Библиотека

 

За что ж вы Сталина Иосифа?
Ведь он ни в чём не виноват.
Как шавки злобные набросились,
Забыв про прежнее "Виват!"

Он не швырял на Запад сотни
И не стяжал себе бабло,
И не лакал, пока не сдохнет,
Ковшами горькое вино.

Он войско выводил на Площадь,
Ведь он - Россию полюбил.
Ему б - кого-нибудь попроще,
А он - Россию полюбил...

Она по проволоке ходила,
Хранима волею стальной,
Но смерть Иосифа схватила
Холодной вражеской рукой.

Враньём бесстыжим напитали,
Чтоб новым барам угодить,
Народа душу растоптали,
Но можно ль истину убить?

За что ж вы Сталина Иосифа?
Да, он Россию полюбил,
Но в пекле многократно спросится,
С тех, кого в схватке он щадил...

Не думал, что страна обманет -
Ведь от любви беды не ждёшь.
Эх, Ваня, Ваня,..
Что ж ты, Ваня?
Ты сам по проволоке идёшь...

B БЕСЕДКЕ С: Юстасом, почтой и свежей прессой

ГАЛАТЕЯ ИЗ ОСВОДа

Юстас: “Умеете, но не хотите. То ли от презрения к читателю, то ли от любви к себе”.

Юлия:
 - Себя я не люблю.
Люблю, выражаясь высоким штилем, сильных духом и телом фанатичных искателей Истины (не путать с земной “правдой”), для которых нет ничего невозможного – есть лишь слово “надо”.

 Которые всё умеют, никого и ничего не боятся, но при том не лезут на рожон, просчитывая каждый ход, как шахматную партию.
 Которые хитры, мудры, однако при необходимости проламывают стену.

Как вы уже, наверное, догадались, люблю столь ненавистных вам “златовых”.
 Они практически вывелись, но без этой редкой породы ни одна положительная революция (а Изания по замыслу – революция, хоть и мирная) – невозможна.
 И мне остаётся только их сочинять в романах.

*   *   *

Отвечая Юстасу, я задумалась над тем, что вторая заповедь “Возлюби ближнего, как самого себя” может быть сформулирована гораздо точнее.

 Во-первых, мы действительно не все себя любим, или любим “неправильно, разрушительно” (самоугодие), нанося себе вред.
 Вряд ли стоит так же любить ближнего, то есть его пороки.
 Господь заповедует нам для нашего же блага возлюбить в себе и ближнем светлую сторону, спасение для вечности, то есть “образ и подобие Божье”.

 Поэтому я бы сформулировала так: “Возлюби Бога твоего превыще всего и Образ Его в ближнем твоём”.

 Но продолжаю:

 - Читателей своих я жалею (синоним слова “любовь” в русском языке) и от души хочу спасти.
 Иначе к чему мне морока с изанским ковчегом для ворчливых инертных пассажиров?

Сама себе я уже давно “Изания”. Совершенствовала бы алмазную прозу типа “прекрасная незнакомка в Булонском лесу” или штамповала захватывающие сериалы про олигархов-вампиров.

 И совесть чиста, и в кармане не пусто. Однако дело в том, что проекту (который, как я считаю, вполне готов к запуску) нужны не только пассажиры, а прежде всего команда.
 Пусть не из златовых, но хоть в чём-то им подобных.

Для которых всё же главное, как и для меня – курс ковчега, высокая цель, а не удобства в каюте или обеденное меню.
 Вы, наверное, правы, упрекая “Изания-выход” в сумбурности, но этот текст - вовсе не рекламный ролик (пассажиров найдётся полный примус, как только объявим посадку).

 Это, скорее, вопль, как в известном анекдоте:
“А не построить ли нам, ребята, из колхозной фанеры дирижабль, и не улететь из этого дурдома подальше да повыше? Вот я тут накидала…”.

Смешно и нереально. Но вдруг какой-нибудь умелец, пролистав сумбурный текст, - хоть олигарх, хоть сантехник, крякнет, сверкнув очами:
 “А что, может попробовать?.. Тащите молотки, гвозди. Да керосинчику поболе”.

И ещё вспомнился “Колокол” из “Андрея Рублёва”. Мальчишка, которого играл Бурляев.

 Изании нужен лидер. Пусть даже безо всяких там особых качеств и знаний, но с искрой Божьей, от которой сразу “возгорится пламя”.

Есть, не помню кем высказанное, определение творческого процесса: берётся каменная глыба и отсекается лишнее.
 Получается Галатея.
 Ежели вложить в процесс максимум вдохновения и любви, то камень оживёт. Вроде бы, всё ясно и красиво.
 Но возникает главный вопрос: кто определит это “лишнее”?
 Сам автор? Но он необъективен в любви к своему творению.
 К тому же, в данном случае, его “Галатея” – девушка из ОСВОДА, призванная спасать утопающих.
 Всех, кто орёт: “Помогите!”, невзирая на паспорт и толщину кошелька.

*   *   *

Юстас: “Пишешь для неимущих – это одно, пишешь для олигархов – это другое, пишешь для верующих – это третье.
А угодить и первым, и вторым, и третьим в одном тексте – всё равно, что пытаться одной предвыборной речью понравиться и коммунистам, и демократам, и фашистам с исламистскими фундаменталистами”.

Юлия:
 - То есть автор должен изваять одновременно сотню-другую “галатей” - пусть каждая дама спасает свой персональный контингент.
 А потом, на берегу, один спасённый поведёт её в Лас-Вегас, другой – в коммуналку, третий – захватывать “Норд-Ост”, четвёртый – на демонстрацию в защиту абортов.

 А бедному автору останется только умереть от тоски по своей клонированной, но так и не ожившей мечте.

Это я снова к тому, Юстас, что понятие “ненужного и лишнего” в данном случае субъективно.
Эстетический аспект ещё более-менее может иногда оценить художественная элита (толпа с так называемым “рейтингом” не в счёт).
 Ну а как быть с научными, идейно-социальными и прочими проектами? Где критерий?
 Вам, наверное, знакома фраза:
 “Эта теория недостаточно безумна, чтобы быть верной”, что в библейском варианте звучит: “Мудрость века сего – безумие пред Богом”.

