Библиотека

                * * *

 Гур снова пропал и не показывался более недели. С ним ничего не случилось - каждую ночь я по-прежнему слышала его мягкие кошачьи шаги по коридору мимо моей двери. Под утро он возвращался к себе и, похоже, забыл о моем существовании.
          Поначалу его отсутствие меня даже радовало - я была слишком занята собой в связи с очередным открытием. По всей вероятности, я не избежала участи Риты и тоже влюбилась в Гура. Или Рита была не при чем и это случилось с Ингрид Кейн, которая когда-то пожалела, что ей не двадцать? Или а Гура влюбилась новая Николь, которая вместе с ним открывала Землю-альфа, чтобы, постигая того человека, постичь себя?
          Я думала о нем все время. Даже когда не думала о нем. Когда сидела в тайнике одна перед экраном, в наушниках или с книгой. Представляла себе, что бы он сказал в том или ином месте, соглашалась, спорила. А потом откладывала книгу и просто думала о нем. Хаос из его реплик, жестов, мимики. Гур, Гур, Гур...
          Открывать в одиночку Землю-альфа не хотелось - мне не хватало Гура, его души, мыслей. Впервые в жизни я заскучала наедине с собой.
          Мне нужно было его видеть.
          "Мне все время хотелось его видеть..."
          Можно было позвать его, но мне нужна была иллюзия. Что я по-прежнему спокойна. Инстинкт самосохранения. Если бы Гур не откликнулся, я оказалась бы безоружной.
          Я боялась его власти над собой. Теперь я знала, откуда она.
          И когда Гур, наконец, пришел как ни а чем не бывало, будто мы лишь вчера расстались, я приняла правила игры.
          Гур был подчеркнуто равнодушен - это его выдавало. Я знала, что он играет. И он знал, что играю я. Мы оба, перестав быть бетянами, играли в бетян. Как те, с Земли-альфа. Никаких чувств, никакой зависимости друг от друга. Каждый в своей скорлупе, каждый сам по себе.
          Гур опять приходил ежедневно, но больше я не думала о нем. Мне было легко, спокойно и пусто. Мы снова занимались лишь Землей-альфа.
          Это произошло неожиданно. Я поймала взгляд Гура в зеркальной грани какого-то прибора. Он смотрел на меня и не знал, что я его вижу. В нем будто что-то распахнулось, прежде наглухо запертое, а теперь открытое, обращенное ко мне. Он перестал для меня быть бетянином. И хотя я понимала, что это происходит в нереальности, по ту сторону зеркала, что Гур воображает, будто наедине с собой, я не могла оторваться и, как завороженная, увязалась за ним в эту нереальность и тоже ответила ему взглядом, каким посмотрела бы на него наедине с собой.
          Наши взгляды встретились в зеркале. Но ни он, ни я не отвели глаз - нереальность была слишком хороша.
          Мы смотрели друг на друга, было очень страшно. Бетянка во мне бешено сопротивлялась, но я ее скрутила. Преодолеть себя, рискнуть. Преодолеть спокойствие. Еще хотя бы несколько мгновений...
          Гур улыбнулся. Не так, будто он наедине с собой, а улыбнулся мне, как бы переводя в реальность то, что произошло между нами. Выдержать, рискнуть. И вот уже зеркала нет, его руки у меня на плечах. Лицо в лицо, глаза в глаза. Я - ТЫ. ТЫ. ТЫ.
          "Не может быть",-подумала я, закрывая глаза.
          И все-таки это было - иллюзия, что я не одна. Всего несколько секунд, но ради них... Страдания ради иллюзии? Пусть.
          Что с нами теперь будет, Эрл Стоун? Мы больше не бетяна, мы вроде сиамских близнецов, связанных одним кровообращением. Каждое неосторожное движение будет причинять боль другому. Все, как у них. - Эрл...
          Я назвала его настоящим именем, и он даже не удивился, ничего не спросил. Как я бы не удивилась, если бы он назвал меня Ингрид. Все предыдущее было чудом. Всего лишь пара небольших чудес в придачу.

