(конец семидесятых)
Теперь я появлялась на Октябрьской на своём транспорте. Обычно по четвергам, когда после комиссии публика штурмовала вход.
Как-то, прорвавшись, увидела, как какой-то мужчина схватил предназначенную к продаже картину но, почему-то отставив, бросился к другой.
Так картина досталась мне.
Когда пригляделась, сразу стало ясно, что именно смутило покупателя.
Её можно было определить как “предмет культа”, что на Октябрьской обычно на комиссию не принимали, отсылая на Полянку.
Однако в то же время - это была не икона, а именно картина, даже с неразборчивой авторской подписью.
На этикетке значилось:
“Христос Благословляющий, масло, неизвестный художник”.
Я стояла в очереди в кассу, не в силах оторваться от удивительного лика Спасителя...
“Иисус возвёл очи Свои на небо и сказал: Отче! пришёл час: Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду.
Отче Святый! соблюди их во имя Твоё, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы”.
Тогда я ещё не могла помнить этих слов во время тайной вечери, потому что так и не прочла толком Евангелие.
Я просто смотрела на эти воистину “не от мира сего” глаза Богочеловека. Который уже “не здесь”, уже “победил мир”, и, вместе с тем, полон земной скорби о предстоящих муках...
Во имя спасения тех, кто остаётся, кого этот мир возненавидел, как и Его...
Перед ним – золотая чаша с вином. Правая рука поднята в благословении, в левой – хлеб:
“Приимите, ядите: сие есть тело Мое”.
И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал:
пейте из неё все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов”.
Смутно сознавая, что в моей жизни случилось чудо, я едва вникала в оживлённую дискуссию в очереди по поводу моего приобретения. Вещь, мол, безусловно, незаурядная, но трудно будет легально реализовать...
Когда считала деньги, руки не слушались.
Поразительно, что наличности точь-в-точь хватило.
Дома дискуссия продолжилась – куда вешать?
В спальню, безусловно, не положено.
Свекровь в своей с Викой комнате ничего подобного видеть не желала.
А в гостиной – придёт какой-либо партийный гость с работы, невесть что подумает...
- Не будет никаких таких гостей, - огрызнулась я, стоя на павловском стуле и вешая картину над свекровьиным пианино, - Нечего им здесь делать.
Домашние молча смотрели на меня, я – на них, и мы подумали об одном и том же...
Зачем тогда этот кузнецовский камин, буфет красного дерева, люстры и бронза, вся эта мишура и морока, с которой надо сдувать пылинки и бояться поцарапать, если не будет гостей?
Самим-то куда удобнее обедать на кухонном столе, сидеть на табуретках и разливать щи прямо из кастрюли в копеечные тарелки…
И верно, зачем?
Образ Христа с неземным скорбным взглядом и благословляющей рукой настолько сразу же вошёл в противоречие с прежним содержанием не только этой комнаты, но и самой моей жизни, что теперь, входя в гостиную, я старалась не смотреть в сторону пианино.
Или, если дело было вечером, выключала свет, зажигала свечу над клавиатурой, - лик сразу становился тёплым и живым, - и чего-то ждала.
Молиться я не умела, разве что с детства повторяла традиционно перед сном “Отче наш” – о папе, маме, бабушке, об упокоении вождя Иосифа...
Да и о чём молиться? – у меня вроде бы всё было...
Даже известность – пусть не в Союзе, так за рубежом.
Вот недавно получила экземпляр “Земли спокойных” от венгерского переводчика:
“Дорогая Юлия! Перевод этой повести принёс мне большое удовольствие. Ваше произведение имеет в Венгрии большой успех. Рад за Вас! Дюла Шоркёзи”.
И фильм “В стране ловушек” почти готов, скоро выйдет в эфир.
А там, глядишь, и книжку издам...
Господи, что Ты ждёшь от меня, как мне жить дальше?
Я открыла наугад старую бабушкину Библию. Выпала строка из Евангелия от Иоанна:
“Уже немного Мне говорить с вами, ибо идёт князь мира сего, и во Мне не имеет ничего...
И как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдём отсюда”.
“Встаньте, пойдём отсюда”...
