(Москва, 1956 год)

       Осенью началась моя студенческая и трудовая жизнь.
 Деканат требовал справки о работе, и я сразу же стала печататься в разных газетах и журнальчиках, включая издания на английском. Помню какую-то свою публикацию об обычаях народов Севера.
 В “Вечёрке” - об активном пенсионере из ЖЭКа, который выхлопатывал малоимущим пенсии побольше.
 После моей заметки активист стал до того популярен и востребован, что в панике сменил место жительства.

       На лекции и занятия ходила то на дневное, то на вечернее отделения. Быстро научилась курить, шпаргалить (у меня была для этого специальная нижняя юбка с обоймой кармашков), пролистывать по диагонали Сумарокова и Фонвизина, Данте и Гомера вперемешку с постановлениями партии и правительства о печати. И всё успевать.

 Такая насыщенная программа нравилась, я даже раздумала переходить на дневное.
 Личная жизнь меня интересовала постольку, поскольку. Нравились ухаживания, подарки, приглашения в рестораны, но от двусмысленных предложений увиливала, памятуя первый тусклый сексуальный опыт.
 Один из ленинградских лёшек, который учился в Москве в престижном вузе, простил мне злостное нарушение туристской дисциплины и поведал, что мечтает посвятить свою жизнь реабилитации Троцкого.

 Потом несколько раз сводил в консерваторию. Однажды остался у меня ночевать (семья была тогда на новой даче под Рязанью) и сделал предложение. Серьёзное.

Я в ответ разразилась проповедью о жалком физическом и духовном состоянии современного общества, улучшению которого мы, передовые умы, должны посвятить жизнь.
 А чтоб жениться и плодить детей – “кому ума не доставало”.
 Мол, обывательский семейный сектор и без нас перебьётся.

       Короче – вот тебе моя дружеская рука и спокойной ночи.

       Наутро Лёшка исчез. На двери жёваным хлебом была приклеена записка:
 “Прощай, Юля. Желаю тебе счастья, которого ты всё-таки никогда не получишь”.

       Недавно видела вроде бы его по телевизору. Похож, неплохо выглядит, фамилия и имя совпадают. Известная личность. То ли профессор, то ли академик в своей области.

       Интересно, а его планы насчёт Троцкого – с ними как?
 Кто бы мог поверить, что спустя почти полвека (дело было ещё до хрущёвских “разоблачений”) мне придётся реабилитировать самого Сталина? Который пропахшим "Герцеговиной Флорой" пальцем смахнул лёшкиного Троцкого с игрового поля Истории...
       Да разве тогда я сама бы такому поверила?

       Потом был двадцатый съезд и дальнейшая, как теперь говорят, “либерализация нравов”.
 К новым вождям я относилась весьма недоверчиво и презрительно. Как и к публикациям о “культе личности”, продолжая просто верить в “наши ценности”, оказывающиеся, в основном, христианскими и отвечающими моей совести.
 И по-прежнему молилась перед сном о вечной памяти “усопшего Иосифа”. Надеясь, что рано или поздно обязательно появится новый вождь или вожди, которые продолжат его дело и поведут нас не в “сытое”, а в “Светлое” Будущее.

       Между тем, кончилась весенняя сессия и грянул московский молодёжный фестиваль.
 Совсем другой мир.
 Будто ворвалась вдруг развесёлая, манящая и одновременно взрывоопасная толпа незнакомых ряженых в пуритански строгую нашу Москву.
 Я удрала туда на попутке и двух электричках с нового деревенского поместья.
Есенинские места, липовая роща на крутом берегу Оки. Внизу – потрясающий вид на заливные луга и Мещеру. Свежая зелень и фрукты.

 Куда там! В Москву, в Москву!..

 Помню, как стояла перед зеркалом в пустой квартире, сравнивая своё отражение с девушкой на обложке журнала, который только что сунул мне в авоську темпераментный итальянец. Уверяющий, насколько я поняла, стоя рядом в очереди за кефиром, что мы с этой “Анной” очень похожи.
 До сих пор не знаю, кто эта “Анна” - (только не Маньяни).

       А ведь и вправду были похожи – такая же загорелая. И платья похожи, только у неё куда короче.
 И туфли у меня такие есть - узконосые “калошики”, хоть и на микропорке.
 А модный “хорс тэйл” (лошадиный хвост) сделать пару пустяков.

       Вмиг отхватила подол до колен. Когда подшила – получилось даже короче, чем у образца. Надела широкий лаковый поясок в тон “калошикам”.
 Косищу свою подрезать не стала – просто расчесала и туго перехватила на затылке кожаным шнурком. Получился “хорс тэйл” почти до талии.
 Порылась в маминой косметике. Нашла там заодно и модную сумочку через плечо, которой не было даже у той, на фото.
 Класс!
       И рванула на ВДНХ. Где, по информации, диковинные гости размещались в окрестных гостиницах.
 Чтоб людей поглядеть и себя показать.

       Села на скамью у входа, закинув ногу на ногу, и достала из пачки традиционный студенческий “Дукатик”.
 Мне тут же предложили “Кэмел”, чиркнули зажигалкой.
Завязался разговор на ужасном французском, потом на “Инглише” – кто да что.

 На факультете мы учили французский, но по-английски, спасибо школьной англичанке Софье Николаевне, я читать и болтать научилась.
 Меня понимают, я понимаю – здорово.
 Постепенно подсаживается народ, сыплются вопросы.
 Что-то вроде пресс-конференции – ну как же, журналистка!

