вон там.
  Ну да. Здесь полагается стоять и обращаться: “Гражданин начальник”.

 - Иванова Ю.Л.?
 – Да.
 – Пенсионерка?
 – Да.
 – Образование?
 – Высшее.
 – Когда вас забрали, торговали цветами?
 – Нет, я там всё написала.
 – Но приехали торговать?
 – Да.
 - Почему в неположенном месте?
 – А где оно, наше место?

       Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы.
 Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией имущества, то есть цветов.
 Подпись и дата – 15 сентября 2000 года.
 Россия, рубеж двух миллениумов...

 Вторая часть приговора немедленно приводится в исполнение.
Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики.
 Преодолеваю низменное желание – я себя знаю, стоит лишь со злостью посмотреть вслед цветам – ох, не принесут они им радости.
 Но нет, никакой злобы.
 Плывите, мои цветики. Подарите доблестной нашей милиции и самому справедливому в мире суду с их жёнами, детьми и девушками, только доброе и хорошее.
Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.

       Благородство моё вознаграждено.
 Вернувшись домой, узнаю, что дражайший мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче.
 Но, не найдя ни меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что “случилось страшное”, и в панике полез на балкон по самодельной лестнице. С которой благополучно свалился.

 “Благополучно” – безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
 Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как следует напиться.
 Но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми вёдрами.
 Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним лёгким, и вообще всем нашим мужикам с одним сердцем.
 А если бы мои цветы не конфисковали, я бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал.
 И всё могло бы закончиться весьма печально.

       А так получилось, что “неблагоприятный” день оказался очень даже ничего. Потому что не всякий раз удаётся свалиться со второго этажа без единой царапины и не напиться, когда есть повод.
 И я, возблагодарив Господа, перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию, вернувшись к посланию Активистки:

       “Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет. Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... но всё равно, годы здесь проходят, а он словно бы не жил.
 Не сделал ничего замечательного. Не нужен никому, кроме своей семьи...”
       “И дети там учатся в школе, и долго живут старики…”
       2000 год.

16 ноября 2009г.

Сейчас, когда я пишу эти строки, почти никого из героев статьи уже нет в живых.
Дед-сосед помер, так и не дождавшись Изании.
 Его наскоро спалили и долго не могли захоронить урну - наследникам было некогда.
Однако продали дом мгновенно.

 Дедовых коз его я пристроила в переделкинскую церковь (так он просил).
Дом вместе с нажитым за всю жизнь добром, грамотами и наградами новые хозяева разобрали и сожгли. Мусор вывезли на контейнерах.

А был ли дед?

И Нелли так и не выбралась к своей дочке в Грецию.
Стали мне позапрошлым летом рассказывать подробности её смерти, но тут подошёл покупатель и было уже не до неё.

Фронтовик Лёша, правда, всё ещё бегает от ментов со своим кардиостимулятором. Но уже не с ведром, а с баночкой невесомо-солнечных японских гладиолусов.

И мужа моего нет. Скоро уж полгода.

Вечная им память.

"И дети там учатся в школе. И долго живут старики"...

(вторая половина девяностых)

 Иногда наведывался на рынок мой друг, Алексей Трофимович Рыбин, бывший при Сталине комендантом Большого театра. Один из телохранителей вождя.
  Высокий, бледный, худощавый, в потёртом чёрном пальто или сером плаще – в зависимости от сезона.
Он покупал пару сосисок, немного овощей, два-три яблока и категорически отказывался от подношений.
Когда он появлялся на рынке, девчонки сообщали:
- Вон, твой пришёл!.
Я сразу же всё бросала и выскакивала из-за прилавка.

  - Здравствуй, Юля.

  Он крепко пожимал мне пальцы сухонькой старческой рукой, и я млела, чувствуя себя заговорщицей или партизанкой во вражеском тылу.
  Думалось - вот человек, которому бдительный вождь доверял много лет.
  Каким же он должен быть?
Я знала, что Алексей Трофимович живёт с больной женой, занимается с ребятишками в клубе игрой на баяне, принимает их в пионеры (о чём появлялись время от времени на телевидении экзотические сюжеты).
Он издавал за свой счёт мемуары о Хозяине.
И, после долгих наших бесед, видимо, проникшись ко мне этим самым доверием, позволил посильно поучаствовать в своих публикациях.
Поставив, правда, условием, что обязательно вернёт мне долг из тиража.
И всякий раз вручал расписки, от которых я безуспешно пыталась отмахнуться.

  Потом он действительно заставил меня взять часть тиражей (их было несколько).
Я передала книжки “Советской России” - коммунистам, в фонд избирательной компании 96-го года.
Поначалу была мысль пожертвовать деньги и в фонд восстановления храма Христа Спасителя - как бы форма некоего “покаяния” от имени вождя, “попустившего” разрушение.
  От себя лично я уже в самом начале решения о восстановлении перечислила туда взнос.
Но творившееся вокруг строительства нравилось мне всё меньше, и я посчитала себя не вправе вмешиваться в мистику отношений Бога с проводниками Его “высшей власти”.

  “Хозяина” Алексей Трофимович вспоминать любил.
  О том, как во время налёта настоятельно просил вождя уйти в укрытие, услышав в ответ: - Нэ бойся, Алексей, наша бомба мимо нас нэ пролетит.
А в другой раз, получив сообщение, что ближняя дача заминирована, Хозяин сам отправился проверять окрестности с миноискателем, проявив при этом замечательное знание дела.

Как однажды на военной дороге произошла с правительственным транспортом какая-то авария по вине женщины, сидевшей за рулём встречной машины.
Помертвевшую от ужаса “девчонку” вытащили из кабины.
Сталин молча обошёл зону происшествия и коротко приказал охране:
  - Нэ трогать.

  Мне казалось кощунством расспрашивать Рыбина о достоверности сплетен по поводу сталинских “пассий”.
Как-то он сам об этом возмущённо заговорил - мол, совсем писаки потеряли совесть.

- Неужто никогда и ничего? – не удержалась я.

  Алексей Трофимович помялся и неожиданно поведал, что, кажется, было что-то у вождя с одной женщиной.
Но никакой не плясуньей, не артисткой, а знаменитой бесстрашной лётчицей, героем Советского Союза.
Фамилию я спрашивать не стала, но была очень довольна информацией.
Конечно, если уж вождю выбирать подругу, то именно такую. Всю в орденах и медалях, с орлиным взглядом и железной рукой, привыкшей держать штурвал:

“И вместо сердца - пламенный мотор”…