Заметки писателя, сменившего профессию.

(2000 год)

       Зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности её дописать. Хроническая нехватка времени.
 Пришлось опять переключиться на “несанкционированную цветочную торговлю”. То есть на вокзал.

 Означало это вечную беготню с неподъёмными вёдрами от ментов всех мастей. Омоновцев, муниципалов, метровских, патруля – до сих пор толком не разобралась.
 Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону.
Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который “горел”. Потому что цены у нас, “дачников”, были значительно ниже, и простой народ “пасся” именно в несанкционированной зоне.

 Нужно было всё время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперёд, то назад в зависимости от ситуации.
 Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому.
 Иногда приезжало “начальство”. Тут нам просто приказывали “сгинуть” во избежание тяжёлых последствий, и приходилось метаться с вёдрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью. Не только своей и покупателей, но и пассажиров проносившихся мимо машин.
 Здесь же на коленке вязали букеты – на свадьбы, дни рождения и – всё чаще – на похороны.
 Время от времени кто-то выбывал из борьбы.
 Но на место сломавшейся или усопшей вставала в строй дочь или невестка.
 Отступать было некуда. За этими вёдрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой.

 А главное – “генофонд”, который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах.
 Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие “иностранцами”. О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку – и порядок. На войне как на войне.

       “Генофонд” подрастал свирепым и хищным.
 Иногда они подходили к матерям и бабкам – хорошо упакованные, длинноногие, холёные, с жёсткой улыбочкой уголком рта.
 Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на какие-нибудь “шузы”, и гордо удаляются.
 Бабок своих генофонд стыдился. Мол, уж мы-то пойдём другим путём. Будем, как эти в мерсах, чьим тёлкам корзины с фиалками на дом возят...Тоже всех потрясём.
 А не выйдет – держитесь, приватизаторы!
Выпустим джинна из бутылки – мало не покажется.

*   *   *

       И вот на дворе сентябрь. Сижу за компьютером и отвечаю самой активной зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой.
 Она эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает:
 - С утра до ночи, по 10-12 в день люди на работе, обслуживают и создают технику, блага которой потом покупают на заработанное.
Свободное время проводят, в основном, в покупках этих товаров или за телевизором.
 А что для души? Живая душа здесь не нужна.
У многих – неудовлетворённость работой и в то же время страх её потерять...
 А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов.

       Вечереет, завтра у меня торговый день.
 Выключаю компьютер – надо успеть срезать цветы и навязать букеты.
 К полуночи справляюсь, ставлю на шесть будильник.
 Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается магнитная буря. Надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома.
Утром на всякий случай глотаю пару таблеток.
Муж в Москве – развозит по торговым точкам мои “нетленки”, а вёдра с водой и цветами тяжеленные.
 До станции меня провожает дед-сосед с вырезанным лёгким. Ведро тащит с трудом, но не ропщет.
 Он тоже заинтересован в проекте Изании. Требует, чтобы она обязательно взяла на себя ритуальные услуги на случай кончины участников – тогда отбою не будет.

       День действительно плохой.
 У поезда низкие ступени - едва втащили тележку.
Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой приходится спускаться по ступенькам в тоннель.
 Но самое неприятное – сегодня “гоняют”.
 То есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала, на бегу ловя покупателей.
 А цветов, как назло, море – последние тёплые дни, дожди прошли...
Успеваю продать лишь несколько букетиков и слышу, как мент грозит “пригнать трактор”.
 Дело плохо – жди автобуса, куда периодически грузят “цветочников” и увозят в направлении каких-то карательных мер.
 Я в “тракторе” ни разу не была – всегда есть возможность рвануть по проезжей части к оптовым киоскам. Но нынче одолевает какая-то апатия – наверное, из-за проклятой вспышки на солнце.
 Ну и пусть забирают. Мент даже удивлён: чего это я не удираю.
 А вот не удираю, и всё.
 День такой.
       - Тащи её сюда! – орёт издали начальник, - На всех протоколы, а потом в суд по полной программе. Достали уже, мать их!.
 - Есть такой анекдот, - говорю, залезая в автобус, мне снизу передают вёдра, - Один споткнулся и : “Ах ты ж , мать твою… Во, кстати, вспомнил, надо маму поздравить”.

