На фото: Юля. за два месяца до начала войны.

   Фамилию свою я воистину получила свыше.

Дедушка был незаконнорожденным немцем. Его усыновила русская женщина и крестила в православном храме, где младенца и нарекли Иваном Ивановичем Ивановым.

 Прадедушка по фамилии Шушель (в семейном альбоме сохранилась фотография господина с бисмарковскими усами) о сыне заботился, дал ему приличное воспитание.
 Иван вырос видным и одарённым. Пел в церковном хоре.
 Женился на Ирине, младшей дочери многочисленного и дружного семейства инженера-путейца Павлова (всего в семье было шестнадцать детей).
 Прабабушка была полькой.
Происходило всё это в Гомеле, в Белоруссии.

   Прожил Иван недолго. Умер в тридцать один год от чахотки, оставив бабушку с тремя детьми.

Уже в пятидесятые в Гомеле на месте кладбища власти собрались устроить стадион, и мама приезжала перезахоронить прах деда.
 Сама я на эксгумации не присутствовала - боялась.

Свидетели рассказывали, что больше всего их потрясла сохранность костюма покойника. Будто только что с прилавка.

   Это был Гомель ещё до Чернобыля, с необыкновенно вкусными яблоками и полный родственников, к которым мы ежедневно наносили по несколько визитов.

 Особенно я подружилась с бабушкиным братом Алексеем, всё время твердившим маме:
 - Запомни, Шура, у тебя очень и очень непростая девочка!
 - Золотая, - отшучивалась та.

   Бабушка Ирина была верна Ивану до гроба, зарабатывала шитьём, растила детей. Но вслед за дедом сгорел от той же чахотки их старший, Валентин, затем внук.

 Заболела и Шурочка, моя мама.
 Она тогда уже была принята в ТРАМ (Театр Рабочей Молодёжи), - хорошие вокальные и внешние данные, живость, раскованность.

 Мама походила на Любовь Орлову, только повыше ростом.
 В больницу её увезли прямо со сцены – пошла горлом кровь.

  Мама выкарабкалась. Наверное, в силу своей невероятной внутренней стойкости к всевозможным испытаниям и катаклизмам, унаследованной от бабушки.

 С артистической карьерой было покончено.
 Но она, с ещё не до конца залеченным туберкулёзом, поступила в химикинский Библиотечный институт (теперь Институт Культуры), вышла замуж за Лёвушку, молодого преподавателя курса библиографии классиков марксизма-ленинизма с “пятым пунктом”.
И даже решилась родить ребёнка, что ей строго-настрого запретила медицина.

       То есть меня.

   Кстати, в роддом маму увезли с волейбольной площадки.
 Родилась “очень и очень непростая девочка” недоношенной, двухкилограммовой и была вовсе не в восторге от своего появления на свет.
 Поначалу всё время спала, не брала грудь.
 Ну и потом постоянно капризничала, болела. То простужаясь в Подмосковье, то перегреваясь в Евпатории.
 Но мама с бабушкой меня на свою голову выходили, потому что характер у меня, по их рассказам, и вовсе был “несовместимый с жизнью”.
 Чуть что не по мне - валилась на землю и с рёвом норовила пробить головой пол.

   Потом грянула война, и всё полетело кувырком.
 Родители расстались– мама ещё до войны закрутила роман с рыжим студентом.
 То ли прозрев в нём будущего известного писателя, то ли раз и навсегда обиделась на Лёвушку, который иногда являлся домой к полуночи, с воротничками в губной помаде.
 Бросая её одну сражаться с моими капризами и хворями.

   Тогда она пообещала:
 - Я тебе изменю лишь раз, но навсегда. Ты меня предал, и я предам.

   Бросив отца в прифронтовой Москве, она отправила меня с бабушкой в Ульяновск, к родителям второго мужа. А сама с ним ушла в бега, посылая нам регулярно посылки и переводы.

   - Я не хотела, чтобы тебя связывали с этой национальностью, - потом скажет она мне, - Ведь Гитлер мог выиграть войну. И тогда…

       Она не договорит, увидав моё лицо.
 Хоть речь вроде бы и шла о моём спасении, мысль, что ведь с отцом в Москве могло произойти то же самое, что с его родителями, замученными в Минске...Что мы с мамой его действительно предали,- ошеломит меня.

       Отец писал в письмах треугольником, которые мне читала бабушка, - про бомбёжки, про дежурства на крышах…

       Потом мама расскажет мне про губную помаду.

       С тех пор я больше всего на свете возненавижу предательство.

       Не обычные мелкие грешки и слабости в отношениях между людьми, а именно предательство “в минуты роковые”.
Когда поддержка “ближнему” всего нужнее. Когда сам Бог вручает его в твои руки.

       Предательство многие не прощают и мстят.
 Меня будут предавать не раз. Но я всегда буду к этому потенциально готова и потому спокойна: история с разводом родителей не пройдёт бесследно.

Я научусь одиночеству. Прощать и стараться не осуждать, потому что никогда не знаешь, как ты сама повела бы себя на месте того или иного “предателя”. В те самые “минуты роковые”.
 Разобраться в этом попыталась в романе “Дремучие двери” в истории с гибелью оператора Лёнечки.

       Спокойно отношусь и к личным врагам.
 Иное – когда обижают беззащитных и слабых, особенно на твоих глазах.

 Подобные истории про животных вообще ни читать, ни смотреть не могу – убить готова обидчика.
 И каюсь на исповеди, что ненавижу предавших святыни и великие дела наших предков, положивших за то свои жизни.

“Любить” подобных “врагов” у меня не получается.
 Священники чаще всего меня понимают, отпускают с миром.

       Моя баба Ира и баба Лёля, мать будущего отчима, в Ульяновске не поладят, и мы уедем в Башкирию, куда был эвакуирован институт отца.

 Сам же отец по-прежнему будет находиться в Москве. Мы будем от него получать, как и от мамы, посылочки. С конфетами, книжками-малышками и картонными ёлочными игрушками.

       В каждой посылке чего-то не хватало, на почте приворовывали.

       Но ведь и у них были дети.