(1967 год)
Я точно знала – таким должно быть начало. Пролог сочиню потом.
Порыв ветра вдруг сорвёт с колен листок, закружит и умчит вниз.
Вскочив с шезлонга, выкарабкиваясь из одеяла, я буду следить за его плавным полётом и приземлением, мытарствами по асфальту и клумбам с прошлогодними торчащими стеблями астр. Пока, наконец, он не заблудится в этих стеблях, безуспешно пытаясь вырваться.
И покажется вдруг необычайно важным поймать его, именно его, хоть ничего не стоило снова нацарапать эту пульсирующую в уме фразу...
И я брошусь вниз по лестнице, чтобы, перемазав туфли в глине, всё же изловить беглеца, уже почти освободившегося от пут, готового возобновить полёт.
И продолжу повествование именно на нём. Подмокшем, в рыжеватых подтёках…
“Она должна прийти сегодня...”
В Москве творческий процесс прервётся – и времени в дурной работе и суете не будет оставаться, и опять нахлынет хандра.
Я буду тосковать по нашим с Эдиком пробежкам к заливу, по серой ледяной воде, обжигающей разгорячённое гимнастикой тело.
По журчащим вдоль асфальтового серпантина ручьям и балкону с шезлонгом...Над которым в апрельской голубизне из-под приоткрывшейся небесной дверцы тянулась золотая волшебная нить прямо к перу моей изгрызанной в творческих муках авторучки.
Я начну бегать перед работой кругами по двору, вызывая недоумение и усмешки соседей.
Но толку будет мало, и в один из воскресных дней уговорю соседку Лилю поехать со мной снимать дачу.
Само собой, направились мы в Баковку, в места моей ранней юности.
Ещё помнилось роскошное по тем временам наше белое поместье,где нынче живёт Кобзон. С зимней и летней верандами, с залитым вокруг дома катком, земляничной поляной...
С волейбольной площадкой и танцами в сарайчике на ничейном соседнем участке под Лещенко и Козина.
Был уже конец мая, все дачи, разумеется, сданы.
На нашу Лесную улицу мы даже не зашли – не хотелось бередить душу, и по Первомайской добрались до поросшей ивняком речки Сетунь, за которой начинался ведущий в Переделкино лес. Где совсем уж ничего в смысле “снять” не светило.
А солнышко так пригревало, нежная майская зелень берёзок манила, и соловей, как назло, неподалёку заливался... А может, вовсе не соловей – всё равно обидно.
Мы едва держались на ногах от усталости. Я бросила на траву плащ, пакет с бутербродами, разлила по пластмассовым стопкам чай из термоса и заявила, что останусь здесь навсегда.
Лилька засмеялась, а мне хотелось плакать. Я чувствовала себя Антееем, чью пятку вместе с жизненной силой отрывают от матушки Земли.
Неподалёку пастух пас коров. Уже без особой надежды мы спросили его, не осталась ли у кого несданной дача.
- А вы в Немчиново сходите, - дед махнул рукой куда-то за холм, - Там, кажись, у Маруськи времянка свободна. Крайний дом, у дороги. Только у ей характер дурной.
Плевать мне было на Маруськин характер – я хотела бегать по утрам среди этих берёзок, купаться в Сетуни и пить парное молоко.
Маруськи с дурным характером дома не оказалось. Но был её муж Иван, который показал нам вросший в землю домишко – комната с печуркой и терраска-кухня.
Можно купить портативную газовую плитку и менять баллоны.
Можно готовить и на электрической, но тогда доплачивать за киловатты.
А так – сто двадцать за сезон – живи хоть до морозов.
Вода питьевая – в конце деревни. В огороде можно посадить зелень и овощи.
Удобства во дворе.
Лильку хоромы не впечатлили. А я сходу выложила задаток и заявила, что на–днях перееду. Прощаясь, спросила, сколько отсюда километров до станции.
- На кой тебе станция? – удивился Иван, - От нас автобус сорок пять минут ходит, прямо до Киевского вокзала. Каждые полчаса, у остановки на столбе расписание.
От такого подарка судьбы я едва не прослезилась.
Однако, проехав на автобусе минут десять, мы увидели многоэтажные дома.
- А это что?
- Как что – Москва, Кунцево.
Получилось, что сняла я дачу рядом с кольцевой.
Но ничто не могло остановить моей эйфории. Я вскакивала в семь, бежала до Сетуни, делала гимнастику.
Окуналась в такую же ледяную, как на Финском заливе, воду, бегом возвращалась и тащилась автобусом и метро на Шаболовку.
Вечером – назад в переполненном 567-м.
И опять – уже на несколько километров забег трусцой по вечернему закатному лесу. Купание в пруду у автобусной остановки – там вода теплее, парное молоко на ужин...
И, в непогоду, несколько полешек в печурку.
Запляшет огонь по стенам и потолку - и засыпаешь с обкусанным “паркером” в руке, лишь среди ночи закрывая вьюшку.
Здесь я прожила пять сезонов.
С Эдиком Тополем мы с тех пор не виделись. Он даже не знает, как круто изменил мою жизнь.
Что-то во всём этом было от инстинкта больной собаки, которая уходит из дому - или подыхать, или вернуться выздоровевшей.
