(начало семидесятых)

       Теперь все вечера и выходные я паслась в этих антикварных комиссионках – на Фрунзенской, неподалёку от метро “Смоленская”, но особенно на Октябрьской.
 Где во вторник принимали вещи “на комиссию”, а в среду утром подъезд осаждала разношёрстная толпа. Не только спекулянтов, но и господ в дублёнках , дам в ондатрах и норках и вообще порой весьма известных личностей.

 “Личностям” приходилось туго. Уже за пятнадцать минут до открытия начиналась предстартовая лихорадка, потому что предстояла схватка с риском не только для дублёнок и норок, но и собственного здоровья, а порой и жизни.

 Сметающая всё на пути, давящая друг друга толпа врывалась в зал и хватала всё подряд из “новенького” – картины, лампы, часы, посуду... А порой и вовсе невесть что – тут уж кому как повезёт.
 “Бывалые” заранее, ещё во вторник вечером, знали, какие интересующие их вещи сданы на комиссию, какова их стоимость и в какую сторону за ними бежать.
 Договориться с продавцом, чтоб “придержал”, удавалось редко и очень дорого стоило – за это могли выгнать с работы.

       Я считалась “бывалой”. Мгновенно освоилась, сдружилась с продавщицами, проводя их в Дом Кино и ЦДЛ на всякие мероприятия.
 И мне разрешали, когда не было начальства, сидеть в приёмной с чьим-либо сценарием на коленях, который я редактировала, а то и переписывала заново. Успевая одновременно следить за мешками и сумками посетителей, извлекающих из них, подобно волшебникам, диковинные свои вещицы, от которых захватывало дух.
 Музыкальные ящички, часы-каретники, старинную посуду и статуэтки, керосиновые лампы, бронзу... И, конечно же, завёрнутые в пододеяльники и простыни картины.

       Картины принимала отдельная комиссия. И, когда у входа продавец её развёртывал, некоторые “эдики” аж просовывали головы в форточку.
 “Эдиками” здесь называли перекупщиков, в основном, с Кавказа, недолюбливали и гоняли.

 Ценные картины посылались в Третьяковку на экспертизу. Иногда, если были деньги, я договаривалась с владельцем, сразу же оплачивала вещь полностью и, разумеется, одаривала девочек-приёмщиц.
 Продавцы, как правило, соглашались – они не теряли проценты и выигрывали во времени.
Но попадались и особо принципиальные, которые хотели, чтобы “всё было, как положено”.

 Тогда приёмщицы крутили мне пальцами у виска и приходилось утром в среду штурмовать дверь на общих основаниях.
 На выходе на не сдавшего вещь продавца набрасывалась орава “эдиков”.
Как-то мужчина принёс Казанскую икону Богоматери в потрясающем окладе, расшитом жемчугом.
“Предметы культа” в магазине на комиссию не брали. Владелец просил не очень дорого, однако такой суммы у меня при себе не было.
 Мы договорились встретиться завтра, но на выходе мне пришлось буквально драться с “эдиками”, которые, оказывается, уже были в курсе и взвинтили цену.
 Я сказала, что заплачу мужику, сколько он скажет, взяла его под руку, и мы двинулись к метро “Парк культуры”.
“Эдики” отстали, но я сразу приметила “хвост” в виде роскошной машины с дипломатическими номерами, которая осторожно нас “пасла” до самого метро.

       Назавтра продавец на явку не пришёл – дипломат победил. Я не шибко горевала, потому что и так была по уши в долгах. Со многими понравившимися вещами приходилось расставаться, чтобы приобретать новые.
 Я “заболела” всерьёз и надолго.
 В компании с кузнецовским камином и свекровьиным пианино “Герс унд Кальман”, со столом-сороконожкой и буфетом красного дерева теперь красовались павловские стулья, хрустальная люстра и овальное зеркало в позолоченной раме крепостной работы, которое я приобрела у отъезжающей за бугор семьи скончавшегося юмориста Владимира Полякова.

 На стенах появились картины, бронзовые светильники, на полках – часы и безделушки. Почти все вещи добывались с бою, на нервах, многое приходилось “доводить до ума”, ремонтировать и реставрировать, консультироваться и изучать специальную литературу - как правильно чистить ту или иную картину или покрывать позолотой сколы рамы (не дай Бог покрасить)!
 И, самое главное, - беречься от подделок и откровенного надувательства. Что было нелегко, поскольку часто приходилось самой оперативно решать вопрос о покупке – вещь буквально рвали из рук другие психи. И надо было определить, сговор это или взаправду.

       Надо сказать, интуиция и везение у меня были уникальные – практически, я никогда не накалывалась, штудировала всевозможные справочники, и очень скоро со мной стали даже советоваться.
       Это был целый мир – не только наживы, но и серьёзных коллекционеров, порой фанатично отдающих за покупку раритета последнюю копейку.
 Как-то в среду, во время очередного штурма, я схватила наугад овальный портрет какого-то господина, похожего на Белинского.
 В очереди в кассу ко мне обратился странного вида субъект в потёртом пальто и старых калошах, напоминающий Дуремара, и попросил уступить ему портрет.

       Стоящий за ним “академик” (собиратель академической живописи) стал мне делать выразительные знаки, чтоб я согласилась. Овальный господин мне не очень нравился, я пожала плечами и отдала его “Дуремару”.

       - Вы не думайте, это не шедевр, - улыбнулся благодарно и печально тот, - Просто “мужской портрет” – моё хобби.
       - Кто это? – спросила я “академика”.

       Оказалось, это был Феликс Вишневский, один из самых богатых людей Москвы. Фанатичный коллекционер, впоследствии директор Тропининского музея, завещавший стране все свои картины.

       Ну а я... С прежними страстишками –ипподромом, “Берёзками”, преферансом (теперь я играла только на отдыхе в Гаграх) было покончено.
 Я оголтело служила новому идолу, устраивая “красивую жизнь” проклятому покрывалу в мелкие розочки и камину с рогатым фавном, которого впоследствии мой зять суеверно обклеит бумажными крестиками.

       Сила и энергия у меня при этом были нечеловеческие.
 Когда понадобилось передвинуть с места на место тяжеленный шкаф, наш верный приятель Август, до сих пор ходящий по воскресеньям на бега и считающий нас изменниками, пришёл помогать.
 Они с Борисом запросили пол-литра, выработали план, приготовили специальные катки, стали спорить, как их под шкаф подсунуть...
 И до того мне надоели, что я велела им посторониться, упёрлась в шкаф задницей, поднатужилась и...
Шкаф послушно поехал и вмиг встал, куда требовалось.