                * * *

          Ночью я ждала его в своей комнате, уверенная, что он придет. И Эрл действительно пришел и молча сел на край тахты, не решаясь ко мне прикоснуться. Я подумала, что этого, в сущности, могло бы и не быть. Визит Риты, мой последний эксперимент, все, что произошло потом... Цепь случайностей. Я ушла бы из жизни, и ничего бы не было. Ни этой сырой, похожей на дно колодца комнаты, ни жужжания кондиционера, ни Эрла Стоуна, не решающегося ко мне прикоснуться, ни нашего молчания.
          И все же чудо происходило. Мне было двадцать, и я была гораздо красивее, чем Ингрид Кейн в те годы, и Эрл Стоун пришел ко мне и сидел рядом, не решаясь ко мне прикоснуться...
          Спасибо тебе, Рита! "Спасибо" - их слово. Оно слишком мало, а другого нет. Почему их слова значат так мало?
          Спасибо за чашку кофе. Спасибо за жизнь.
          И еще я подумала, что ему проще - ведь Николь уже была прежде его подружкой. Но когда ею стала Ингрид Кейн и умирала в его руках, когда это произошло и его лицо в моих ладонях снова стало реальностью, лицом Эрла Стоуна, я услышала:
          - Ты не Николь. Может, я сошел с ума, но ты не Николь. Кто же ты? Кто ты?
          Я знала, что никогда не отвечу ему. Как бы близки мы ни были.
          Он мог бы быть моим внуком.
          Нет, я слишком женщина. А он - мужчина. Это нас сблизило, и это нас разделяет. Я остаюсь Ингрид Кейн, вещью в себе, я не могу открыться ему полностью. В чем-то я боюсь его.
          Потому что я женщина, а он мужчина.
          В чем-то мы всегда останемся тайной друг для друга.
          И на Земле-альфа тоже было так.

                * * *

          Они сравнивали любовь с огнем - наивно, но точно. Я "горела". И все тепло, все лучшее во мне - ему.
          Мое тепло как бы материализовалось в нем, каждый раз Эрл уносил с собой часть меня. И чем больше я в него вкладывала, тем сильнее привязывалась к нему. Тем больше любила.
          Теперь я понимала Риту - она отдала ему слишком много, чтобы продолжать жить без него. Для себя ничего не осталось. Она сгорела совсем, ей было двадцать. А может, это действительно прекрасно - сгореть дотла?
          Иногда я жалела, что не способна на это. Всегда останется несгораемый сейф, надежно запертый изнутри, куда никому нет доступа. Даже Эрлу Стоуну.
          Мои сто двадцать семь. Последний эксперимент. Наверное, поэтому мне не по силам было то, что они называли СЧАСТЬЕМ. Это когда думаешь "не может быть", когда ты до предела натянутая поющая струна, которая вот-вот оборвется. Оно абсолют, оно "слишком", чтобы его можно было вынести долгое время.
          "Вечное счастье" - бессмыслица. Все равно что "вечная молния". Разве что в настоящем раю.
          Я "горела". Даже не знаю, хорошо мне было или плохо. По-всякому. Но все мое прошлое я бы отдала за полчаса с Эрлом. Даже когда мы играли в бетян, даже когда было плохо. Когда его взгляд вдруг останавливался на мне в мучительном недоумении:
          - Ты не Николь. Может, я сошел с ума... Кто ты?
          Он осмелился спросить это вслух лишь однажды. Он знал, что я не Николь. Он сомневался в очевидном, сомневался в самом себе. Вопрос был слишком интимен, все равно что признаться в потере рассудка.
          Только я могла бы ему помочь. Но не могла. Оставляла одного и сама оставалась одна. Нам обоим было плохо в такие минуты. Но уже эта схожесть состояний вновь сближала нас, уже это казалось чудом.
          Я по-прежнему не знала, куда и зачем он уходит по ночам, и не стремилась узнать. Эта его тайна как бы компенсировала мою. Так было легче удирать от его мучительного: "Кто ты, Николь?"
          Будто причиняя боль себе, я частично избавляю его от боли. Иллюзия? Возможно, Спасительная жертва. У них тоже так было.
          Но я знала - рано или поздно Эрл мне все расскажет. Моя неосведомленность тяготила его самого едва ли не больше, чем меня. Он был человеком абсолюта. Отдать все. Дотла. В этом отношении он походил на Риту. Или просто они оба были молоды?
          Почему Эрл не полюбил ее?..
          Гаснет сеет, мы на дне колодца. Жужжит кондиционер. Тело Риты, душа Ингрид. Кто из нас умирает в твоих руках?
          Ингрид была совсем другой. Любопытно, понравилась бы она тебе? Или все-таки я с тобой остаюсь Ингрид? Ты разжимаешь руки. Опять тот взгляд: "Кто ты, Николь?"
          Притворяюсь, что сплю. Мы играем в бетян. Ты одеваешься и крадешься к двери с бесшумной грацией зверя из семейства кошачьих. Стараешься не разбудить меня, хотя знаешь, что я не сплю.
          Твои шаги по коридору - куда и зачем, не знаю. Мы встретимся через сутки, а я уже жду.
          Всю ту жизнь за полчаса с тобой. Даже когда нам плохо. Ты не должен знать, что я ненастоящая. Я не могу, Эрл!

