(середина девяностых)В общем, оказалась я на поверку неисправимым “совком”.
Никакие собственные имения и владения не доставляли мне столько радости, сколько уход за этими злосчастными общественными прудами. Так или иначе обречёнными на погибель и поругание со стороны всяких там варваров и вандалов, почему-то направляющих свой гнев (иногда, впрочем, вполне справедливый) – ну совсем не по адресу.
Мусор, разбитые бутылки, просто свалка из домашних отходов у самого берега, полиэтиленовые пакеты с какой-то гниющей дрянью...
Тщетно сочиняла я всякие душеспасительные воззвания, развешивая по деревьям.
Над моими виршами рыдала только администрация. А сами потомки тимуровцев демонстративно разжигали ими свои костры да подтирали задницы.
Ну а мы с Борисом, гуляя по утрам с Джином и делая спозаранку у ближнего или дальнего пруда гимнастику, всякий раз уносили с собой пакет с битым стеклом и бутылками.
Бросали на помойку полиэтилен и прочий мусор, сжигая вместе с кучами сухой листвы.
Носили с собой для этого специальные деревянные грабли, которые мне смастерил ещё покойный Антон Васильевич.
Народ к нашей “тимуровщине” относился по-разному. Одни говорили: “Вот молодцы!”, другие: “Бесполезно, завтра опять накидают”.
Третьи осторожно выпытывали, что нам за это положила или посулила администрация.
Но присоединиться никто ни разу желания не проявил.
Мы не особенно горевали и не задумывались, как в том анекдоте: действительно ли жизнь прекрасна, или же мы просто мазохисты?
И Джин наш был воспитан в славных совковых традициях.
Едва научившись плавать за палками, уже вытаскивал аж со середины пруда огромные брёвна, плавающие бутылки и всевозможный мусор.
Вот кто вызывал у публики неподдельный восторг своим явным бескорыстием – никакой колбасы от нас он никогда в награду не получал.
Он просто был совком в натуре.
В мае, когда в лесу подсохло, мы навестили дальний пруд.
Порадовались, что воды заметно прибавилось, хоть его практически так и не почистили.
Более того – чего там только ни всплыло... Начиная от сухих островов камыша и спутанных водорослей до останков рыбацких плотов, досок со ржавыми гвоздями, позеленевших пластиковых бутылок, размокших журналов и дохлых рыбёшек.
И всё это безобразие мы приводили по утрам в божеский вид.
Джин подгонял к берегу доски и брёвна. Затем они с Борисом их вытаскивали (намокшая древесина была тяжеленная, порой приходилось применять джинов поводок, зажимая петлёй край бревна).
Иногда Джину удавалось подогнать к берегу камышовый остров, который я затем цепляла граблями и выволакивала на траву, стараясь не повредить студенистые вкрапления лягушачьей икры.
Особенно удачными оказывались те утренние рейды, когда ветер подгонял мусор к какому-то одному берегу, - тогда производительность труда резко возрастала.
Первым рискнул войти в воду Борис.
Ноги сразу увязли в иле, вода взбаламутилась, запахло тухлятиной.
Мог ведь ещё и порезаться, но, слава Богу, обошлось.
Во всяком случае, он проплыл несколько метров без видимого вреда для здоровья.
Впоследствии объявились и другие смельчаки – они просто спускались в воду по корню прибрежного дерева, где грунт был потвёрже.
Весь сезон, когда выдавалось свободное утро, мы обихаживали пруд, намереваясь к следующему году обязательно добиться у гор-бессовета настоящих восстановительно-очистных работ.
Но однажды пасшая в тех краях коров жительница сообщила мне, что там происходит нечто ужасное – то ли стройка, то ли вырубка леса. И у меня просто сил не хватило сходить и убедиться своими глазами, что всё было напрасно.
Впрочем, нет, не напрасно.
И наша поездка на тракторе, и исчезающий под его гусеницами гибельный ручей, и Джин, волокущий к берегу неподъёмные брёвна, и кучи выловленного граблями сухого камыша, и пробный заплыв Бориса...
И потом – хоть небольшая, но чистая, отвоёванная для купания гавань. Застывшие над поплавками рыбаки, вырезанная из сосновой коры лодочка под берестяным парусом, запутавшаяся в тине и так щемяще напомнившая послевоенное детство.
Короче, невесть откуда взявшееся в кромешной тогдашней демонократии совковое счастье под названием “наш пруд”.
Не ничейный, не мой, а именно “наш”.
Как в пионерской песенке:
Это наш с тобою, всем нам дорогое –
Это наш, родной, родной любимый край...