(1954-55 годы)
Вокруг всё стало понемногу меняться. Активизировались “стиляги”, коктейль-холлы и прочие атрибуты “загнивающего Запада”.
Я теперь жила в писательском доме на Лаврушенском, в самом гнезде “золотой молодёжи”. Училась с ними в одной школе.
Однажды меня пригласили на день рождения, где пили коктейли, танцевали “стилем” и играли в бутылочку.
Мой первый в жизни поцелуй был омерзительным – будто холодная, липкая, пропахшая вином медуза вползала в рот.
Я вытерпела, но потом от шока тоже хлебнула лишку. Убедившись, как в том анекдоте, что “вино делает тебя другим человеком, а тому тоже выпить хочется”.
Короче, в меня вселился бес. Мы с сёстрами-близняшками из параллельного класса, решив после вечеринки прогуляться, шатались по элитному переулку. Чертили на заиндевелом заборе хулиганское слово из трёх букв и помирали со смеху.
Наутро болела голова, мутило. Я немного отмокла под душем и поплелась в школу. Близняшки, тоже с портфелями, догнали меня.
- Какая ещё школа, погляди на себя. В “Повторном” - “Мост Ватерлоо”, чуваки билеты взяли.
Так началась моя богемная жизнь. Прогулы по сердобольным маминым запискам и блатным справочкам. Вечерами – танцы-шманцы с вермутом или портвейном. Утром – кинотеатр Повторного фильма с буфетом, где продавали бутерброды с сёмгой и пиво портер.
По выходным и праздникам – гудёж в пустых переделкинских дачах.
Время от времени туда наезжали родители и всех разгоняли, пугая фельетонными санкциями. Которые действительно порой обрушивались на головы “чуваков, чувих и “перерожденцев-предков”.
Жить в писательском доме было интересно. Доводилось ездить на лифте с Вертинским, Пастернаком, Ахматовой – о прочих подданных советской музы, проживающих в нашем подъезде, уж и не говорю.
Чаще всего проезжала к себе на третий этаж жена поэта Семёна Кирсанова, красавица Раечка. Всегда в тренировочном костюме и с теннисной ракеткой.
Потом поэт застукал её на квартире с тренером. Был жуткий скандал, от которого пострадал больше всех пудель Марсик.
Запертый в брошенной разругавшимися хозяевами квартире, без еды, питья и привычных прогулок, он душераздирающе выл на весь дом. И никто не знал, как ему помочь.
Астрономию, спорт и ледяной душ я забросила. В дневнике появились четвёрки и даже тройки, на душе скребли кошки.
Сладкая жизнь быстро наскучила, но попробуй вырвись, когда “среда обязывает”.
Но чем больше я себя заставляла веселиться, тем становилось тошнее.
Появился у меня мальчик, который нравился не мне, а моей однокласснице. В то время как её мальчик нравился мне.
Мы долго думали, что тут предпринять, но так и не придумали. А все вокруг уже давно ходили “в дамках”.
Чувствуя себя едва ли не старыми девами, мы сговорились в один и тот же вечер тоже стать “как все”. Обнялись и отправились на свидания, как на казнь.
Чтобы пересилить себя, мне пришлось напиться. Происходившее помню плохо, разве только то, что всё было отвратительно.
Я глотала вино пополам со слёзами и думала о “её мальчике”, который сейчас обнимает мою счастливую одноклассницу.
Через несколько лет, когда я уже буду замужем и с годовалой дочкой, мы с моей пассией случайно встретимся в “Ударнике”, на дневном фестивальном киносеансе.
Он затащит меня к себе “попить чайку” и едва не изнасилует.
С трудом вырвавшись под клятвенные обещания встретиться в другой раз, я буду размышлять уже в метро, прикрывая разодранный чулок, о странностях и загадках дел сердечных.