 Чёрный мой юмор никто не оценил – кто плачет, кто жалуется на жизнь.
 Наловили одних стариков с бабками – молодёжь успела то ли смыться, то ли откупиться. Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да сё...

       - А почему вы не боретесь? – сурово спрашивает главный, - Надо на митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?
 Кажется, это он в мой адрес.
Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге ещё пристрелят – кто их тогда издаст?
 Сам-то он почему не борется?
 Мент поясняет, что бороться не имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично.
 - Про что книжки-то? – улыбается он, - Про цветочки?
 – Про ягодки.

       Приехали. Бывалые говорят, что в милицию.
 Выгружаемся и тащим вёдра к подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные.
 У Лёши, ветерана войны, кардиостимулятор в сердце.
 У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук, тоже куча каких-то удостоверений и дипломов. Но писари (их двое) говорят, что никакие регалии не помогут – закон есть закон.

 После составления протоколов нас снова грузят с вёдрами в автобус и везут в суд.
 Едем долго.
 В суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат.
 Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин?\
 А прогон автобуса?
 А подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.

       Цветы уже кто поломал, кто из вёдер воду слил – всё равно конфискуют.
 А мне жалко. Красивые.
 Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед с одним лёгким тащил к станции – осторожно, чтобы не помялись.
 Чтоб мы поскорей заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными услугами, включая отпевание...
Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про Изанию.
 -Утопия, - обречённо улыбается она, - Сколько их было. Никто нам ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовёт, а я всё никак...
 И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное, Адриатического моря.

       Наконец, предстаю перед судьёй. Молодой интеллигентный мужчина.
 Собираюсь присесть – не позволяет:
 - Станьте вон там.
  Ну да. Здесь полагается стоять и обращаться: “Гражданин начальник”.

 - Иванова Ю.Л.?
 – Да.
 – Пенсионерка?
 – Да.
 – Образование?
 – Высшее.
 – Когда вас забрали, торговали цветами?
 – Нет, я там всё написала.
 – Но приехали торговать?
 – Да.
 - Почему в неположенном месте?
 – А где оно, наше место?

       Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы.
 Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией имущества, то есть цветов.
 Подпись и дата – 15 сентября 2000 года.
 Россия, рубеж двух миллениумов...

 Вторая часть приговора немедленно приводится в исполнение.
Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики.
 Преодолеваю низменное желание – я себя знаю, стоит лишь со злостью посмотреть вслед цветам – ох, не принесут они им радости.
 Но нет, никакой злобы.
 Плывите, мои цветики. Подарите доблестной нашей милиции и самому справедливому в мире суду с их жёнами, детьми и девушками, только доброе и хорошее.
Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.

       Благородство моё вознаграждено.
 Вернувшись домой, узнаю, что дражайший мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче.
 Но, не найдя ни меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что “случилось страшное”, и в панике полез на балкон по самодельной лестнице. С которой благополучно свалился.

 “Благополучно” – безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
 Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как следует напиться.
 Но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми вёдрами.
 Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним лёгким, и вообще всем нашим мужикам с одним сердцем.
 А если бы мои цветы не конфисковали, я бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал.
 И всё могло бы закончиться весьма печально.

       А так получилось, что “неблагоприятный” день оказался очень даже ничего. Потому что не всякий раз удаётся свалиться со второго этажа без единой царапины и не напиться, когда есть повод.
 И я, возблагодарив Господа, перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию, вернувшись к посланию Активистки:

       “Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет. Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... но всё равно, годы здесь проходят, а он словно бы не жил.
 Не сделал ничего замечательного. Не нужен никому, кроме своей семьи...”
       “И дети там учатся в школе, и долго живут старики…”
       2000 год.

16 ноября 2009г.

Сейчас, когда я пишу эти строки, почти никого из героев статьи уже нет в живых.
Дед-сосед помер, так и не дождавшись Изании.
 Его наскоро спалили и долго не могли захоронить урну - наследникам было некогда.
Однако продали дом мгновенно.