Теперь я появлялась на Октябрьской на своём транспорте. Обычно по четвергам, когда после комиссии публика штурмовала вход.
Как-то, прорвавшись, увидела, как какой-то мужчина схватил предназначенную к продаже картину но, почему-то отставив, бросился к другой.
Так картина досталась мне.
Когда пригляделась, сразу стало ясно, что именно смутило покупателя.
Её можно было определить как “предмет культа”, что на Октябрьской обычно на комиссию не принимали, отсылая на Полянку.
Однако в то же время - это была не икона, а именно картина, даже с неразборчивой авторской подписью.
На этикетке значилось:
“Христос Благословляющий, масло, неизвестный художник”.
Я стояла в очереди в кассу, не в силах оторваться от удивительного лика Спасителя...
“Иисус возвёл очи Свои на небо и сказал: Отче! пришёл час: Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду.
Отче Святый! соблюди их во имя Твоё, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы”.
Тогда я ещё не могла помнить этих слов во время тайной вечери, потому что так и не прочла толком Евангелие.
Я просто смотрела на эти воистину “не от мира сего” глаза Богочеловека. Который уже “не здесь”, уже “победил мир”, и, вместе с тем, полон земной скорби о предстоящих муках...
Во имя спасения тех, кто остаётся, кого этот мир возненавидел, как и Его...
Перед ним – золотая чаша с вином. Правая рука поднята в благословении, в левой – хлеб:
“Приимите, ядите: сие есть тело Мое”.
И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал:
пейте из неё все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов”.
Смутно сознавая, что в моей жизни случилось чудо, я едва вникала в оживлённую дискуссию в очереди по поводу моего приобретения. Вещь, мол, безусловно, незаурядная, но трудно будет легально реализовать...
Когда считала деньги, руки не слушались.
Поразительно, что наличности точь-в-точь хватило.
Дома дискуссия продолжилась – куда вешать?
В спальню, безусловно, не положено.
Свекровь в своей с Викой комнате ничего подобного видеть не желала.
А в гостиной – придёт какой-либо партийный гость с работы, невесть что подумает...
- Не будет никаких таких гостей, - огрызнулась я, стоя на павловском стуле и вешая картину над свекровьиным пианино, - Нечего им здесь делать.
Домашние молча смотрели на меня, я – на них, и мы подумали об одном и том же...
Зачем тогда этот кузнецовский камин, буфет красного дерева, люстры и бронза, вся эта мишура и морока, с которой надо сдувать пылинки и бояться поцарапать, если не будет гостей?
Самим-то куда удобнее обедать на кухонном столе, сидеть на табуретках и разливать щи прямо из кастрюли в копеечные тарелки…
И верно, зачем?
Образ Христа с неземным скорбным взглядом и благословляющей рукой настолько сразу же вошёл в противоречие с прежним содержанием не только этой комнаты, но и самой моей жизни, что теперь, входя в гостиную, я старалась не смотреть в сторону пианино.
Или, если дело было вечером, выключала свет, зажигала свечу над клавиатурой, - лик сразу становился тёплым и живым, - и чего-то ждала.
Молиться я не умела, разве что с детства повторяла традиционно перед сном “Отче наш” – о папе, маме, бабушке, об упокоении вождя Иосифа...
Да и о чём молиться? – у меня вроде бы всё было...
Даже известность – пусть не в Союзе, так за рубежом.
Вот недавно получила экземпляр “Земли спокойных” от венгерского переводчика:
“Дорогая Юлия! Перевод этой повести принёс мне большое удовольствие. Ваше произведение имеет в Венгрии большой успех. Рад за Вас! Дюла Шоркёзи”.
И фильм “В стране ловушек” почти готов, скоро выйдет в эфир.
А там, глядишь, и книжку издам...
Господи, что Ты ждёшь от меня, как мне жить дальше?
Я открыла наугад старую бабушкину Библию. Выпала строка из Евангелия от Иоанна:
“Уже немного Мне говорить с вами, ибо идёт князь мира сего, и во Мне не имеет ничего...
И как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдём отсюда”.
“Встаньте, пойдём отсюда”...