На снимке - цветочница Юлия(1993-й)
Приезжая с торговли домой, сразу включала ящик – новости напоминали военные сводки.
Народ вокруг по-прежнему мечтал, “чтоб как в Америке”, выжидал и безмолвствовал.
На рынке я со своим мрачным “кликушеством” была в явном меньшинстве.
Азербайджанец Ариф - негласный авторитет цветочных рядов, раздражённо цыкал, чтоб мы, “туземки”, не митинговали за прилавком:
- Вам тут что, базар, туды-растуды?
Он виртуозно матерился по-русски, используя немыслимые сочетания.
Покупатели хихикали и ужасались.
Обслуживал их Ариф тоже виртуозно – вырваться от него без покупки было невозможно.
Да и я порой восхищённо наблюдала, как он химичил.
Как, почтительно изогнувшись, выдёргивал одну за другой из вазы тщательно отобранные клиентом розы.
Тот их крутил в пальцах, придвигал поближе к очкам, обнюхивал...
Некоторые браковал – тогда Ариф безропотно бросал отвергнутую на прилавок.
Наконец, шикарный букет составлен и названа, как правило, фантастическая цена (“только тебе, как брату”).
Пока покупатель отсчитывал деньги, Ариф отрывал кусок целлофана и проделывал свой коронный трюк. В результате чего бракованная пачка роз оказывалась в букете, а качественные, ровно в том же количестве – на прилавке.
При этом Ариф ещё умудрялся так распределить цветы в упаковке, что ничего не было заметно.
Но арифова душа жаждала признания и аплодисментов, он обожал работать на публику.
А тут обычно никому не было дела до его мастерства, все занимались своим товаром.
Одна я помирала со смеху.
Поймав мой восторженный взгляд, Ариф по-детски радовался, хвастал издали пачкой купюр.
Считал он в уме блистательно:
- Знаешь, откуда моё имя? От “арифметики”.
Ариф почти никогда не ошибался, сколько с кого можно запросить. Иногда кричал вслед покупателю:
- За восемь бери! За четыре! За два – эй? Даром бери!.
Клиент возвращался.
- Тебе сколько? Семью восемь – пятьдесят шесть, держи.
- Ты ж сказал: “по два”.
- Эй, шуток не понимаешь...Гляди, какая роза. Ну ладно, по шесть, как брату. Шестью семь, сорок два
Сорок давай, на мелочь детям шоколадку купишь.
Дети есть?
Меня Ариф уважал, хоть и пытался первое время зазвать “в холодильник” (холодильная камера была местом амурных дел – этакое секс-бистро в обеденный перерыв).
Меня удивляла особенность этих южан не обращать ни малейшего внимания на возрастной ценз. Для них женщина, независимо от даты рождения в паспорте, оставалась таковой со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Я не знала, плакать или смеяться, когда азики бранились из-за места с седовласой и согбенной, под восемьдесят, но задиристой бабкой с комнатными цветами.
Со стороны можно было подумать - речь идёт о девице с панели, нахально захватившей себе удобную позицию под красным фонарём.
В трезвом виде Ариф любил со мной поболтать на всякие философские темы, рассказывал об оставленных дома жене и детях, по которым очень скучал.
Скучал и по домашней пище, поэтому я всегда старалась захватить для него из дома что-нибудь вкусненькое к чаю.
Чай здесь гоняли постоянно, очень горячий и крепкий.
“Гоняли” и водку, хотя большинство южан предпочитало травку, а некоторые втихую даже кололись.
Лучше всего было этого в упор не видеть.
Хотя “под кайфом” хозяева становились развесёлыми и покладистыми, но, перебрав, могли в злом кураже и на ноги плеснуть раскалённым чаем.
Под все эти тонкости рыночного житья-бытья приходилось чутко подстраиваться, однако иного выхода не было.
Посылали и за водкой в ближайший контейнер, и за глиняными горшочками с бозбашем, когда открыли на рынке своё кафе, и на улицу за жареными семечками.
О политике, повторюсь, говорить избегали, но к оппозиционной прессе, которую я пролистывала в “мёртвые часы”, проявляли интерес.
Особенно зачитывали до дыр статьи про разборки в родном Азербайджане.
Впрочем, тогда повсюду были разборки, особенно накалилась к осени обстановка в самой Москве.
Вот как это описано почти документально в “Дремучих дверях”:
“Толпа, разделённая надвое шаткими заграждениями, милицией и небольшим пространством, ощерившись, стенка на стенку, грозно гудела, как два роя над одним ульем.
Как две тучи с противоположными зарядами.
Сближались, высекали молнии оскорблений, лозунгов, проклятий и снова откатывались друг от друга.
Белоголубые и краснокоричневые, демократы и оппозиция, новые и старые русские, “эти” и “наши”.
Ещё недавно единый советский народ, а теперь враги непримиримые.
Так это было по-русски - злобно, страшно, и вместе с тем как-то по-разбойничьи весело, с гиканьем и свистом.
Русская рулетка, азартная смертельная игра над пропастью.
Разница была в цвете флагов, в одежде – у “наших” беднее. В возрасте, в выражении лиц.
-Вот и я – злобная красная бабка, - подумала она, продираясь вперёд, поближе к заграждению, пряча лицо от вездесущих теле-видеокамер.
“Красная” бабка в куртке и платке (она обмотала лицо шарфом). “Наша”.
Может, и не целиком за этих, но наверняка против тех.
Разрыв со своим классом или со своей “классовой прослойкой”, как учили в школе...
Сжатая со всех сторон локтями, спинами, боками, она растворилась в толпе, в её злой, сдавленной хлипкими барьерчиками энергии, выплёскивающейся время от времени выкриками, свистом.
- В отставку!.. Под суд!.. Советский Союз!.. Вся власть Советам!..
Она вместе со всеми горланила. То со стадным болезненным наслаждением сливаясь с толпой, жаждущей выплеснуться через заграждение и обрушиться на тех – “торгашей, ублюдков, дерьмократов, продажных иуд”...То трезво сознавая, что, если это действительно произойдёт и толпа опрокинет заграждение, первые ряды будут наверняка затоптаны.
Неудержимая сила заставляла её вопреки инстинкту самосохранения пробираться всё ближе к составленным вместе барьерам. Туда, где так же плечом к плечу застыли омоновцы в камуфляже.
Теперь она уже могла разглядеть в сумерках и противника – много молодёжи, почти все поддатые, есть и пенсионеры, как она.
И тоже не боятся.
- Коммуняк на свалку истории! Мумию из мавзолея!
- Господи, мы все больны, - думала она, - Бесноватые. Нас отчитыавть надо, “Петра Могилу” над нами читать...
Ну хотя бы эта, в седых кудряшках – её-то какой свободой соблазнили? Сын-коммерсант? Внук в загранколледже?
Просто зомбирована сериалами?
- Ноннка с Пятницкой, - будто читая её мысли, сообщил сосед, дыхнув смесью перегара и лука. – “Роялем” торгует.
- Каким роялем?
- Да спиртом. Разбавляет и косит под водяру. Нары по ней плачут.
- Эй ты, самогонщица! Почём Родину продала, тварь патлатая?
Та в ответ огрызнулась совсем уж нецензурно.
- Ель-цин! Ель-цин! – скандировала толпа”.