 Дедовых коз его я пристроила в переделкинскую церковь (так он просил).
Дом вместе с нажитым за всю жизнь добром, грамотами и наградами новые хозяева разобрали и сожгли. Мусор вывезли на контейнерах.

А был ли дед?

И Нелли так и не выбралась к своей дочке в Грецию.
Стали мне позапрошлым летом рассказывать подробности её смерти, но тут подошёл покупатель и было уже не до неё.

Фронтовик Лёша, правда, всё ещё бегает от ментов со своим кардиостимулятором. Но уже не с ведром, а с баночкой невесомо-солнечных японских гладиолусов.

И мужа моего нет. Скоро уж полгода.

Вечная им память.

"И дети там учатся в школе. И долго живут старики"...

ПО ЗАДАНИЮ РЕДАКЦИИ
Юлия с фотокором "Смены" Тюккелем

(лето 1958 года)

       Вот листаю сейчас старые журналы с первыми своими публикациями - везде просматривается одна и та же тема: поиск смысла жизни.
Человек, его место в мире и обществе. Его высокое предназначение.
 Получается, что с самых первых шагов я искала Изанию.

       И – первый щелчок по носу. Еду в командировку с группой журналистов и фотокорров “Смены” в Ставрополье, в совхоз “Россия” – один из лучших в Союзе.
Там недавно сняли председателя Лыскина – за несоветские методы. Возил продукты в дальние края, продавал по “спекулятивным ценам”. А на вырученные деньги строил новые фермы. Отгрохал дворец культуры, стадион, бассейн.
 Что-то так и не достроил – помню, повсюду были развалины и остовы каких-то незавершёнок.
 Но народ Лыскина поминал добром.
Вот сейчас сразу же думается - а как бы решалась проблема состыковки богатейших и беднейших районов Советского Союза при наличии Изании?
 Да очень просто! Нужна лишь единая база данных и система современной связи всех со всеми. И на дух не подпускать никаких хапуг-чиновников.
 Допустим, с утра в конторе сельсовета лежит сводка всех проблем на сегодняшний день. Начиная с дефицита продуктов и кончая срочной медицинской или иной помощью.
  Выходим по поисковику на базу данных. Предложения по району, области, Союзу.
 Совсем необязательно Лыскину везти на Север яйца и фрукты - явно найдутся районы поближе, у которых и урожай хороший, и дешевле получится.
Затем выходим на транспортную базу и договариваемся о доставке.
 Загрузи порожняк!Наверняка окрестные реки и леса какой-нибудь тьмутаракани полны грибов, ягод, рыбы. Тоже невостребованых из-за транспортных проблем. Можно и мини цеха по переработке им подкинуть Договариваемся с местным населением и вперёд!
Всё по системе взаимозачётов через народный Изан-банк, где у каждого хозяйства - свой счёт. Дебет-кредит, все на виду. Халявщики не пройдут, а от жулья, само собой, нужна надёжная защита.

И кошки сыты, и лыскины целы.

       Впрочем, про Лыскина я тогда писать не собиралась.
 Мне повезло – киногруппа во главе с режиссёром Татьяной Лукашевич приехала в совхоз снимать кино.
 Сценарий никакой – про непутёвого паренька, мечтающего стать трактористом, с которым вечно что-то приключается.
 Комедия вроде “Ивана Бровкина”, только гораздо хуже.
 
Во время съёмок знакомлюсь с реальным учеником на тракториста. Иду к нему домой, беседуем о том, о сём.
Поражает нищета, развешанное во дворе застиранное тряпьё, самодельная мебель.
 На столе сушится хмель.
       - Пиво собираетесь варить? – спрашиваю.
       - Какое там пиво, - отвечает мать подростка, - Хлеб печём. Покупать-то больно дорого.
       И это – в одном из богатейших совхозов страны!

       Пьём чай с ликёром “Красная роза”. Я быстро усекла – хочешь разговорИть народ, бери с собой флягу. Кому вино, кому водку, смотря по обстоятельствам. А кому и недорогой тогда коньяк.
 Парень признаётся, что хочет податься из совхоза в город, хотя технику любит, в моторе готов копаться часами.
 Но если б ещё и платили... Молодёжи развалюхи дают, а новая техника – для передовиков. Ему б, Витьке, нормальный трактор, он бы давно на почётной доске висел. А тут мать не прокормишь.
 Куртку вот польскую в сельпо приглядел, хоть с девчонками после клуба погулять. Так уже три месяца грошей собрать не может...