Я точно знала – таким должно быть начало. Пролог сочиню потом.
Порыв ветра вдруг сорвёт с колен листок, закружит и умчит вниз.
Вскочив с шезлонга, выкарабкиваясь из одеяла, я буду следить за его плавным полётом и приземлением, мытарствами по асфальту и клумбам с прошлогодними торчащими стеблями астр. Пока, наконец, он не заблудится в этих стеблях, безуспешно пытаясь вырваться.
И покажется вдруг необычайно важным поймать его, именно его, хоть ничего не стоило снова нацарапать эту пульсирующую в уме фразу...
И я брошусь вниз по лестнице, чтобы, перемазав туфли в глине, всё же изловить беглеца, уже почти освободившегося от пут, готового возобновить полёт.
И продолжу повествование именно на нём. Подмокшем, в рыжеватых подтёках…
“Она должна прийти сегодня...”
В Москве творческий процесс прервётся – и времени в дурной работе и суете не будет оставаться, и опять нахлынет хандра.
Я буду тосковать по нашим с Эдиком пробежкам к заливу, по серой ледяной воде, обжигающей разгорячённое гимнастикой тело.
По журчащим вдоль асфальтового серпантина ручьям и балкону с шезлонгом...Над которым в апрельской голубизне из-под приоткрывшейся небесной дверцы тянулась золотая волшебная нить прямо к перу моей изгрызанной в творческих муках авторучки.
Я начну бегать перед работой кругами по двору, вызывая недоумение и усмешки соседей.
Но толку будет мало, и в один из воскресных дней уговорю соседку Лилю поехать со мной снимать дачу.
Само собой, направились мы в Баковку, в места моей ранней юности.
Ещё помнилось роскошное по тем временам наше белое поместье,где нынче живёт Кобзон. С зимней и летней верандами, с залитым вокруг дома катком, земляничной поляной...
С волейбольной площадкой и танцами в сарайчике на ничейном соседнем участке под Лещенко и Козина.
Был уже конец мая, все дачи, разумеется, сданы.
На нашу Лесную улицу мы даже не зашли – не хотелось бередить душу, и по Первомайской добрались до поросшей ивняком речки Сетунь, за которой начинался ведущий в Переделкино лес. Где совсем уж ничего в смысле “снять” не светило.
А солнышко так пригревало, нежная майская зелень берёзок манила, и соловей, как назло, неподалёку заливался... А может, вовсе не соловей – всё равно обидно.
Мы едва держались на ногах от усталости. Я бросила на траву плащ, пакет с бутербродами, разлила по пластмассовым стопкам чай из термоса и заявила, что останусь здесь навсегда.
Лилька засмеялась, а мне хотелось плакать. Я чувствовала себя Антееем, чью пятку вместе с жизненной силой отрывают от матушки Земли.
Неподалёку пастух пас коров. Уже без особой надежды мы спросили его, не осталась ли у кого несданной дача.
- А вы в Немчиново сходите, - дед махнул рукой куда-то за холм, - Там, кажись, у Маруськи времянка свободна. Крайний дом, у дороги. Только у ей характер дурной.
Плевать мне было на Маруськин характер – я хотела бегать по утрам среди этих берёзок, купаться в Сетуни и пить парное молоко.
Маруськи с дурным характером дома не оказалось. Но был её муж Иван, который показал нам вросший в землю домишко – комната с печуркой и терраска-кухня.
Можно купить портативную газовую плитку и менять баллоны.
Можно готовить и на электрической, но тогда доплачивать за киловатты.
А так – сто двадцать за сезон – живи хоть до морозов.
Вода питьевая – в конце деревни. В огороде можно посадить зелень и овощи.
Удобства во дворе.
Лильку хоромы не впечатлили. А я сходу выложила задаток и заявила, что на–днях перееду. Прощаясь, спросила, сколько отсюда километров до станции.
- На кой тебе станция? – удивился Иван, - От нас автобус сорок пять минут ходит, прямо до Киевского вокзала. Каждые полчаса, у остановки на столбе расписание.
От такого подарка судьбы я едва не прослезилась.
Однако, проехав на автобусе минут десять, мы увидели многоэтажные дома.
- А это что?
- Как что – Москва, Кунцево.
Получилось, что сняла я дачу рядом с кольцевой.
Но ничто не могло остановить моей эйфории. Я вскакивала в семь, бежала до Сетуни, делала гимнастику.
Окуналась в такую же ледяную, как на Финском заливе, воду, бегом возвращалась и тащилась автобусом и метро на Шаболовку.
Вечером – назад в переполненном 567-м.
И опять – уже на несколько километров забег трусцой по вечернему закатному лесу. Купание в пруду у автобусной остановки – там вода теплее, парное молоко на ужин...
И, в непогоду, несколько полешек в печурку.
Запляшет огонь по стенам и потолку - и засыпаешь с обкусанным “паркером” в руке, лишь среди ночи закрывая вьюшку.
Здесь я прожила пять сезонов.
С Эдиком Тополем мы с тех пор не виделись. Он даже не знает, как круто изменил мою жизнь.
Что-то во всём этом было от инстинкта больной собаки, которая уходит из дому - или подыхать, или вернуться выздоровевшей.