А тогда, посчитав себя наконец-то состоявшейся светской львицей и подивившись человечеству, уделяющему столько времени и сил хрен знает чему под названием “любовь”, я успокоюсь. Перестану подходить к телефону и вообще после школы буду удирать в читальный зал “Ленинки”, где меня никто не сможет достать.
Обложившись учебниками и редкими книгами, буду грызть “гранит науки” в самых разных областях. Девятый класс, а я ещё не решила, кем стану.
“Пробовала перо” – стишки, короткие рассказы и даже поэма.
Выслушав похвалы читателей, опусы обычно тут же сжигала.
Тянуло меня и к медицине. Ездила в институт сердечной хирургии, помогая ухаживать за обречёнными детишками с синими губами – так хотелось их спасти!
То мыла пробирки в лаборатории великого Демехова где-то на Пресне.
Но малыши, самые умненькие и красивые, умирали на операционном столе.
Да и демеховских собак было жаль.
Дома я теперь почти не бывала. Наскоро обедала в кафе “Прага” сосисками с тушёной капустой и чашкой кофе и спешила то в Ленинку, то к Демехову, то на тренировку в секцию художественной гимнастики. Меня даже зачислили в участники выступлений на будущем московском всемирном фестивале молодёжи и студентов. Но, увы, опять неудачный прыжок и вывих коленки.
На этот раз, вспомнив, как мне на катке “вправляли кости”, я чашечку на место вправила сама.
Подошли выпускные экзамены.
Баковское поместье отчим к тому времени продал и “пошёл в народ”.
Объявив, что к этому самому народу надо быть ближе, построил дом под Рязанью, в есенинских местах.
Я по Баковке тосковала, особенно по ледяной дорожке вокруг дома. По своей земляничной поляне и собаке Троллю.
* * *
Спустя много лет, проезжая мимо этих мест уже на свою дачу, по Киевскому направлению, я почувствовала, как ёкнуло сердце, и попросила мужа свернуть машину на знакомую улицу.
Вышел охранник и сказал, что хозяев нет дома. Но услыхав, что я здесь когда-то жила, милостиво разрешил глянуть издали на перестроенный дом.
Странное это чувство – возвращаться в места из прошлой жизни, где тебя уже нет. Что-то кладбищенское.
- Скажите хоть, кто здесь теперь живёт? – спросила я, зная, что имение несколько раз переходило из рук в руки.
Поколебавшись, охранник коротко бросил: - Кобзон.
Потом, смягчившись, добавил, указав на жёлтое здание неподалёку: - А здесь у него студия звукозаписи.
- У нас тут собачья будка была, - поведала я мужу Борису.
- Такова се ля ви, – подытожил охранник, давая понять, что экскурсия окончена.
* * *
Семья наша уехала на лето в деревню (к тому времени родилась вторая сестра), а я сидела одна в пустой квартире, отключив телефон, и зубрила.
Квартира теперь у нас тоже была другая, побольше. Мы поменялись с Березовскими с доплатой.
У Гены Шангина-Березовского, не только студента биофака МГУ, но и композитора, того самого, что сочинит “Царевну-Несмеяну”, собиралась по вечерам шумная студенческая компания.
Они выходили на балкон наших прежних апартаментов, который располагался через двор как раз напротив моей нынешней комнаты, и орали хором:
- Ю-ля!
Я нехотя открывала окно.
- Иди к нам!
Я кричала, что мне надо заниматься, что завтра экзамен.
Но однажды они всё-таки зазвали.
Это была совсем другая публика, не то что наша прежняя тусовка. Хоть и постарше, но куда интереснее. Вели интеллектуальные беседы, сочиняли песни и просто стихи:
На перекрёстке двух тропинок
Ушла нога в подводный ил.
Смеялся дятел-черноспинок,
И ель трухлявую долбил...
Особенно ошеломил меня Володя Познер. Прибывший из самой Америки и неправдоподобно красивый.
Я ещё больше помрачнела и сбежала.