Теперь о моей “лени” в отношении предполагаемых “пассажиров”.
 Могу ли я одна схватить всех пускающих пузыри скопом за волосы и волочь в ковчег?

 Даже если и решусь, невзирая на пенсионный возраст, - надо, по крайней мере, чтобы разношёрстные “утопающие” хотя бы гребли в одну сторону!
 Не отпихивали друг друга, не топили (ты, мол, “не наш”).
 Надо достичь хотя бы элементарного консенсуса. Перебрать десятки возможных вариантов.

 Вот я и вывалила их на обсуждение – по методу “мозговых атак”.
 Кстати, материал “Как спастись олигарху?” сейчас звучит более чем актуально.
 Текст я по мере возможности раздаю разным людям – один экземпляр даже попросили разрешения увезти в Штаты.

А своим предложением “подключиться” хотела просто чётко прояснить для себя именно вашу персональную точку зрения. Мол, это главное, это – второстепенное, а это – вообще мне по барабану.
 Потому что вы - личность для меня интересная, загадочная и крайне противоречивая. Вот и все дела. Эскиз “Галатеи для Юстаса”.

А ещё обратилась именно к вам, потому что, хоть вы и полагаете, что от начала форума “ничего не изменилось”, только лично вами проведённая работа (присланные статьи, предложения и т.д.) – весьма внушительна.
Потрудились и другие участники.
Пусть пока наша Галатея из ОСВОДА лишь в формулах и чертежах, но разве этого мало?

 И плевать, что “многие сбежали”. Если они внесли хоть какую-то лепту в дело, то можно считать, что “вошли в историю”.
 Потому что всё мало-мальски полезное и интересное, вся летопись нашего форума, Бог даст, зафиксирует моя новая книга (не менее пяти тысяч экземпляров).
 А рукописи, как известно, “не горят”.
То есть нетленны, в отличие от участников форума.
 Шутка.

Ну ладно, пусть лично я эти три года “тюльку гнала” – но и вы добрых сто страниц ценных мыслей и предложений выложили на форум в полемике с автором.
 А пассажир, то бишь народ, всё равно безмолвствует и похрапывает.
 Или тоже “тюльку гонит”, и не только у нас. Как только предложишь мало-мальски конкретное задание – в кусты.
 Ждём-с, когда кто-то отольёт нам колокол или нарубит деревьев, как в фильме “Коммунист”.

Старая история – жатвы много, а делателей мало.
 Впереди у Юлии “работа адова” по кропотливому поиску этих “делателей” - лишь тогда пробьёт “час Изании”.
 Время работает на нас.
 Пожелайте автору не только дожить, но и сберечь силы.

С изанским приветом!

2003-10-30

*   *   *

Читательница с e-mail:
 - Спасибо за интересный материал. От души желаю Вам успехов в достижении цели.
По части оценки окружающей обстановки во многом с вами солидарна, но полагаю, что рассчитывать на серьёзные перемены к лучшему, пока существует чиновничество и “ветхое сознание” народа – не приходится.

Юлия:
 - Изания как раз призвана изнутри это сознание постепенно переделать – стимул заинтересованности материальной заменить стимулом духовным (творческое осуществление и самоутверждение всего лучшего, что в тебе заложено).

Гнилые кирпичи заменить качственными.

*   *   *

БУДЕМ ОЖИВЛЯТЬ СТАТУЙ ИЛИ КАК?

Юстас:
- Касательно Галатеи вы завернули так, что я не разобрался, что вы хотели сказать. Выбрали бы метафору попроще.

Это ваша главная ошибка.
 Проще надо с нами. С людями.

*   *   *

ЧУЖИЕ. ИЗ ЖИЗНИ ВАМПИРОВ
 (из газет)

“Рыночный фундаментализм – это бунт пищеварения, когда обслуживающие общество экономические структуры (прежде всего финансовые) вышли из-под контроля людей и их разума.
 Общественный желудок начал неудержимо разрастаться и уже бездумно поедает жизненно важные органы – оборону, науку, образование, здравоохранение и, наконец, самое здравый смысл.

Стоит лишний раз решиться на пешую прогулку внутри Садового кольца г. Москвы, как всякий раз охватывает чувство безрадостного изумления.

 Всюду толкутся среди себе подобных блестящие лимузины стоимостью в свечной заводик каждый (эти предметы будущего металлолома означают реально закрытые и продано-пропитые заводы).
Обитатели “заводов” закусывают в заведениях внеобщественного питания.
 Где стоимость будничного одноразового приёма пищи одним человеком значительно превосходит среднемесячную зарплату “дорогого россиянина”.

 Ну что, что эти люди празднуют? Почему так смело демонстрируют украденное счастье? Откуда эта воровская гордость в глазах?

Что Господь охотнее слушает: крики раздавленной нуждой толпы или радостные песни раскормленной элиты, в массе своей увешанной увесистыми крестами?

 Однако пока ещё никто публично не отрицает, что христианство лежит в основании западной цивилизации.
 Хотя борьба христианской этики любви с коварно-бездушной и претенциозно-бестолковой казуистикой талмудических установлений, столь характерная для западной цивилизации, теперь пришла и к нам в Россию.
 Сегодня, спустя две тысячи лет с рождества Христова, с новой силой звучат слова:

 “Забота века сего и обольщение богатства заглушает слово”.

Люди наши, уже находясь в желудках улыбчивых капитанов большого бизнеса, восторженно кричат:
 - Да здравствует рыночная демократия!

Всё самое гадкое в душе человека спрятано в слове “бизнес”.
 В современном рыночно ориентированном обществе любая деятельность по овладению денежными ресурсами называется словом “бизнес”.
 Нелепая и запредельно бездушная обезличенная власть денег, совершенно противоположная самому русскому духу, надеюсь, никогда окончательно не приживётся у нас, пока мы живы.

Дело в том, что рыночный фундаментализм, основанный на иллюзии всё определяющего денежного расчёта, находится в неразрешимом противоречии с нетехнологизируемостью моральных установлений.

Несводимое к рациональным объяснениям фундаментальное очарование отношений любви и дружбы, захватывающий дух золотого века человечества, столь ясно ощущаемый в целом ряде выдающихся произведений искусства, несмотря на свою кажущуюся иллюзорность, удалить из души человека можно только тогда, когда умрёт последнее человеческое существо.

