Фото из Интернета(начало восьмидесятых)
Потом мне последовало ещё одно грозное предупреждение – опять в виде сна.
Будто возвращаюсь домой, а к нашей калитке тянется процессия.
Вроде как крестный ход, с иконами, хоругвями, свечами.
На ведущей к крыльцу дорожке пытаюсь потихоньку протиснуться к священнику - узнать, что происходит.
Попадаю вместе с шествием в большой зал...
Уже и не наш дом вовсе, а нечто вроде ресторана – люди за столиками, люстры, дверь в туалет.
Наконец настигаю священника и складываю руки для благословения.
Но он ускользает в эту самую дверь, а я вижу перед собой Сашу Лобанова, с нашего факультета журналистики.
В руках у Сашки что-то типа рации.
- Нет, ты погляди, что они здесь устроили! – негодующе бормочет он, - Ну, погодите.
И начинает спешно с кем-то созваниваться.
Собираюсь тоже нырнуть в туалет, но Сашка удерживает, глядя подозрительно на мои по-прежнему сложенные для благословения руки.
- А чего это у тебя с руками, а? – грозно спрашивает он.
- Ничего, это я так...Мыла в туалете, теперь сушу, - пятясь, оправдываюсь я и тащу за собой прочь неизвестно откуда взявшегося Бориса.
- Что ты дёргаешься, это же Сашка Лобанов, - недоумевает тот.
- Какой тебе Сашка! Сашке, как и нам, сейчас за сорок, а этому не больше двадцати. Садись скорей, будто ждём заказа.
Борис нехотя опускается на стул.
Утыкаюсь в меню и с ужасом вижу краем глаза, что вокруг за всеми столиками сидят бесы – с уродливо вытянутыми, сплющенными или вогнутыми лицами, как в зеркалах комнаты смеха в парке культуры.
И все смотрят на нас.
Некоторые встают и начинают подбираться ближе, хихикая и гримасничая.
Что делать?
Крест! – вспоминаю я, размашисто осеняя крестным знамением уродливые надвигающиеся силуэты.
Не сразу, но помогает.
Бесы отступают, отпрыгивают. А то и беззвучно лопаются, оставляя после себя клочья пены, как от мыльных пузырей.
Я смелею, впадаю в эйфорию, чувствуя себя всесильной и наслаждаясь их паникой.
И тут в углу комнаты (теперь это снова наша дачная комната с русской печкой) вырисовывается на стене огнедышащая страшная маска с чёрными прорезями глаз.
Понимаю, что это он, самый главный, и кричу с дерзким вызовом:
- Ну пугай меня, пугай!.
Поднимаю для спасительного креста руку и...
Тут из маски что-то выстреливает – то ли кулак, то ли пушечное ядро.
Меня подбрасывает, крутит в воздухе...
Фойе, вокруг зеркала. Но...
В них нет моего отражения!
Борис - вот он, рядом, а моего - нет.
- Меня нет в зеркале, - шепчу в панике, - Она... он убил меня!
- Ближе подойди, - усмехается Борис.
Подхожу...
Отражение проявляется, но эта распухшая фиолетово-коричневая физиономия не имеет ко мне никакого отношения.
В ужасе отшатываюсь и просыпаюсь.
Не иначе как была мне показана в зеркале падшая моя душа, изуродованная грехами.
На исповеди рассказываю сон отцу Владимиру. Правду, ничего, кроме правды. Тот укоризненно качает головой.
- С ним так нельзя.
- Так я ж во сне!
- Всё равно нельзя. Осторожней на поворотах.
Спустя недели две я полезла на верхнюю полку за бустилатом – встроенный шкаф был в туалете.
Взобралась на стул и...
Едва поместившийся в тесном пространстве стул из-под меня непостижимым образом будто кто-то выдернул.
Я кувыркнулась в воздухе и с размаху головой врезалась в унитаз.
Посыпались искры – точь-в-точь как у гостя в “Весёлых ребятах”, которого Орлова не помню чем по лбу огрела.
Ну, всё...
Голова гудела, кружилась, но я была скорее жива, чем мертва.
Позвала Инну.
Та довела меня до тахты, принесла полотенце и тазик со снегом, стали прикладывать холод.
Моё объяснение (кто-то выдернул стул) поначалу показалось ей бредом.
Она несколько раз пыталась провести следственный эксперимент. Но стулу, зажатому со всех сторон в тесном туалете, действительно опрокинуться самому было никак невозможно.
Тогда Инна, само собой, остановилась на версии “козни КГБ”.
Причём, агент, пробравшийся в наш туалет, охотился, разумеется, за ней, а мне попало по ошибке.
Я же всё поняла, когда наутро глянула на себя в зеркало и увидала ту самую фиолетово-коричневую физию из сна. С заплывшим глазом и распухшим перекошенным ртом.
“Осторожней на поворотах…”