Так не плачь, не грусти, как царевна Несмеяна,
Это глупое детство прощается с тобой…
Вокруг всё стало понемногу меняться. Активизировались “стиляги”, коктейль-холлы и прочие атрибуты “загнивающего Запада”.
Я теперь жила в писательском доме на Лаврушенском, в самом гнезде “золотой молодёжи”. Училась с ними в одной школе.
Однажды меня пригласили на день рождения, где пили коктейли, танцевали “стилем” и играли в бутылочку.
Мой первый в жизни поцелуй был омерзительным – будто холодная, липкая, пропахшая вином медуза вползала в рот.
Я вытерпела, но потом от шока тоже хлебнула лишку. Убедившись, как в том анекдоте, что “вино делает тебя другим человеком, а тому тоже выпить хочется”.
Короче, в меня вселился бес. Мы с сёстрами-близняшками из параллельного класса, решив после вечеринки прогуляться, шатались по элитному переулку. Чертили на заиндевелом заборе хулиганское слово из трёх букв и помирали со смеху.
Наутро болела голова, мутило. Я немного отмокла под душем и поплелась в школу. Близняшки, тоже с портфелями, догнали меня.
- Какая ещё школа, погляди на себя. В “Повторном” - “Мост Ватерлоо”, чуваки билеты взяли.
Так началась моя богемная жизнь. Прогулы по сердобольным маминым запискам и блатным справочкам. Вечерами – танцы-шманцы с вермутом или портвейном. Утром – кинотеатр Повторного фильма с буфетом, где продавали бутерброды с сёмгой и пиво портер.
По выходным и праздникам – гудёж в пустых переделкинских дачах.
Время от времени туда наезжали родители и всех разгоняли, пугая фельетонными санкциями. Которые действительно порой обрушивались на головы “чуваков, чувих и “перерожденцев-предков”.
Жить в писательском доме было интересно. Доводилось ездить на лифте с Вертинским, Пастернаком, Ахматовой – о прочих подданных советской музы, проживающих в нашем подъезде, уж и не говорю.
Чаще всего проезжала к себе на третий этаж жена поэта Семёна Кирсанова, красавица Раечка. Всегда в тренировочном костюме и с теннисной ракеткой.
Потом поэт застукал её на квартире с тренером. Был жуткий скандал, от которого пострадал больше всех пудель Марсик.
Запертый в брошенной разругавшимися хозяевами квартире, без еды, питья и привычных прогулок, он душераздирающе выл на весь дом. И никто не знал, как ему помочь.
Астрономию, спорт и ледяной душ я забросила. В дневнике появились четвёрки и даже тройки, на душе скребли кошки.
Сладкая жизнь быстро наскучила, но попробуй вырвись, когда “среда обязывает”.
Но чем больше я себя заставляла веселиться, тем становилось тошнее.
Появился у меня мальчик, который нравился не мне, а моей однокласснице. В то время как её мальчик нравился мне.
Мы долго думали, что тут предпринять, но так и не придумали. А все вокруг уже давно ходили “в дамках”.
Чувствуя себя едва ли не старыми девами, мы сговорились в один и тот же вечер тоже стать “как все”. Обнялись и отправились на свидания, как на казнь.
Чтобы пересилить себя, мне пришлось напиться. Происходившее помню плохо, разве только то, что всё было отвратительно.
Я глотала вино пополам со слёзами и думала о “её мальчике”, который сейчас обнимает мою счастливую одноклассницу.
Через несколько лет, когда я уже буду замужем и с годовалой дочкой, мы с моей пассией случайно встретимся в “Ударнике”, на дневном фестивальном киносеансе.
Он затащит меня к себе “попить чайку” и едва не изнасилует.
С трудом вырвавшись под клятвенные обещания встретиться в другой раз, я буду размышлять уже в метро, прикрывая разодранный чулок, о странностях и загадках дел сердечных.