- А почему у вас однопартийная система, да железный занавес, да нет свободы слова и прав человека?..
В ответ козыряю бесплатной медициной, образованием, жильём и отдыхом по профсоюзным путёвкам в лучших черноморских здравницах.
 Сыплю цифрами и фактами, поражая гостей знанием английских числительных.
Крою последними словами капитализм, империализм, апартеид. Ку-клукс клан, гонку вооружений, маккартизм и все их реваншистские буржуазные правительства. Обдирающие народ непосильными военными налогами и скрывающие правду о Стране Советов.
А заодно и продажных журналистов, вторящих своим хозяевам за доллары.
На которых “следы грязи и крови”.

       Вокруг – одобрительные возгласы, особенно насчёт военных налогов.
 Я всё больше распаляюсь и заявляю, что, в конце концов, “каждый народ имеет правительство, которого достоин”.
 Аплодисменты.
 По поводу “прав человека” безуспешно пытаюсь перевести на английский известное высказывание Пушкина.
 Мне помогает неизвестно откуда взявшаяся переводчица:

       Не дорого ценю я громкие права,
       От коих не одна кружится голова.

       Я не ропщу о том, что отказали боги
       Мне в сладкой участи оспаривать налоги
       Или мешать царям друг с другом воевать;

       И мало горя мне, свободно ли печать
       Морочит олухов, иль чуткая цензура
       В журнальных замыслах стесняет балагура.

       Всё это, видите ль, слова, слова, слова…

       Переводчица – чудесный “рояль в кустах”, умудрилась процитировать классика аж в чьём-то поэтическом переводе.
 Наизусть и с выражением.

 Становится что-то уж очень шумно. Поднимаю голову и обнаруживаю вокруг целую толпу всех расцветок, возрастов и темпераментов.
Становится немного не по себе. Нет, уж лучше не смотреть.

 Снова опускаю глаза. Так и есть.
 Туфли. Тупоносые кремовые сандалеты, совсем рядом с моими “калошиками”.
 Я уже разобралась – иностранцев от приодевшихся “наших” теперь внешне можно отличить лишь по острым носкам обуви.

       Доболталась. Взглянув на часы, ахаю, раскланиваюсь на все стороны и спешно ретируюсь.
 Так и есть – идёт следом. Невзрачный такой, но в джинсе и яркой рубашке – не отличишь, если б не сандалеты. Останавливаюсь.
       - Здрасьте. Я что-либо не так говорила?
       Он смеётся:
       - Вы это про что?

       Сходу выкладываю ему про сандалеты и прошу извинения, ежели что не так.
Села вот на минутку отдохнуть, навалились, что да почему, пришлось импровизировать.
 Уходить от вопросов тоже нельзя – они, небось, думают, что у нас по улицам медведи ходят...

       - Нельзя, - кивает он, по-прежнему улыбаясь, и протягивает руку, называя своё имя-отчество и переходя на “ты”,
 - Почему же, ты всё правильно отвечала. Только у меня немножко другое управление.
 Я – разведчик.
       Ого!
       - А ты вправду журналистка?
       - Учусь на журфаке, печатаюсь понемногу.

       - Молодец. Нет, ты всё правильно отвечала. Кое-кому не мешало б поучиться.
       - Тогда почему вы..

       - Понимаешь, мы везли этих гавриков на очень интересное мероприятие. Подогнали два автобуса, а эти ни с места. Как приклеенные.
 Наши говорят: “Иди погляди, что там за дела”.
 Вот и сел тебя послушать...
 
Помочь нам в работе с иностранцами сможешь, если понадобится?

       От перспективы стать Матой Хари я в полном восторге. Обмениваемся телефонами.

       Уже через полчаса где-то в районе Охотного ряда лихо отплясываю огненный незнакомый танец с высоким красавцем-египтянином по имени Али.
Он из Каира. У него там любимая девушка, что меня очень устраивает – не будет приставать.

 Али просто учит меня танцевать – что-то невообразимое, с элементами акробатики. Но я гимнастикой занималась, у меня неплохо получается.
 Мы гуляем рука об руку по Москве. Али угощает меня жвачкой. Присоединяемся то к одной, то к другой группе с гитарой, транзистором или целым оркестром.
Поём, знакомимся, обмениваемся сувенирами.
 И пляшем, пляшем, отхватывая всякие экзотические призы.
 Сверкают загорелые коленки, бьётся по спине в такт бешеному ритму мой “лошадиный хвост”.

       Замечательный приз – набор пластинок с автографом получаю от Яниса – он приехал на фестиваль из Кракова со своим джазом.
 Тоже высокий и красивый, женат, двое детей.
 Мы и с ним, когда он свободен от концертов, гуляем потом по Москве рука об руку.
 Не танцуем, а беседуем о всяких высоких материях.
 И тоже по-английски – почему-то по-польски я ни бум-бум, как и он по-русски.
 Иногда целуемся. Нежно и невинно, как брат с сестрой.

       Близится к концу фестивальная сказка.
 С Али прощаемся быстро и легко, будто расстаёмся на неделю.
 Он ещё долго будет передавать мне с оказией коробки разноцветной жвачки.

 Янису дарю своё фото:
 - Береги – мы ведь никогда не увидимся”.

 Неожиданно он заплачет. Оказалось, “мужчины тоже плачут”.
 И у меня сердце щемило, но как-то не плакалось.

       Через несколько лет он всё же приедет в Москву и зайдёт к нам на квартиру (я буду уже жить у мужа).
 Выпросит у “пани маменьки” ещё одну мою фотографию, галантно поцелует ей ручку. А мне заочно пожелает счастья, произведя на маму большое впечатление.