Управление людьми в обществе потребления достигается путём жёсткой привязки сознания человека к бытовым приспособлениям.

А также вообще к любым предметам и явлениям, имеющим особый капиталистический знак – денежную метку. А значит, полностью подчинены держателям крупного капитала.

 Монетаризм тем самым является главным и всё определяющим способом организации современного “демократического” общества.
 Такой способ общественной жизни, распространяющий рыночный обмен практически на все стороны как политической, так и личной жизни принуждает весь мир обслуживать заблуждения акционеров западной экономики.
Узкий круг заговорщиков, управляющих денежной системой Америки, Европы, а теперь и России”.

(Проект “Изании” позволит мирным путём из этой зависимости выйти – Юлия)

2003-10-30

 

               
                ***

  Она пришла ко мне несколько дней назад, неправдоподобно юная и хорошенькая, в короткой зеленоватой (под цвет глаз) тунике, с золотой змейкой, искусно вплетенной в пепельные, опять-таки с зеленоватым отливом волосы.
 Крашеные или свои? Этот вопрос настолько занимал меня, что, проведя ее в кабинет, я первым делом выяснила это.
 Волосы оказались своими.
          - Так кому нужны мои услуги? - спросила я, уверенная, что она пришла относительно кого-либо из своих престарелых родственников или знакомых.
          - Мне.
          Я даже переспросила.
          - Мне, - отчетливо повторила она,-Я хочу умереть.
          - Сколько вам лет?
          - Девятнадцать.

          Да, про нее нельзя было сказать, что она "устала". Умереть в девятнадцать лет, когда жизнь так прекрасна!
          - Когда жизнь так прекрасна.,.- произнесла я вслух, и в отношении ее эта фраза не показалась мне нелепой.
          - Я хочу умереть,-повторила она.
          - Но причина?
          - Я, кажется, имею право не ответить...
          - Что же, конечно.
          - Тогда я не отвечу.

          Голос ее стих до шепота, и тут я впервые заметила в девушке какую-то аномалию. Будто невидимая болезнь подтачивала ее изнутри. Может, так и есть?
          - Вам нужно пройти обследование. Зайдите в камеру. Разденьтесь.

          Девушка скинула тунику. На цветном экране я теперь видела ее всю, стройную, крепкую, бронзовую от загара.
    Включила приборы и придирчиво обследовала каждую часть ее организма, от маленьких узких ступней до кончиков натуральных волос.
    Девушка оказалась абсолютно здоровой, насколько вообще можно быть здоровой в девятнадцать лет. Даже ни одного запломбированного зуба!

          Ее мозг по общим показателям тоже был вполне здоров. Для меня остались скрытыми разве что ее мысли, но, чтобы их узнавать, пришлось бы вести ее в лабораторию. Что было крайне заманчиво, но неосуществимо.
          Я все не выключала экран: я поймала себя на том, что любуюсь ею. Убить все это, обезобразить, превратить в горсть золы. Абсурд.

          А что, если...
     Душа Ингрид Кейн в этом теле. Заманчиво. Но я не хотела проводить свой последний эксперимент в такой спешке. Надо еще тысячу раз подумать, проверить.
    Ведь в случае неудачи Ингрид Кейн умрет, так и не удовлетворив своего любопытства. Еще хотя бы полгода.
          Но через полгода этой девушки уже не будет. Или через месяц-другой я просто рухну где-нибудь на дорожке парка, и не сработает гипотермия, и отключится сознание. Как было с Бернардом.
    Есть над чем подумать.
          Ее волосы. И ноги. В молодости я была, кажется, ничего себе, но с волосами у меня вечно не ладилось, а надевать платье выше колен было категорически противопоказано.    
    Неужели ты все еще женщина, Ингрид?

          - Можете одеться. Ваше имя?
          - Николь. Николь Брандо, - она застегнула ремешки сандалий и выпрямилась, -
 Если вы мне не поможете, я брошусь с крыши. Или с моста.

          По выражению ее лица я поняла, что она действительно так сделает. Какая странная девушка! Она не выглядела здоровой, несмотря на свое здоровье, несмотря на красоту и молодость. С подобным парадоксом я столкнулась впервые.

          - Хорошо. Вам полагается три дня, чтобы подумать и достать необходимые документы.
          - Что нужно?
          Она аккуратно, как школьница, зафиксировала всё по пунктам.
          - Значит, в субботу, ровно в двенадцать. Я приду. До свидания, мадам Кейн.

                * * *

          До двенадцати оставалось восемь минут, когда я вышла из лаборатории, ставшей теперь просто замусоренным помещением, в котором выжившая из ума старуха разводила обезьян, собак и кошек.
    Я очень устала и едва тащилась через парк к дому, прижимая к животу ДИКа, для отвода глаз упакованного в нарядную рождественскую коробку.

    Он был достаточно тяжел, но я никому не доверила бы его нести, даже Жаку.

    Вновь перед глазами плыли темные круги, воздуха не хватало, в груди давило и поскрипывало.
    Пожалуй, я никогда так хорошо не понимала своих клиентов, как в эту минуту. Надоело, устала.
    Но нет, еще одно усилие. Мне интересно, что получится.

          Как всегда, везет. Не только удалось доползти до усыпальницы, но и остаться незамеченной. Я надежно спрятала ДИКа в кадке с финиковой пальмой и пошла наверх.
          - Как вы себя чувствуете, мадам?
          - Прекрасно, Жак. Лучше чем когда бы то ни было.
          - Вы плохо выглядите. Я вызову Дока.

          Только этого не хватало! Док живо определит мое состояние, и тогда не миновать стационара в клинике.
    Часы пробили двенадцать.
          - Чепуха, Жак. Просто немного устала. Я, пожалуй, полежу. Если придет девушка, дай знать.
          - Слушаюсь, мадам.

          Кажется, я вздремнула, а когда открыла глаза, часы показывали двадцать минут первого.
          Не пришла. Все правильно. Было бы странно, если бы пришла. И тут же услышала на лестнице грузные равномерные шаги Жака.
          - Девушка ждет, мадам.
          Она сидела в шезлонге перед домом. Глаза закрыты, руки сложены на коленях. Осунувшееся лицо, бледность которого еще больше подчеркивало не шедшее к ней дымчато-серое платье.
          - Я немного опоздала. Извините, мадам, я прощалась с... этим.
          Она повела рукой вокруг.
          Прощалась? Прощаются с тем, что жалко оставлять. Ей не хочется уходить из жизни, но она уходит. Парадокс, нелепость.
      Но мне не было до нее дела, я думала только о предстоящем эксперименте.
          Я заторопилась.
        - Где документы?