А тогда, посчитав себя наконец-то состоявшейся светской львицей и подивившись человечеству, уделяющему столько времени и сил хрен знает чему под названием “любовь”, я успокоюсь. Перестану подходить к телефону и вообще после школы буду удирать в читальный зал “Ленинки”, где меня никто не сможет достать.
Обложившись учебниками и редкими книгами, буду грызть “гранит науки” в самых разных областях. Девятый класс, а я ещё не решила, кем стану.
“Пробовала перо” – стишки, короткие рассказы и даже поэма.
Выслушав похвалы читателей, опусы обычно тут же сжигала.
Тянуло меня и к медицине. Ездила в институт сердечной хирургии, помогая ухаживать за обречёнными детишками с синими губами – так хотелось их спасти!
То мыла пробирки в лаборатории великого Демехова где-то на Пресне.
Но малыши, самые умненькие и красивые, умирали на операционном столе.
Да и демеховских собак было жаль.
Дома я теперь почти не бывала. Наскоро обедала в кафе “Прага” сосисками с тушёной капустой и чашкой кофе и спешила то в Ленинку, то к Демехову, то на тренировку в секцию художественной гимнастики. Меня даже зачислили в участники выступлений на будущем московском всемирном фестивале молодёжи и студентов. Но, увы, опять неудачный прыжок и вывих коленки.
На этот раз, вспомнив, как мне на катке “вправляли кости”, я чашечку на место вправила сама.
Подошли выпускные экзамены.
Баковское поместье отчим к тому времени продал и “пошёл в народ”.
Объявив, что к этому самому народу надо быть ближе, построил дом под Рязанью, в есенинских местах.
Я по Баковке тосковала, особенно по ледяной дорожке вокруг дома. По своей земляничной поляне и собаке Троллю.
* * *
Спустя много лет, проезжая мимо этих мест уже на свою дачу, по Киевскому направлению, я почувствовала, как ёкнуло сердце, и попросила мужа свернуть машину на знакомую улицу.
Вышел охранник и сказал, что хозяев нет дома. Но услыхав, что я здесь когда-то жила, милостиво разрешил глянуть издали на перестроенный дом.
Странное это чувство – возвращаться в места из прошлой жизни, где тебя уже нет. Что-то кладбищенское.
- Скажите хоть, кто здесь теперь живёт? – спросила я, зная, что имение несколько раз переходило из рук в руки.
Поколебавшись, охранник коротко бросил: - Кобзон.
Потом, смягчившись, добавил, указав на жёлтое здание неподалёку: - А здесь у него студия звукозаписи.
- У нас тут собачья будка была, - поведала я мужу Борису.
- Такова се ля ви, – подытожил охранник, давая понять, что экскурсия окончена.
* * *
Семья наша уехала на лето в деревню (к тому времени родилась вторая сестра), а я сидела одна в пустой квартире, отключив телефон, и зубрила.
Квартира теперь у нас тоже была другая, побольше. Мы поменялись с Березовскими с доплатой.
У Гены Шангина-Березовского, не только студента биофака МГУ, но и композитора, того самого, что сочинит “Царевну-Несмеяну”, собиралась по вечерам шумная студенческая компания.
Они выходили на балкон наших прежних апартаментов, который располагался через двор как раз напротив моей нынешней комнаты, и орали хором:
- Ю-ля!
Я нехотя открывала окно.
- Иди к нам!
Я кричала, что мне надо заниматься, что завтра экзамен.
Но однажды они всё-таки зазвали.
Это была совсем другая публика, не то что наша прежняя тусовка. Хоть и постарше, но куда интереснее. Вели интеллектуальные беседы, сочиняли песни и просто стихи:
На перекрёстке двух тропинок
Ушла нога в подводный ил.
Смеялся дятел-черноспинок,
И ель трухлявую долбил...
Особенно ошеломил меня Володя Познер. Прибывший из самой Америки и неправдоподобно красивый.
Я ещё больше помрачнела и сбежала.
Так не плачь, не грусти, как царевна Несмеяна,
Это глупое детство прощается с тобой…