       Ещё много о чём невесёлом повествует мне разоткровенничавшийся от “Красной розы” Витька.
 А тут и мать, утирая глаза краем платка, начинает вспоминать о витькином отце. Какой он был первый парень, и в работе, и на гармошке играл. Как они радовались, что он с войны живой вернулся – пусть калекой, но живой.
 Почки в окопе застудил, всё по больницам.
 “Не горюй, - говорит, - мать, зато мы Витьку нашему завидную судьбу отстояли – скоро знаешь, как заживём”!
Не дождался.

       Рассказывают наперебой, не успеваю записывать.
 А в голове уже созрел замысел: жизнь выдуманная, киношная, и реальные проблемы молодёжи.
 На этом всё и построю.
 Пусть дурацкие эпизоды показушного сценария пересекаются с этим невесёлым рассказом. С витькиным лежанием под трактором, с его единственной промасленной курткой, с отцовской гармонью на стене рядом с медалями и орденами...
Так и назову: “Снимается кино”.

       Сама жизнь подкинула мне для очерка и нужный эпизод.
 Снимали сцену, когда непутёвый герой заехал на тракторе в пруд и в панике прячется в камышах, а мать (её играла Татьяна Пельцер), да и собравшийся на берегу народ думают, что бедолага утонул.

       - Кровинушка ты моя ро-одненькая! Да на кого ж ты меня поки-инула! – начинает голосить Пельцер. Да так, что все собранные для массовки бабы, вспомнив каждая своё, причитают и ревут, сливаясь в один скорбный вой.
 В котором и похоронки, и одинокие вдовьи ночи, и растущие без отцов сыновья...

       - В самое яблочко, молодчина, - похвалит очерк зам.главного, - Только боюсь, кина не будет.

       “Кина” действительно не было – весь номер был изъят цензурой прямо из типографии.
 Меня утешали, что не только из-за моего материала, что такое не впервой.
 Но я долго не могла успокоиться. Рвалась куда-то в высшие инстанции искать правду-матку, пока мне не намекнули, что будет только хуже. Для всех.
 Что им там виднее.

       С горя решили напиться всей редакцией, и я в который раз пожалела, что не родилась мужиком.
 Чтобы вот так, с авоськой поллитровок, загудеть у кого-нибудь на квартире и поговорить по душам “за жизнь”.
 Приставать начнут, перессорятся, жена приревнует – такое уже не раз случалось.

 Так что пришлось мне одной горестно размышлять, что же происходит у нас в стране, гуляя по промозглой осенней Москве и затягиваясь студенческим “Дукатиком”.

 А фильм "Ход конём" до сих пор иногда показывают по ящику.

 "Российские военно-воздушные силы начали разгон облаков над Москвой. В небо поднялись несколько самолетов с реагентами, которые должны обеспечить хорошую погоду в праздничный день".
Лента новостей.

*   *   *
А у нас за Москвой
Дождь кромешной стеной -
Самолёты кружат,
Реагентом бомбят.

Им до фени страна,
Посылают нас на...
Чтоб в Москве прояснилось,
Чтоб за всех веселилась...

Ну а мы за Москвой
Выпадаем в отстой...
Хошь завой
Хошь в запой,

Хошь - проснись и запой...

Про былого вождя,
Что спасал
ОТ ДОЖДЯ.

Отчаявшись достучаться до упёртого Юстаса, решила сочинить сказку. Уповая на Божий призыв:
- Будьте как дети...

*   *   *

 Жил да был старый столяр Джузеппе.
Пришёл к нему однажды друг Карло и увидел у камина  полено.
- Слушай, отдай мне его…
- Зачем? - спросил Джузеппе, попыхивая трубкой, - В твоей каморке даже очаг фальшивый.