        Непредвиденное обстоятельство - документы оказались фальшивыми. Неприятности с полицией мне ни к чему. Но я тут же сообразила, что эти документы вообще не понадобятся, потому что через час их не с кого будет спрашивать. А если девушке хочется остаться инкогнито, тем лучше.
          Я сунула их в сумочку. Девушка пристально смотрела на меня. Поняла, что я заметила?
          - Благодарю вас, Мадам Кейн.
          Поняла. Ну и пусть. Это тоже не имеет значения.
          - Пошли, Николь.
          Мне не надо было прощаться с "этим". Мне ничего не было жалко. Я все уже тысячу раз видела. Я устала.
    Я вела ее и себя на последний эксперимент Ингрид Кейн. Если все пройдет удачно, мы обе будем через час мертвы.
    Наполовину мертвы. У меня умрет тело, а у нее душа.
    Любопытно, кто из нас потеряет больше?
          Девушка вскрикнула: она поранила ногу о разбитую на дорожке пробирку. Ох уж эти обезьяны...
     - Духи есть?
    Я смочила платок и тщательно продезинфицировала ранку. Николь слабо улыбнулась.
          - Спасибо, мадам, это уже ни к чему.
          Любопытно, как бы она реагировала, если бы знала?
          И вот, наконец, мы с ней в усыпальнице.
          Я чувствовала себя отлично, слабость и дурнота прошли. Мозг работал быстро и четко. Я уложила девушку на софу в безопасном отсеке и надела ей на голову "волшебный шлем".
          - Последнее желание?-усмехнулась она.
          Я кивнула.
    Но я обманывала ее. Ни она, ни я не получим этого прощального подарка, который выдавался лишь в обмен на подлинную смерть. Моя давняя выдумка не поддавалась жульничеству.
    Ее душа, мое тело - этого было недостаточно.
          Я начала жульничать.
          - Выпейте это. Закройте глаза, расслабьтесь. Думайте о своем последнем желании. Прощайте, Николь.
          - Прощайте, мадам Кейн.
          Чудачка, ее прямо-таки колотила дрожь. Но постепенно снотворное, которое я ей дала, начало действовать. Ссерые губы порозовели, раскрылись в улыбке.
          - Дэвид,- явственно произнесла она.
          Дэвид. Мужское имя. Всего-навсего. Признаться, от нее я ожидала что-нибудь поинтереснее.
          Девушка спала. Я быстро вытянула из-под пальмы два отводных конца (не толще обычной нитки), подключила один к ее шлему и захлопнула дверь отсека

          Теперь дело за мной. Подготовить софу, шлем. Подключить к нему второй провод. Дистанционное управление, которое обычно находилось в безопасном отсеке, сейчас должно быть под рукой. Отключить роботов-могильщиков. Кажется, все.
    Я нажала кнопку.

      Стараясь глубоко не вдыхать сладковатый, дурманящий воздух, постепенно наполнявший комнату, добралась до софы, натянула шлем и легла.
    Цепь замкнулась.
    Острая боль на мгновение пронзила голову, и девушка в отсеке тоже вскрикнула, дернулась во сне.
    Значит, все идет, как надо. ДИК жил. Мне даже показалось, что я слышу из-под пальмы его гудение, похожее на полет шмеля.

    Теперь я буду медленно умирать, и каждая клетка моего мозга, умирая, пошлет ДИКу содержащуюся в ней информацию, которую тот примет и передаст клеткам мозга Николь Брандо, стирая в них прежнюю запись.
    Все очень просто - принцип обыкновенного магнитофона.
    Сорок лет работы.
          Голос священника читал молитву. Ей или мне? Или нам обеим?
          Я растворяюсь в чем-то голубовато-розовом, в невесомой звенящей теплоте. Никогда не думала, что умирать будет так приятно. Кто изобрел этот газ? Я никак не могла вспомнить.
          - Прощайте, Ингрид.
          - Прощайте, мадам Кейн.
          - Как хорошо!.. Дэвид!
    Кажется, это сказала я. И удивилась.
          - Дэвид?
          - Дэвид,-подтвердили мои губы.

                * * *


          - Дэвид,- сказала я. И подумала, просыпаясь, - Что за Дэвид?

          Все вокруг было словно в тумане, меня мутило, голова в тисках. "Волшебный шлем"! Я сорвала его, и - непривычное ощущение -на руки, на плечи упали тяжелые зеленовато-пепельные пряди волос.
          Николь. Похоже, что странной незнакомой девушки больше нет. Это теперь мои волосы. Николь исчезла. ДИК стер ее. Осталось тело и имя. И это теперь я, Ингрид Кейн.   
   Я мыслю и, следовательно, существую. Удача!

      Я внушала это себе, а мозг отказывался повиноваться, осознать, поверить в происшедшее.
    Наконец, я заставила себя встать. Я командовала своим новым телом будто со стороны и ступала осторожно, балансируя и сдерживая дыхание.

    Попугаи и павлины смотрели на меня с любопытством.
    Выдернуть провод из шлема. Открыть дверь. Открыть.
    В усыпальнице уже вовсю работали вентиляторы, высасывая из помещения остатки ядовитого воздуха.
    Надо уничтожить ДИКа.

          И тут я  увидела се6я. Свое неподвижное грузное тело, вытянувшееся на тахте, в нарядном серо-голубом платье, которое сегодня утром надел на меня Жак.

          Странное неприятное ощущение в груди, перехватило дыхание, и я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги.

          Я увидела себя. То, что было мною 127 лет, постепенно меняясь и старея, со всеми своими, чужими и синтетическими деталями. Мое тело, таков знакомое и привычное, будто я смотрелась в зеркало.
    Но я не смотрелась в зеркало. Я стояла, а оно лежало. Я жила, а оно, по всей вероятности, было мертво.
          А если нет?
          Подойти. Ближе. Надо снять с нее шлем. С нее?

