(вторая половина девяностых)Но вокруг всё уже неудержимо “перестраивалось”.
Растаскивалось, перегораживалось, приватизировалось.
Возводились немыслимые кирпичные “фазенды” за трёххметровыми неприступными заборами, часто сменялись их молодые владельцы.
Кто, нахапав, “линял” заграницу, кто погибал в автокатастрофе, кто от киллерской пули. Поговаривали, что виной всему “чёрный глаз”, завистливо косящий на невиданные в наших краях хоромы и помышляющий:
- В народный карман залез, туды-растуды, чтоб тебе сдохнуть"!
Менялись и сами люди.
Почти перестали ходить друг в другу в гости – “у ней внуки за границей учатся - ну конечно, сын наворовал”.
Новая иномарка у кого-то – опять “награбили”, дом ремонтируют – “ворюги”.
И всё из “нашего кармана”.
Посёлок охватила приватизационная и заборная эпидемии - без конца то тут, то там вызывали БТИ, обмеряли, ругались. Порой дрались и судились.
Не миновала горькая чаша и нас – спустя двадцать лет мирного совместного проживания дочь уже престарелой Полины Григорьевны объявила, что соседи, в том числе и мы, “украли у них землю”.
После многочисленных проверок и экспертиз, установивших, что у нас, согласно исходным документам, земли даже не хватает, а у них – лишняя, подала в суд.
Сначала мы туда ходили, что-то доказывали, собирали документы, тратили нервы. Потом плюнули и стали “беречь здоровье”....
Однако морока длится до сих пор (пишу эти строки в марте 2003-го).
Давно рухнул “спорный” забор, но соседка не даёт его восстанавливать, с богатырской силой выдёргивая вцементированные в грунт столбы.
Как ни выглянешь в окно, шастает вдоль границы с рулеткой и портняжным сантиметром, сверяет с какой-то бумажкой.
Однажды обронила она эту бумажку, я подняла, поглядела.
Какая-то геодезическая съёмка времён отмены карточной системы. А мы дачу купили спустя четверть века, да и на их участке с тех пор менялись хозяева…
Местные власти тоже давно поняли, что здесь случай не юридический, а клинический, но работа у администрации такая - поневоле посочувствуешь.
Тем более, что наш пример был не единичным. Эпидемия делёжки и приватизации свирепствовала в масштабе страны.
Но что-то страдальцы не очень-то рвались на волю из проклинаемой чиновничьей упряжки.
Вслед за людьми озверели собаки.
Схоронили мы Марса, а Джин вырос, хоть и совком, но злющим-презлющим.
На людей, слава Богу, не бросался, разве что на лыжников (из-за палок). Но всё прочее движущееся – бегущее, едущее и даже летящее вызывало у него ярость и желание немедленно остановить и вцепиться.
Будь то кошка или собака, коза или бык (на бычков он прыгал сбоку, по-волчьи хватая за шею), машины, которые он пытался тяпнуть за крыло, или летящий самолёт.
Заслышав издали гул, Джин настораживался, поднимал морду, определял направление и мчался по лесу за удаляющимся звуком. К нам возвращался в мыле, с видом победителя – мол, прогнал супостата!
Самолёту ничего не грозило, всем же прочим одушевлённым и неодушевлённым предметам, в том числе и самому Джину, да и нам (овчарка -холодное оружие) – порой приходилось несладко.
Кровь, травмы телесные, душевные и материальные.
Завершу тему “Джин и пруды”, пожалуй, наиболее впечатляющим происшествием на ближнем пруду.
После прогулки жарким июльским днём решила искупаться. Джина, как всегда, привязала поводком к ёлке. Но едва успела скинуть босоножки, как мой вросший в рынок и приватизировавший пруд пёс, ещё кое-как терпящий окрест людей, но отнюдь не себе подобных, узрел поодаль чёрного афгана, мирно сидящего возле хозяйки.
В ярости рванулся к нему, поводок лопнул, и...
Визг, паника, мамаши хватают детей. Афган пускается наутёк, Джин – за ним.
В конце концов, оба оказываются в пруду, летят шерсть и брызги...
Промедление смерти подобно - прямо в сарафане сигаю в воду.
Добравшись до визжащего клубка, хватаю обрывок поводка и волоку Джина к берегу.
Афган улепётывает. Живой.
Джин рвётся следом, нет сил удерживать. Руки мои в крови, не знаю, в чьей.
Публика на пруду застыла в ужасе.
- Поводок! – кричу я, - Киньте кто-нибудь, он к дереву привязан!
Никто ни с места.
Обрывок поводка у меня в руке - короткий, скользит, тащу рвущегося за афганом Джина прямо за ошейник. Силы на исходе.
Афган исчезает из виду, хозяйка хватает манатки и ретируется следом.
Народ вокруг в оцепенении “безмолвствует”.
Наконец, какой-то мальчишка бросает мне с берега поводок и тут же отбегает.
Уф...
Делаю узел покрепче и, отдышавшись, вылезаю.
Отыскиваю босоножки, с сарафана на них льёт вода.
Джин с триумфом отряхивается, подняв тучу брызг.
Народ по-прежнему ни гу-гу, ору только я.
Джину.
Всё, что думаю по этому поводу.
Но зато я узнала, что такое слава. Однажды по дороге к станции какой-то парнишка указал на меня приятелю:
- Вот она, та самая. Тёть, а вдруг бы они вас...того?
- Того-этого, - передразнила я, - Была б твоя собака, тоже прыгнул бы разнимать.
- Не-а, - мотнул он головой, - Ни в жисть.
Что-то действительно неудержимо изменилось в мире, и отнюдь не к лучшему.
Давно развалилось бы окончательно, если б не невидимая всесильная рука.
Удерживающая и спасающая рехнувшуюся несчастную нашу страну, спятивший посёлок с заборной эпидемией и приватизационным синдромом, спивающихся от неприкаянности мужей и соседей.
Мою Вику, выкуривающую на лоджии пачки сигарет после ночного дежурства в ожидании сгинувшего в неизвестном направлении супруга. Внучку Риту, растущую злобным одиноким зверьком при живых родителях.
Девяностолетнюю бабушку, приносящую ей в постель кофе с бутербродами и помогающую решать задачки...
Соседскую дочь, крадущуюся вдоль нашего забора с рулеткой.
Джина, гоняющегося за лайнерами и джипами…