(1967-71 годы)

       Подробно я описала свою жизнь в Немчинове в мистерии “Дремучие двери” (Иоанна в Ильичёвке). Дача Брежнева действительно была на холме неподалёку за сплошным бетонным забором.
       Домашние и знакомые считали мою деревенскую жизнь дурью и мазохизмом.
Борис, правда, тоже приобщился к бегу, но приезжал, в основном, на выходные, что меня устраивало – общения я ни с кем не жаждала.
 Вику же плотно опекала свекровь, которая полагала (кстати, вполне справедливо), что для ребёнка в домике отсутствуют необходимые удобства.
 После начала каникул дочка у меня гостила недельку-другую, а затем моя мама брала её с собой на Оку или на Рижское взморье - в литфондовский дом творчества.

       Только вот времени на повесть почти не оставалось.
 По счастью, вскоре меня перевели в только что созданное творческое объединение “Экран” на должность редактора-сценариста (Мамедов меня запомнил и сдержал слово).

 Потом и вовсе была организована при “Экране” сценарная мастерская, где со мной работали и Юрий Визбор, и Борис Шустров, и другие творческие личности.
 Поначалу приходилось служить, в основном, редактором. А так как авторский контингент был чаще всего “вторичным” (приходили в “Экран” те, кому не повезло в кино), то лично мне иногда проще было самой написать за автора, чем добиваться от него нужного текста.

  Помню, как однажды за несколько часов до звукозаписи текст к трёхчастёвке, где я была редактором, начисто отсутствовал. И тогда Марлен Мартынович Хуциев, бывший у нас худруком, махнул рукой:
  – Ладно, сочиняй сама.
 До этого долго не позволял – может, боялся, что потребую гонорар.
 Текст был утверждён, записан. Я не получила ни копейки, но не дёргалась – фильм прошёл, и ладно.
       Обижало другое – время от времени обрушивались на нас всякие дисциплинарные репрессии – у входа записывали, кто когда явился, опоздавшим объявляли выговора или лишали премий.

 Я никак не могла смириться с такой казарменной муштрой, тем более что делать порой на работе было совершенно нечего.
 Летишь, бывало, вверх по эскалатору метро, затем с риском для жизни – через дорогу к троллейбусу... А отметилась, плюхнулась на рабочее место, отдышалась – можешь краситься, чесать язык, чаи гонять, никому до тебя дела нет.
 Но не дай Бог уйти раньше шести!
 Вот тогда я и приспособилась, заткнув уши восковыми импортными затычками, продолжать сочинять странную свою повесть про Землю-Бета.
       “Она должна прийти сегодня...”

       Помню, как торговались с писателем  Кузнецовым, с которым мне было велено заключить договор на пять тысяч за экранизацию его повести “Огонь”, опубликованной в “Юности”.
 Бледный неврастеничный автор требовал шесть.
 Шесть ему дали, но он их так и не получил, потому что махнул через пару недель в Лондон и там остался.
Только нервы зря мотал.

       Меня в “Экране” начальство с некоторых пор побаивалось.
 За одно из опозданий мне вынесли выговор. Я ужасно разозлилась, промолчала, но, как говорили девчонки, взглядом метала “громы и молнии”.
 От этих “громов и молний”, по их мнению, тут же увезли на скорой с внезапным приступом удушья мою непосредственную начальницу, патологически здоровую молодую даму.
 Другая дама, подписавшая приказ, покрылась на следующий день не менее странной сыпью.

 А самый наш главный начальник, Хессин, расписавшийся в выговоре третьим, вообще куда-то сгинул на пару недель.
 Как потом выяснилось, отлеживался в “Кремлёвке” в предынфарктном состоянии.
 Я не очень верила слухам о своих колдовских способностях, но на всякий случай старалась с тех пор “не метать”, прощая личным обидчикам, как велит заповедь.

