На фото: Тот же балкон... Юля - слева

       Осенью сорок третьего вместе с институтом мы вернёмся и заживём странной семьёй – я с бабушкой и папой. В тех же двух комнатах, что до войны.
 На институтском складе сохранятся кое-какие прежние вещи и даже детский зонтик от солнца, с которым меня возили в Евпаторию.

       Это будет прекрасное время, несмотря на карточки, хлеб пополам с мёрзлой картошкой и обновы из старых юбок, - время приближающейся Победы.
 К нему мы все будем отныне причастны.
 Торжественные “От Советского информбюро” из чёрной тарелки репродуктора. Салюты над Москвой, которые все, и дети, и взрослые, лазили смотреть на чердак нашего дома.
 Святые наивные фильмы и песни тех лет…

       Жизнь уже без мамы.
 И отец, и бабушка будут ждать, что она образумится. Что-то нескладно врать - и мне, и соседям.
 Но в апреле сорок пятого бабушка прочтёт мне из маминого письма ошеломляющую новость - у меня родилась сестрёнка!
 И прежде, чем успеет удержать, я уже понесусь вниз по лестнице, делясь своим счастьем с каждым встречным-поперечным.
 Меня будут выслушивать с кривыми улыбочками, задавать осторожные вопросы, на которые я сама изобрету ответы. А ребята постарше и вовсе будут отпускать двусмысленности и сальности.
 Но мне, совсем потерявшей голову от счастья и гордости, будет на них глубоко плевать.   
  Сестрёнка!
     
  Только станет ясно, что мама не вернётся никогда.
     
 Мы встретимся 9 мая, в День Победы. Посмотрим салют на Красной площади, будем петь, обниматься и плакать. И все вокруг будут целоваться и плакать.
 А потом отправимся пешком до Белорусского вокзала, где мама с отчимом и одномесячной Надькой снимали крохотную комнату.
 Толпа понесёт нас, как река. Можно будет просто поджать ноги – не упадёшь.

       В комнатке умещалась только кровать, на которой мы переночуем вчетвером. Бельевая корзина для сестры, застланная вместо пелёнок газетами, и школьный столик, на котором отчим напишет свой первый роман.
 Стул, когда укладывались спать, пришлось подвесить на гвоздь в стене.

       В июле сорок пятого мне подарят на день рождения роскошную немецкую куклу с пепельными волосами и в белых туфельках, – тогда на рынке было много трофейных вещей.

 Кукла стоила восемьсот рублей, а полбуханки хлеба – сорок пять.
 Цены я буду помнить все и на всё - с того первого похода на рынок.

       Мама с отчимом приедут меня тайком повидать в августе сорок пятого. Устроят пикничок на берегу химкинского канала.
 Мама будет в шёлковой цветастой кофточке, очень красивая и весёлая.
 На разостланном байковом одеяле будут бутерброды, яблоки и бутылка вина, заткнутая тугой пробкой, потому что бутылка постоянно падала.

 Взрослые будут говорить про атомную бомбу, которую американцы сбросили на Хиросиму. О том, что теперь жди новой войны.

 Но бабушка, “сверкнув очами”, заявит:
       - Да есть она и у нас, бомба. А нет, так завтра будет. Ещё похлеще.
 Поди, у нашего в Кремле уже последнюю гайку привёртывают…
       И отхлебнёт прямо из горла никак не желающей стоять бутылки.

 Все поймут, о ком речь, как-то сразу успокоятся и заговорят о Надьке, оставленной на попечение перебравшейся в столицу бабки Лёли.
Мол, надо срочно снимать на зиму угол в Подмосковье, потому что в комнате на Белорусской нет места.
 А отчиму – поскорей заканчивать роман, так как нет денег.
 И что делать нам с бабой Ирой, если папа надумает жениться?

       Жениться отец надумал через три года. А до того всё приводил невест на смотрины – мне и бабушке. Своих студенток и аспиранток, одну краше и моложе другой.

 В доме у нас стали частыми шумные застолья. Меня сажали за общий стол, несмотря на бабушкины протесты. Кандидатки наперебой пичкали меня сладостями, помогали делать уроки, чтоб “замолвила словечко”.
Женщинам отец по-прежнему нравился, хоть и катастрофически лысел.
Я наглела, привыкая быть в центре внимания, пыталась, не имея ни слуха, ни голоса, петь.
 А однажды под шумок нализалась сладкого “Спотыкача” и буянила.

       Я не понимала, почему иногда среди общего веселья папа вдруг прибегал в нашу с бабушкой комнату и плакал на её груди. И она тоже роняла слёзинки на его лысеющую голову.
 Наверное, он всё же очень любил маму, несмотря на ту злосчастную губную помаду.

       Повезёт ему лишь с третьей женой, интеллигентной симпатичной ленинградкой, всё бросившей ради тогда уже начисто обобранного дамами и лысого библиографа “марксизма-ленинизма”.
 И родит ему сына Гришу. А мне - брата.

       Вторая жена была, кстати, тоже красоткой. Похожей уже не на Любовь Орлову, как мама, а на Жанну Прохоренко. И пела замечательно.
  Но по характеру оказалась сущей, как теперь говорят, стервой.

 Первой жертвой стала моя бабушка, которая, впрочем, тоже спуску не давала.
 Отец метался между ними, пробовал мирить, защищал меня, хотя лично на меня нападок не было. Просто я бросалась на защиту бабушки.

 Потом началось между “молодыми” открытое противостояние с метанием посуды и холодного оружия в виде ножей-вилок.
 Когда отец в очередной раз схватился за бабушкины портновские ножницы (в гневе он был воистину страшен), я в панике удрала во двор.

 Был поздний вечер, ни души.
 Помню, что не плакала, только по-щенячьи дрожала, впервые в жизни не представляя, что же теперь делать.
 Бабушка в тот день ночевала на Белорусской.
 Отец выскочил следом. Пробормотал, чтоб я не обращала внимания. Что в жизни всякое бывает.
 Но домой нам обоим идти не хотелось.
 Тогда он принёс трофейный фонарик и том Лермонтова.
 И прямо на лестнице читал мне вслух “Мцыри”.

       Я знал одну лишь думы власть,
       Одну, но пламенную страсть:
       Она как червь во мне жила,
       Изгрызла душу и сожгла.
       Она мечты мои звала
       От келий душных и молитв
       В тот чудный мир тревог и битв,
       Где в тучах прячутся скалы,
       Где люди вольны, как орлы.

       “Стерва” тоже родит отцу сына, а мне брата Сергея.
 Но я так его никогда и не увижу.
Не довелось, хотя спустя много лет он меня разыскивал.
 Вскоре отец разведётся.

 Но ещё раньше мама с отчимом снимут часть дачи в подмосковном Пушкине.
Где я пожелаю креститься в деревенской церквушке. Крёстной моей станет баба Лёля.