                * * *

          Прошла осень, кончалась зима. За все это время произошло лишь одно пустяковое событие - у меня выпала пломба. Возможно, об этом и упоминать бы не стоило, если бы...
          У Риты не было запломбированных зубов!
          Я твердо это знала, так как в свое время обследовала на приборах каждую клетку ее тела - от пальцев ног до пепельных, с зеленоватым отливом волос.
          И впоследствии я ни разу не обращалась к дантисту. Но вот, чистя зубы, обнаружила справа вверху маленькое аккуратное углубление, несомненно, искусственного происхождения, и вспомнила, что, когда накануне грызла орехи, мне действительно показалось, будто выскочила пломба.
          Может, приборы ошиблись?
          Или Рита, готовясь к смерти, за те два отпущенных ей дня решила запломбировать вполне здоровый зуб? Сомнительно.
          Или... Или я не Рита? Забавно.
          Или...
          Ореховую скорлупу мой Раздирающий Душу успел выбросить, и я тоже постаралась выбросить из головы это происшествие. Кто я? - не все ли равно. Я замечала, что даже для Эрла Стоуна этот вопрос постепенно теряет былую остроту.
          Мы были слишком поглощены друг другом: тем чудом, которое они называли ЛЮБОВЬЮ.
          Земля-альфа, лучшее, что когда-либо было создано тем человеком, принадлежало нам. Шекспир, Гёте, Достоевский, Толстой, Бетховен, Чайковский, Моцарт... Все, что они называли КРАСОТОЙ, ПРЕКРАСНЫМ.
          Теперь мы почти не разлучались - его ночные прогулки прекратились. Я и радовалась этому и чего-то боялась. Я знала, что он принял решение один, без меня, но ему необходимо, чтобы я его одобрила. Он ждал моих расспросов, но я молчала, опасаясь его откровений.
          Он и так уже слишком был мной, а я не могла ответить ему тем же.

*   *   *
 - Антошка, Антошка! Иди сажать картошку! -
Так в 91-м, в мае,
Антона зазывали.

Послушался Антошка и посадил картошку.
Вернулся к ночи. С сошкой.
Глядь - семь амбалов с ложкой!

- Ты не взыщи, Антошка, -
Гульнули мы немножко,
Измяли все постели,
Что было  в доме - съели.

Проспись и ты, Антошка!
Нет, в дом нельзя. Вот кошка.
Нам лишнего не надо,
Возьми её в награду.

Твоя? Как кличут?
Ирма?
Теперь тут - наша фирма.