          Вместе со шлемом снялся парик. Я заставила себя взглянуть.
    Желтовато-серые щеки, закрытые глаза. Челюсть чуть отвисла, обнажив искусственные зубы, сквозь седой пушок на голове просвечивает кожа.
    Коснулась своей руки, холодной, уже начинающей деревенеть.
    Я констатировала собственную смерть и подумала, что прежде это никому не доводилось. Забавно.
          Но с моим новым телом тоже было не все в порядке - оно дрожало, будто от холода, оно жило какой-то отдельной от меня жизнью.
    Эта странная девушка Николь была, несомненно, чем-то больна, и теперь ее болезнь досталась мне по наследству.
          Снова натянуть парик на череп. Стащить труп с софы на пол. Несчастный случай.  Мадам Кейн почувствовала себя плохо, упала. Сознание отключилось, и не сработала гипотермия.
    Как было с Бернардом.
    Никто не додумается производить экспертизу. 127 лет.
         
  Шаги Жака. Что делать? Я не успела ничего придумать - Жак бросился на помощь хозяйке, той, что на полу. Он умеет говорить!
  Одноразрядный лучемет, который я припасла, чтобы сжечь ДИКа. Пришлось использовать его не по назначению.

    В спине Жака что-то задымилось, зашипело, и старый робот, взмахнув механическими руками, тяжело рухнул на пол.
     В каком-то странном оцепенении я смотрела на лежащего Жака, на его клешнеобразные руки, которые так ловко умели одевать, причесывать, делать массаж. Я будто чувствовала их прикосновение, слышала его сухой, надтреснутый голос:
          - Как вы себя чувствуете, мадам?
          Теперь его наверняка отправят в переплавку.

  Да что это со мной? Уйти отсюда. Быстрей!

    Я запихнула провода назад в кадку (никому не придет в голову здесь что-либо искать), и, убедившись, что все в порядке, выскользнула за дверь.

   Прячась за деревьями парка, удачно добралась до забора. Вспомнила, что теперь мне девятнадцать лет и что у всякого возраста есть свои преимущества.
    Перемахнула через забор и очутилась на улице.

                * * *

          От этого ребячьего трюка неожиданно полегчало.
    Я шла прочь все быстрее и с каждым шагом чувствовала себя лучше, уверенней. Наконец-то новое тело угомонилось, подчинилось мне и даже начало нравиться.
Оно казалось легким, почти невесомым. Я наслаждалась самим процессом ходьбы, свободным от моих прежних старческих недомоганий.

    Я вспомнила, что могу побежать, и побежала, и оно охотно перестроилось на ритм бега - сердце забилось чаще, прилила к щекам кровь, каждая мышца, клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер.
    Только вперед. Такое, кажется, я пережила лишь однажды. В детстве. Тогда еще жили семьями.
          - Догоняй! - кричали мне братья и бежали наперегонки через луг к реке, а я плелась сзади.
          Я была коротконогой, и у меня был лишний вес, потому что мне очень нравился пудинг с клубничным джемом.
   Но как-то под вечер мы играли с отцом в теннис, и я неожиданно выиграла, приняв напоследок такой трудный мяч, что сама удивилась.
    Бросила ракетку и вдруг почувствовала, что могу все. Это ощущение возникло ни с того ни с сего, но я почему-то ему сразу поверила.
          - Догоняйте! - крикнула я и побежала.

          Братья кинулись вслед, и даже отец, уязвленный проигрышем, решил взять реванш и принять участие в состязании.
   Я слышала за спиной их топот и дыхание, но я смеялась над ними. И в тот момент, когда они почти нагнали меня, припустила вдвое быстрей.

    Я летела как на крыльях, не чувствуя своего лишнего веса, и каждая мышца, каждая клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер.
Только вперед!
          С того дня мною стали интересоваться мужчины.
          Сто с лишним лет назад...

          Рабочий полдень еще не кончился, улицы Столицы были тихи и безлюдны. Лишь изредка проносились над головой разноцветные аэрокары.
Мне навстречу семенящими шажками двигался наш священник, и я инстинктивно перешла на шаг и поклонилась ему. Он ответил на поклон, но не остановился поболтать, как обычно. Он не узнал меня. Еще бы!

          Зеркальная витрина. Нелепо, но я ожидала увидеть в ней себя. Ту себя. Коротконогую, стриженую девочку с лишним весом и прыщами на лбу, которые я приспособилась прикрывать челкой.
    Но из зеркала на меня во все глаза смотрела Николь Брандо, растрепанная, раскрасневшаяся от бега и очень хорошенькая.
   Чужое лицо.
   Моего больше не было. Ни молодого, ни старого. Никакого.

    И снова это противное тянущее ощущение под ложечкой, сдавливает горло.
Лицо Николь в зеркале бледнеет на глазах.
Я вцепляюсь в решетку ограды, я борюсь с телом Николь, заставляя себя привыкнуть к этому лицу. Моргаю, шмыгаю носом, высовываю язык, и оно в точности копирует мои гримасы. Я улыбаюсь - оно отвечает улыбкой.
    Так-то лучше.
          Надо причесаться. И сменить это не шедшее к ней платье.
    Забавно, что я еще обращаюсь к себе в третьем лице.
          Из салоне красоты я вышла уже не похожей даже на Николь. Больше всего я напоминала Тальму, популярную дикторшу телевидения, ведущую рубрику "Вопросы и ответы".

   Выбрала в салоне мод сногсшибательный туалет, превысивший стандартную цену, и на контроле назвала гражданский номер Николь, который мог быть фальшивым, как и ее документы.

          Компьютер пропустил меня. Значит, Николь Брандо действительно существовала и жила в Столице, имела приличный доход.
   Но кто она, чем занимается? Десятки вопросов о Николь вертелись в голове.
Я не хотела думать о ней из-за возникающего каждый раз неприятного ощущения и все-таки думала.
          Теперь улицы были полны народа. Из ресторанов неслись ароматы всех кухонь мира.
Я уже забыла, что можно быть такой голодной.
    Я зашла в один из них.
Публика удивлённо поглядывала на мой столик - там, кажется, было все, начиная с лукового супа и пресловутого бифштекса с кровью и кончая трепангами. Все, что мне прежде запрещала медицина.
   Я выпила бокал вина и неожиданно обнаружила, что оно помогает мне забыть о Николь.