- Я из него человечка смастерю. Помощника и наследника. Сон мне давеча приснился. Деревянный пацан, зовут Буратино.
  - Вот, говорит, тебе, папа Карло, золотой ключик. Дверцу за очагом отопрёшь, а там –  счастье.

- Пить надо меньше! - буркнул Джузеппе, - Чтоб из полена, да человечка…Да ещё счастье… Ты что, Всевышний?

- А у меня Инструкция есть – каким должен быть Хомо Сапиенс. Там все законы, заповеди. И ещё технической литературы мешок. Я ведь на ракетчика учился.
Если б не это дело…
- Я давно говорю - завязывай, - проворчал Джузеппе и отдал полено.

Сунул Карло початую бутыль за холст, где очаг нарисован, и принялся за дело.
Сначала  Инструкцию про сотворение человека перелистал, конспект составил, затем набросал чертёжик.
Подробный макет из глины вылепил  – где глазки, где ушки, носик с ротиком, ручки с ножками. Что для какой цели служит и что с чем монтируется...

Разные там внешние и внутренние органы присобачил. Мозги, чтоб кумекали,  сердце - кровь по сосудам качать, печень – очищать плоть от шлаков.
Одних капилляров, почитай,  потребовалось сто тысяч миль, не говоря уж о разных  там кишках, жилах, костях и кожно-волосяных покровах.
Умаялся – ведь не гвоздь вбить…

Но малыш  получился на славу –  и точно по  чертежу.
Проверил Карло на приборах – вроде бы функционирует система.
Глазки глядят, ушки слышат, рот жуёт, улыбается. А может при необходимости  и речь толкнуть.
Всё к месту привинчено, откуда надо истекает, куда надо втекает и не каплет.

Решил Карло опробовать творение на деле. Для начала велел глазам обозреть окрестности и присмотреть место для будущего семейного жилья.
А те подмигнули рту по морзянке и велели передать, что стоить папаше эта информация   будет никак не меньше двухсот баксов.
И рот за передачу сообщения ещё себе пару зелёных выторговал.

- Вы что, пацаны, оборзели? – опешил Карло, - Тело - это же ваш дом. Сами  в нём  жить-поживать будете, вот и обустраивайтесь.
Руки будут кирпичи класть, ноги – по этажам  банки с краской разносить да по стремянкам лазить. Внутренние органы – манную кашу  на всех стряпать да переваривать.
Лёгкие – свежим воздухом коллектив снабжать. Мозг – за общее руководство отвечать будет, нервы – за коммуникации…
Дело найдётся каждому - и по душе, и по призванию…

Вещает, просвещает  Карло, а ему знай счета из узкого рта-банкомата выскакивают.
Вот  ведь сразу врубился, подлец, будто так банкоматом и родился: аккуратненько цифирь выписывает, в столбик.
И за обозрение окрестностей – от глаз. И за кладку кирпичей – от рук. И за ходьбу по лестницам – от ног.
И за манную кашу, и за свежий воздух. И от мозгов за общее руководство, и от нервов - за связь с коммуникациями.
И, само собой, от него, банкомата – за посреднические услуги.

- Да где ж это видано, чтоб уши с глаз, а печень с задницы  мзду взимали? – возопил Карло, - Вы ж одно тело, единый организм, мать  вашу берёзу…
Вы  друг на друга работаете, друг другу служите, то есть самому себе, ЕДИНОМУ ЦЕЛОМУ!

Как начертано в Инструкции?
Ежели каждая часть живой системы добросовестно исполняет свои обязанности на своём месте для всех и каждого, то в результате организм получает наивысший КПД качества  жизни под названием «блаженство для всех».