Вон на дворе скамейка -
Ложись...Постой -
Допей-ка!

Какая ещё Маша?
Она нам варит кашу
С икрой и трюфелями...
С ней разберётесь сами!

Какая ещё дочка?
Провёл я с дочкой ночку.
Она теперь мне - Ева,
Двенадцатая слева.

Какая, блин, сберкнижка? -
Бежала мимо мышка,
Знать, хвостиком вильнула -
Все денежки смахнула!

Где прежде были тыщи -
Теперь лишь ветер свищет.

Какого ЭсЭСЭра? -
Другая нынче эра.
В одни лишь бабки вера -
Всё прочее - химера!
А ты гляди, Антошка, -
Не спёрли бы картошку!

   Рукопись отредактировали (подключился Борис), отстучала двумя пальцами первый том. Получился угрожающе-внушительных размеров фолиант, который с трудом запихивался в допотопную папку с кальсонными завязками.
  Поволокли мы его в единственное, по моему мнению, подходящее для данной “нетленки” издательство. Из любого другого по тем временам (расцвет кромешного ельцинизма) был шанс вообще не вернуться.
 Я не учла, что сейчас никто из начальства практически ничего не читает.
За деньги можно напечатать хоть “Майн кампф”, хоть мемуары маркиза де Сада, хоть сборник песен народов урарту в переводе на санскрит – только заплати.
  Борис, правда, ныл о каких-то гонорарах. Но я напомнила ему анекдот про еврея, который продавал листовки во вражеском тылу.

  Издатель, даже не развязывая кальсонные тесёмки, поинтересовался первым делом, согласен ли сам автор “танцевать даму”.
Затем назвал примерную сумму “танца” – я поразилась, насколько совпали наши расчёты, и порадовала его, что здесь только первый том.
  Тогда глазки у него загорелись, и он развязал тесёмки.
Прочёл первую страницу, что-то из середины и последнюю – видимо, просто чтобы убедиться, что перед ним не графоманка. Всё же репутация издательства...
  Попутно выяснил мою биографию, откопал в ней несколько общих знакомых, общих оценок тех или иных событий и сплетен и захлопнул папку.
Основную проверку я прошла, предстояло договориться насчёт деталей.

  А детали состояли в том, что это моё безобразие с кальсонными тесёмками - не в жилу по форме. Что я совсем там на своей фазенде обросла мхом, забыв, что на дворе конец двадцатого и рукопись в типографию надо сдать в виде готового макета. Лучше всего в плёнках.

  - В общем, приводите в надлежащий вид и приносите. Чем быстрее, тем лучше. Бумага дорожает. И вообще...

  Насчёт “вообще” я сама тряслась, зная, как изменчива на Руси погода.
Попросила дружеского совета, как мне лучше действовать, чтоб обошлось подешевле.

  Издатель глянул на меня из-под очков странно меняющимся орлинно-сонным взглядом и жёстко отчеканил:

- Самой освоить компьютер.

  Как в воду глядел!

  Но я от собственной замшелости попробовала сдуру идти иным путём.
  Первым делом бросилась в близлежащие типографии и выяснила, что сканировать рукопись невозможно – текст слепой, поля не соответствуют стандарту и т.д.

Значит, надо перепечатывать заново. Затем производить правку, затем снова сканировать или набирать в ворде.
Затем верстать, делать макет, а стоить это будет...

   Уж не знаю, насколько их страшилки соответствовали истине, но меня испугала даже не сумма, хотя денег было в обрез.
  Меня привело в ужас количество чужих рук, через которые должно было пройти моё то ли недоношенное, то ли переношенное детище. И уверенность, что на каком-то этапе оно неизбежно будет утеряно, стёрто, заражено вирусом – или что там у них, продвинутых, ещё бывает...