  Тогда я выпила подряд три двойных джина, и мне стало окончательно все равно - Ингрид я, Николь или сама Тальма.
    Мне было девятнадцать и хотелось веселиться вовсю.
    Я поймала себя на том, что разглядываю мужчин за соседними столиками. Про эту сторону жизни я тоже давным-давно забыла.
          Один из них подошел ко мне.
          - Не составишь ли компанию, детка?
          Я покачала головой.
          - Не нравятся боксеры? Зря. Боксеры - хорошие парни.
          Он в самом деле был не в моем вкусе. Интересно, не во вкусе Ингрид или Николь? Какие мужчины нравились Николь? Я совсем развеселилась.

          У стойки бара сидел парень в "нашем вкусе". Легкая атлетика иди теннис. Длинные, эластичные мышцы. Выгоревшие на солнце волосы напоминали по цвету древесную стружку, подчеркивая смуглость скульптурно правильного лица.
На пухлых губах застыла очаровательная улыбка, отсутствующая и глуповатая. Улыбка была адресована спутнице - высокой тощей шатенке типа "баскетбол". Если он признаёт только этот тип, плохи наши дела.

   Я перехватила его взгляд и подмигнула. Он закрыл рот.
    Я доела мороженое и снова глянула в его сторону.
    Он уставился на наше с Николь плечо, с которого будто случайно соскользнуло платье. Похоже, он многогранен.
          Надо действовать - баскетболистка собралась уходить и стаскивала его се стула. Я наклонилась к стойке. Меня качало, было очень весело.
          - Не составишь компанию?-проворковала я. Теперь, кажется, принято такое обращение. В наши времена бытовало что-то более витиеватое.

          Его колебания были недолгими. Он увернулся от баскетболистки и, пробормотав ей "увидимся завтра, детка", усадил меня на колени.
   Та опрокинула еще рюмку, покосилась на мой туалет, спросила номер модели, потрепала по щеке и удалилась.
          - Легкая атлетика? - спросила я.
          - Теннис. Мы же с тобой играли - у тебя классная подача. Почему ты не ушла со мной тогда?
          Забавно. У нас с Николь разные вкусы.
          Мы вышли на улицу.

          - Значит, теннис,-сказала я,- А профессия?
          - Натурщик. С моей фигуры штампуют статуи. Для стадионов, парков. Значки всякие... Вот там я. - Он показал на белеющую вдали статую, - И там, только она поменьше, отсюда не разберешь.
          - А не надоест, когда всюду ты? И там, и там...
          - Ну и что?-удивился он, -Раз красиво...
          И. словно в подтверждение его слов, дорогу загородила какая-то ярко-рыжая.
          - Привет. Когда?
          - Послезавтра, детка.

          Кажется, я начинала понимать Николь. Но ощущение твердой скульптурной руки на моей талии, руки "образца", "эталона", было приятным. И я шла с ним, стараясь не смотреть на белеющие повсюду статуи.

          Нам удалось поймать аэрокар, и через пять минут мы приземлились далеко за городом. Сыграли для начала несколько партий в теннис. У Николь действительно получалось превосходно, гораздо лучше, чем когда-то у Ингрид Кейн. Тело у нее было гибкое, тренированное, не знающее усталости, и Унго пришлось изрядно попотеть, чтобы добиться победы.

      Потом мы гоняли наперегонки на одноместных спортивных аэрокарах. Зажмурившись, захлебнувшись встречным ветром, я неслась к солнцу, которое слепило даже через веки.

    И вдруг врезалась в облако. Оно было теплое, как парное молоко.
    Я сбавила скорость и погрузилась в него, ощущая на лице, руках и шее щекочущие капли непролитого дождя.
      Потом облако разорвалось, я увидела далеко внизу зеленые поля стадионов с белыми пятнами-статуями Унго. А живой Унго настигал меня.
    Я совсем выключила мотор аэрокара и стала падать.
    Земля надвигалась. Я пронеслась над деревьями, успела захватить в горсть несколько листьев - трюк моей юности,- снова взмыла вверх, едва не столкнувшись с аэрокаром Унго, и закричала.
  Нечто, чему я не знала названия, переполнило меня, выплеснулось в крике.
          Что со мной?
          Мы сели. Унго подошел, сердито покрутил пальцем у виска и проворчал, что мы могли бы разбиться. Я поцеловала его.
          После ужина,- сказал он тем же непреклонным тоном, каким говорил "деткам" "завтра" и "послезавтра".
          Сейчас он очень напоминал собственную статую.

          В ресторане мне снова почудилось, будто я Ингрид Кейн, молодая Ингрид.

    Кажется, я здесь бывала когда-то прежде. Этот зал полумесяцем, фосфоресцирующие стены, полуголые официанты с позвякивающими на руках браслетами - настоящие живые официанты. И целующиеся пары.
    И я с парнем. Его зовут Унго, он обнимает меня. Сейчас позовет танцевать.
          - Пойдем потанцуем,-сказал Унго.

          Танец был неизвестен Ингрид, но Николь его знала отлично. Ее зеленовато-пепельные волосы тяжело бились по спине в такт музыке.
          Я выпила подряд несколько рюмок коньяку. Заиграли что-то медленное. Унго притянул меня к себе, и тело Николь откликнулось точно так же, как откликалось когда-то тело Ингрид.

          - Время сна,-сказал Унго (ох уж эта пунктуальность!), - Куда пойдем? "Голубое небо"? "Зеленый лес"?
          Видимо, так назывались теперь отели свиданий.
          - "РОЗОВЫЙ закат",- наобум сказала я, уловив общий принцип.
          - "Красный закат",- поправил Унго,- Или ты имеешь в виду "Розовый восход"? Паршивые заведения. Лично я предпочитаю "Синее море". Решай же.
          - Море так море.

          "Море" оказалось довольно популярным - все комнаты были заняты. Но Унго пообещал молодой хозяйке составить ей компанию послепослезавтра, и дело уладилось.

          В коридоре мы столкнулись с каким-то парнем. Наши глаза встретились, и он незаметно для Унго кивнул мне. Я никогда его прежде не видела, тем не менее это лицо показалось мне странно знакомым.