- Знаем мы это «для всех»! -  заверещал рот, не забывая при этом выплёвывать счета - по  центу за слово и по полцента за грамм слюны, -  Это всё попы с коммуняками про «блаженство» придумали, чтоб народ колбасить...  «Все за одного, один за всех»! Кому килечка, а кому – балычок да коньячок…
Не надо нам ваших инструкций, даёшь свободу!…

Напрасно Карло убеждал, что Инструкция эта -  никакая не коммунячья, а Божья  -  о любви к ближнему, как к самому себе. То есть о наиболее нравственной и совершенной формуле жизни, установленной свыше.
Публика  настырно требовала введения денежных отношений с правом на поимённое голосование.
В итоге вышел безобразный скандал. Потому что каждый орган считал именно себя наиболее ценным и незаменимым и назначал  себе, любимому, наивысшие оклады.
А не то грозил  жёсткими санкциями – в смысле ослепить, оглушить, задушить, парализовать, заморить голодом и оболванить…
Жилы сулили повязать непокорных, чтоб не вздохнуть, не охнуть.
А скелет – тот и вовсе пригрозил учинить  полный дефолт,  всё и вся обрушив и  разрушив  «до основанья».
   
-  Царь нам нужен, - подытожил Аппендикс, - Пусть он рассудит.

Царём избрали Живот, как самого солидного, благородных кровей (от слова «жизнь»), к тому же аккумулятора ценностей.
Поблагодарил Живот за доверие и тут же  стал, как пылесос,  эти ценности в себя засасывать – похлёбку, котелок манной каши с малиновым вареньем,  цыплячьи крылышки…

Сосал, сосал,  пока не превратился в пузо.
Затем, рыгнув, Пузо объявило бессрочный отпуск и на несколько часов захрапело.
Лишь отдельным подхалимам  да шестёркам удавалось время от времени будить его величество и выклянчивать царскую милость -  хлебную корку или косточку.

Одной такой косточкой и подавился с голодухи Аппендикс. Стал  задыхаться и пищать, что ему требуется неотложная помощь по переливанию свежей горячей крови. Не то он загноится, задохнётся и погибнет.
На  вопли эти никто не реагировал –подумаешь, атавизм какой-то бесполезный возникает, потенциальная зараза в организме…Пусть гибнет, эка беда!
Кому он нужен, авоська дырявая! Меньше народу, больше кислороду.

Напрасно Карло увещевал, что, согласно Инструкции, бесполезных частей в организме нет. Что даже самая малая клетка в случае нужды вправе рассчитывать на немедленную и самоотверженную помощь от всех и каждого – иначе могут все накрыться рейтузами…

- Шёл бы ты, папаша, со своей пургой в баню! - выплюнул рот общее предписание. И счёт в евро по курсу – за нарушение чьих-то там прав.

Однако к полуночи  сынуля  вдруг затемпературил. Стал непомерно раздуваться, краснеть, белеть и синеть, расцветая всеми цветами радуги.
Завыл, заверещал  дурными голосами, завертелся на месте. Ручонками замахал, будто пропеллером, да ка-ак лопнет!

Всё вокруг незнамо чем забрызгало – то ли отработкой с бензином, то ли курятиной с малиной, то ли ещё чем гламурненьким…
Зарыдал Карло, –  хоть и непутёвый был ребёнок, но родной ведь, кровиночка...
Однако плакать долго не стал   - уж больно смердило.
Смёл всё непотребство в корзину и отволок на помойку.
А когда отмылся и отоспался, глотнул из бутыли и снова  пошёл к Джузеппе.
Плохое, мол, попалось полено. Бракованное…

- Других поленов  у меня для тебя нет, - по-сталински прищурился Джузеппе, попыхивая  трубкой, - Полено как полено. Чтоб до ума довести, его до упора долбить надо. Обтёсывать,  стружку снимать…

А ты бардак развёл. Базар, понимаешь... Человека ему из полена подай!  Наследничка, туды-растуды. Спасибо, оно от жадности треснуло.
А ну как хрясть тебя по башке, чтоб каморку приватизировать?

Ключик ему, счастье…
Ну и в чём оно? Отвечай!

Подумал Карло и понял, что не знает.
И у сердитого Джузеппе спросить постеснялся, поплёлся восвояси.

Тот же вскорости помер по состоянию здоровья. Врачи сказали, много курил.

Так и доживает одинокий Карло у  фальшивого очага за холстом. А холодными  ночами, как хлебнёт из бутыли, по-прежнему снится ему сынок Буратино. Только не рыночный,  а человечный.
«Доведённый до ума», как сказал бы мудрый столяр Джузеппе.

Печально протягивает он  отцу золотой ключик и молчит, молчит...