  В результате я выбрала некий идиотски-мазохистский путь, который почему-то показался наиболее приемлемым.
У моего Бориса обнаружился знакомый компьютерщик по имени Олег, - загадочный, можно сказать, ещё “молодой человек”, но многодетный, близкий к церковным кругам и “не от мира сего”.  Который взялся мне помочь “на божеских условиях”, тем более, что беглое знакомство с содержанием книги его воодушевило.

Я вручила Олегу первые сто пятьдесят страниц первого тома (из восьмисот), которые он сунул в дипломат, перекрестила его тощую сутуловатую спину и поезд метрополитена, на котором он отбыл.

  Теперь оставалось только ждать.

   Процедура предполагалась следующая.
Олег должен был набрать текст на компьютере, отпечатать на принтере, вернуть мне для правки. Затем перенести нашу правку на файл и на дискету.
Всё это время бледный призрак улетевшей в виртуальное небытие борисовой статьи преследовал меня неотступным кошмаром. Особенно когда спустя две недели нервотрёпки я получила от Олега (разумеется, с опозданием) тощенькую легковесную дискетку.
При этом полагалось верить, что там внутри именно первые главы моего романа, а не диссертация одного из олеговых приятелей о размножении червей.

И проверить - никакой возможности, потому что на даче у меня компьютера не было. А если у кого-то из соседей и был – вдруг он вирусный?
А ещё бывает, что дискета вообще может “не открыться”, потому что “хрен её знает, почему”.

   Однако ничего не оставалось, как с трепетом вручить Олегу очередную порцию правленого текста и ждать повторения мучительной процедуры – отпечатанный на принтере текст, новая правка, очередная дискета (на этот раз, правда, я попросила у Олега и распечатку на принтере).
Разумеется, за дополнительную плату, но нервы дороже.

  Надо отдать Олегу должное – брал он с нас действительно “по-божески”, и упрекнуть его совершенно не в чем.
  Он был во всей этой истории просто самим собой – то есть разбирающимся в “железе”, но никаким не редактором.
Обременённой многодетным семейством личностью “не от мира сего”, желающей подзаработать и сделать доброе дело.
Но рассеянной, вечно всё путающей, забывающей и вообще полагающей, что помышлять надо лишь о собственном спасении, а всё остальное – от гордыни.

  Помню душераздирающий эпизод на вокзале, куда Олег должен был привезти заключительную часть первого тома (рукопись плюс дискеты).
Борис собирался всё это отвезти в издательство, где мы договорились с некоей работающей там Наташей, что она постепенно подготовит вёрстку и макет книги для типографии.

Приехали на четверть часа раньше. Я ещё взяла с собой пару вёдер цветов на продажу…   
  Ждём пятнадцать минут, двадцать, полчаса - Олега нет.
Борис уже и обегал все возможные входы-выходы, и звонил Олегу домой - жена сказала, что давно ушёл.
Я была в предынфарктном состоянии - перед глазами маячило распластанное на асфальте бренное олегово тело среди рассыпанных листков романа, перепачканных грязью и кровью.
И хрупкая дискетка, треснувшая под каблуком какого-то прохожего...

  Он опоздал на час с хвостиком, живой, весёлый и невредимый.
Борис помчался в издательство отвозить дискету, а я осталась слушать типичные олеговы извинения (то ли заболтался, то ли заигрался, то ли отключился).

  Разумеется, мне было уже не до букетов, я только не уставала благодарить Бога, что всё обошлось без печальных последствий.
Если, конечно, не считать загубленные цветы и нервные клетки.

  В общем, утекало драгоценное время, утекали силы, нервы и собранные деньги.
Но тут на счастье, как ни кощунственно это звучит, приключился дефолт, и мои спрятанные в банке (консервной) баксы автоматически потяжелели в несколько раз.
Так что хватило в аккурат на оба тома.
Слухи о дефолте ходили давно. Примерно за две недели до него я заставила Бориса не продлевать свой вклад в Агропромбанке буквально под угрозой развода.
  - Как может рухнуть банк, который самой Думе выплачивает зарплату? – отбивался он.
Но всё же послушался.
(продолжение следует)...