          Отель недаром назывался "Синим морем". Зеркальные стены и пол, искусно подсвеченные, создавали иллюзию необъятного океана, по которому перекатывались белые барашки волн.
    Но океан этот казался безжизненным - может, потому, что декоратор воду сделал слишком синей, а волны слишком белыми. Постель в виде парусной яхты, которая при желании начинала тихо покачиваться, будто на волнах.

          Ванная комната оказалась обычной. В зеркале я снова с любопытством разглядывала стройное, загорелое тело Николь, вздрагивающее под щекочущими ледяными струями циркулярного душа.

          И вдруг... Я уже почти привыкла, что у меня лицо Николь.
Но у парня, что встретился нам в коридоре, тоже было лицо Николь! Вот почему он мне показался знакомым.
    Абсолютная копия, только сделанная под мужчину. Мне стало не по себе, но размышлять не хотелось. Наверное, я слишком много выпила. Я вылезла из душа под фен.
То ли меня покачивало, то ли Унго включил качку.

          Глядя, как он раздевается, я подумала, что статуи с него штампуют но зря. И что последний эксперимент Ингрид Кейн грозит затянуться.
Кто я - не все ли равно? Мне девятнадцать, а Унго просто великолепен.

          - Я не должен нарушать режим,- недовольно заявил он, поглядывая на часы.
- От этого портится внешность.
          Николь, ты не права, он очень даже забавен. Я поцеловала Унго, и на этот раз его мягкие губы нетерпеливо встретили мои.
    Уже не выпуская меня, он выключил свет, и над нашими головами зажглось звездное небо.

B БЕСЕДКЕ С: Александром, Павлом Власовым, Маратом Хайруллиным и свежей прессой

“Цирк сгорел, клоуны разбежались”

Юлия:
 - Это я про известный фильм с Караценцовым, где сценарист от требований нынешних спонсоров аж глотку себе перерезал.

Александр:
 - Вы бы упали в обморок?
 Ну, скажем, нормально ли, что режиссёр падает в обморок оттого, что руководитель страны говорит: “Это никуда не годится”?

Юлия:
 - Сие зависит исключительно от нервной системы жертвы.
 И обычно дело вовсе не в страхе за себя лично, но за судьбу своего детища.
 Всякий ответственный автор - и писатель, и режиссёр, и композитор, и художник относятся к своему творению, как к любимому чаду. И покушение на его жизнь со стороны “сильных мира сего” воспринимает всегда крайне болезненно.

К сожалению, мир устроен так, что после рождения “дитяти” его дальнейшую судьбу решают вовсе не мама с папой.

 Сталин, конечно, был диктатором, жёстким цензором, но зато в единственном числе.
 А вот я, выпускница Высших Сценарных Курсов, в шестидесятых-семидесятых едва не падала в обморок от легиона цензоров – как на Мосфильме, так и на ТВ.

 Прежде чем попасть на экран, сценарий должен был устроить не один десяток рецензентов и чиновников, причём у каждого были своя “кочка зрения” и соответствующие поправки.
 Не говоря уж о высших инстанциях, где чуть что – просто рубили фильм или клали на полку.

 Так, собственно, было почти со всеми моими повестями и сценариями – после долгих мытарств и бесчисленных поправок – скандал и запрет на финише.

 Вот вы меня всё обзываете “коммунисткой”, а тогда цензоры считали антисоветчицей – за то, что пыталась предупредить общенство о духовных и социальных “ловушках”, которые рано или поздно могут погубить страну.

 Запрет накануне эфира многосерийного игрового мультфильма, который так и назывался “В стране ловушек” (теперь это повесть “Лунные часы”), хоть и не поверг меня в обморок, но привил такое отвращение к сочинительству, что я вообще всё бросила, поселилась на даче и стала зарабатывать, как ранний Чубайс – цветами.
 Пока не достала “перестройка”.

  Теперь издавать позволено всё – было бы на что.
 Сами знаете, на какой литературе можно сейчас делать деньги, – в роли жесточайшего цензора выступил рынок, вкусы толпы.

 Пришлось “падать в обморок”, зарабатывая на свои публикации опять же цветочками, договариваясь с книгопродавцами, развозя тяжеленные пачки книг по киоскам и т.д.
 Я не жалуюсь и, пока хватит сил, буду продолжать.
 Но от того маразма, что нынче требуют от автора большинство спонсоров, впору не шлёпаться в обморок, а, как сказано в Писании, “вообще не родиться”.

Потому-то и придумалась Изания. Чтоб творческим людям, да и вообще “хомо сапиенсам”, не зависеть ни от диктаторов, ни от чиновников, ни от спонсоров, наживающихся на производстве “звероидей” и “зверочеловеков”, а помогая друг другу, иметь лишь одного цензора – Всевышнего.

Или собственную совесть.

*   *   *

ОРДЕН ПОХОЖ НА ИЗАНИЯ

Павел Власов: “Орден похож на Изанию”.

 - Каждый из нас - сам себе Орден.

Юлия:
 - Всё это скорее напоминает солженицинскую проповедь “Жить не по лжи”.
То есть честно живи, добросовестно исполняй свою работу, и человечество тогда выздоровеет.
 Не выздоровеет.
 И не потому, что “орденоносцев” слишком мало, а потому, что они разобщены.

  Моё традиционное сравнение - живой организм.
 Кажется, – задача-максимум:
 сердцу - качать кровь, голове - думать, ногам - передвигаться, глазам - указывать направление, лёгким - снабжать кислородом – что ещё надо?
 Инструкция исполнена.
 Ан нет.
 Тело болеет и разлагается не только потому, что отдельные органы недобросовестно работают (хотя такое тоже бывает).
 Но основная причина в том, что заражено оно всевозможными тромбами, бородавками и прочими опухолями, постепенно перерастающими в злокачественные.

 Которые, ничего сами не производя, оттягивают на себя львиную долю жизненных соков.
 В результате лёгкие работают исправно, а тело задыхается. Руки трудятся, а тело голодает.
Глаза смотрят зорко, но не в ту сторону, ноги не туда ведут.
 Распухший желудок из последних сил питает какую-нибудь кисту, а голова (лучшие умы человечества), бьётся над новым оружием.
 Чтоб этой кисте победить всё тело и вместе с ним лопнуть.

  Приложенная к человечеству инструкция Закона (заповедей) подразумевает нашу непременную взаимопомощь.
 Где ближний – не враг и конкурент, а твоё дополнение, - твои глаза, ноги и лёгкие, даже если ты - ну очень умная голова.

 Вот эту взаимосвязь отдельных частей – трудолюбивых, нужных, творящих жизнь каждая в своей области, и намерена напрямую восстановить Изания.
 А одиноких добродетельных “орденоносцев” вампиры просто-напросто проглотят.
Со всеми их талантами и трудовыми мозолями, принуждая под угрозой голода работать на всё новые метастазы своей алчности.

  Вот намедни Березовский высказался на данную тему по ТВ в передаче “Растительная жизнь”, когда Лобков спросил, сколько человек его обслуживают.
 Мол, в самОм вашем вопросе видна “совковость”.
 Вот англичанин спросил бы: “А скольким вы даёте работу”?

Изания полагает, что обслуживание березовских и прочих чубайсов – не работа, а именно то, о чём ещё Чацкий сказал в начале позапрошлого века:

“- Служить бы рад – прислуживаться тошно.

Речь, разумеется, не идёт тех банкирах, которые вкладывают своё богатство в “разумное, доброе, вечное” – таким можно и послужить.

 Но где они, ау?

*   *   *

ПИРАМИДЫ И ИХ ВЛАСТЕЛИНЫ
(из газет)

“В начале прошлого десятилетия в стране открыто действовало не менее 1800 финансовых “пирамид”, и возглавлял этот список, понятно, Сергей Мавроди.

 В 1997 г. Федеральная комиссия по рынку ценных бумаг передала в МВД более 984 “пирамидальных” дел.
 В 1998г. различные подразделения МВД смогли возбудить 700 уголовных дел.
На рубеже того же года к власти в МВД пришёл Рушайло, а Михаил Зотов пересел в кресло первого зама начальника Следственного комитета.

 Тогда же началась массовая передача дел “пирамид” в это подразделение.
 А в 2001г. Михаил Зотов публично, по телевизору, рассказывал (внимание!) о 300 с лишним уголовных делах, которые расследует по “пирамидной” тематике его ведомство.

Позвольте, а где ещё 499? Об этом милицейский генерал умолчал...
Что с теми, о которых Зотов всё-таки вспомнил?

 До суда дошли 92, из них рассмотрено было примерно 20, остальные отправились на доследование ещё на предварительной стадии.
 А теперь угадайте, сколько посадили жуликов?
 С 1998 по 2001 год целых 3 руководителя “пирамид” попали за решётку!
 Правда, на сегодня их уже около 10, включая Мавроди.
Но всё равно: 1800 пирамид, 20 миллионов облапошенных граждан и 10 осуждённых-арестованных.

Скрипя сердце, даже с этим можно примириться.
 Но ещё раз попробуйте угадать, сколько возвратил денег пострадавшим генерал Зотов и его следователи?
Ни копейки!
 Все выплаты, которые осуществлялись и осуществляются пострадавшим от деятельности “пирамид” (главным образом, ветеранам и пенсионерам), идут за счёт однопроцентного сбора.
 Который – в конечном итоге – берётся с рядовых налогоплательщиков.

Вопрос: если за пять лет руководству самой мощной следственной службы страны не удалось найти большую часть мошенников, не удалось вернуть народные деньги, зачем нужно было собирать все эти дела под своё крыло?

А вот зачем.

- Я не говорю о всех милиционерах поголовно...Но по крайней мере, когда я вёл дело “Хопра”, то сотрудники правоохранительных органов занимались вовсе не расследованием этого преступления.
 Они решали определённые задачи, в результате чего огромные суммы денег просто исчезали из поля зрения.
 А надо сказать, что одной только недвижимости там было на очень большие суммы. Где всё это? – спрашивает Генрих Падва.

  От деятельности “Властилины” пострадало 26 тысяч человек. Ущерб возмещён лишь 558. Интересно, что сразу после развала “пирамиды” в уголовном деле фигурировало два коттеджных посёлка (на 17 и 44 особняка) и 6 элитных квартир в Москве.

 За время расследования было зафиксировано 8(!) случаев пропажи документов из материалов дела.
 Ни квартиры, ни посёлки до сих пор не возвращены государству хотя бы для частичного погашения ущерба.
 Зато в одной из квартир до последнего времени проживал высокий милицейский чин.
Присутствие жильцов в погонах было зафиксировано также и в коттеджных посёлках.

Я очень сомневаюсь, что происходило это всё без ведома руководителей Следственного комитета, который почему-то, при всех своих сумасшедших полномочиях, – “забыл” наложить арест на это имущество “Властилины”.

  Подобные факты прослеживались практически по каждому делу “крупной пирамиды”.
 Всего, по экспертным оценкам, в системе Следственного комитета за последние три года зафиксировано около 100 случаев пропажи документов или даже целых томов из материалов уголовных дел.
  То есть примерно каждые 10 дней из запертых сейфов, стоящих в опечатанных кабинетах, которые, в свою очередь, находились в тщательно охраняемых зданиях, исчезали документы!

  Можно сколько угодно говорить с трибуны всевозможных “демократических” форумов о “деполитизации” органов, о “власти закона”, но факт остаётся фактом.

 Крупнейшая силовая структура страны работает непонятно на кого.
 То ли на “особо крупных заказчиков”, то ли на саму себя.
То ли вообще не работает.

  Вы уверены, что если завтра ей передадут все следственные органы страны, кому-то от этого станет лучше?
 А вот получить очередного “монстра”, который распространит сомнительные методы работы на каждый сантиметр нашего с вами жизненного пространства, можно запросто.

  Разъеденный коррупцией СК является идеальным инструментом для выжимания незаконной прибыли – любого коммерсанта может так измотать, что тот готов на всё.
 Из-за них в стране формируется уродливая хищническая система хозяйственных отношений, конечной жертвой которой остаётся народ.

  Эти люди не способны зарабатывать деньги и платить налоги, они способны только хапать и вымогать.
 Зотовы и им подобные давят тех, кто реально строит экономику страны, они грабят самых успешных и инициативных.
 Потому что с неуспешных нечего взять.

(Марат Хайруллин)