       Как-то засиделась в Останкино, увлекшись работой над повестью, до глубокого вечера.
И вдруг до меня дошло, что на этаже никого нет.
Охватил панический страх, сердце колотилось.
 Наскоро заперев ящик стола и дверь, помчалась по безлюдному коридору к лифту.
 И вдруг из своего кабинета вышел Хессин, изумлённо вскинул брови:
       - А вы что здесь делаете?
       - Вкалываю! - буркнула я.
И добавила что-то про выговоры, которые несправедливо влепляют отдельным горящим на работе сотрудникам за ничтожные опоздания.

       “Субординации” я так и не научусь.
 Но Хессин не обидится. Понемногу я стану заключать договора и на свои сценарии – документальные, короткометражные игровые и даже полнометражки – в соавторстве с одним “классиком”.
 Я писала текст – классик обеспечивал проходимость и первую категорию.

       Неожиданно нашёлся режиссёр из Волгограда на многострадальный сценарий “Откройте – свои”.
Со мной заключили договор. Написала несколько вариантов, съездила в Волгоград, где сценарий одобрили.
Но на каком-то этапе опять всё прикрыли.
 Традиционно получила деньги, очередную душевную травму и, как Гоголь, сожгла сценарий в немчиновской печурке, чтобы уже никогда к нему не возвращаться.

       Лишь один эпизод - “Велосипед” войдёт впоследствии в мистерию “Дремучие двери”.

БЫЛ МЕСЯЦ ОКТЯБРЬ

       B БЕСЕДКЕ С: Филиппом П., Плотниковой Е.В.
                               и Игорем Игнатовым

Мне за вас немного страшно, Юлия...

       Филипп П.:
 - 1. Не за это она (Ингрид Кейн – Ю.И.) отдаёт жизнь, а, пребывая в ослеплении собственной гордыней, губит свою душу, если уж хотите адекватное сравнение.
 Благими намерениями устлана дорога в ад.
 Это непреложный закон, если в человеке не живёт Сам Христос – а для этого надо быть членом его Тела и стяжать Святого Духа. И только так.

       2. “Смысл жизни изане понимают как “умножение жатвы Господней”.
       Это возможно только в Церкви.

       3. Никто не призван свыше в этот мир.
 “Во грехах зачат есмь и во грехах роди мя мати моя”.
 Бог попускает родиться от душевно и физически больных родителей таким же детям, чтобы спасти их. А не не чтобы они, больные и безумные, кого-то спасали.
 Когда же они соединятся с Богом – это другое дело. Но тогда уже “ да будет воля Твоя”, а не моя”.

       4. Вся “сверхзадача” человеков – возжаждать Господа и соединиться с Ним в Его Церкви.

       5. А странное толкование молитвы Господней:
       Под “хлебом насущным” понимается, главным образом, Причастие и “прожиточный минимум”.

       “Оставление долгов” есть прощение грехов своим ближним.

       “Избавить от лукавого” может только сам Бог.

       Вы все функции Бога берёте на себя – не замечаете?

       “Благими намерениями”...

       Хотя, творите, что хотите, но не пишите тогда, что вы христианка. А то, простите за грубость, я порою начинаю понимать, почему люди, начитавшись святых отцов, начинают уходить из Московской Патриархии в катакомбники или куда-либо ещё.

       Мне за вас немного страшно, Юлия.

       Поймите, наконец, что ни один волос не упадёт с главы человеческой без воли Божией.
 И грязь, и холод, и рушащиеся небоскрёбы, и умирающие старики – всё это проявление Божественной любви к людям.
 И Березовского Он любит не меньше вас.

       Нельзя из ветхих людей построить вашу Изанию.

       Делайте добрые дела, но не создавайте новой религии, будучи христианкой. Опасно для души. С грустью.
       2001-10-04

*   *   *

       Плотникова Е.В. (Красноярский край, село Межово):

 -  Начала читать Вашу книгу “Дремучие двери”, очень трудно оторваться. Спасибо за книгу. Очень в ней многое совпадает с моим мироощущением.

       Что касается христианства.
 Прекрасное учение. Но эта религия на экспорт. Для всех остальных.
Нас призывают стойко переносить страдания, терпеть и надеяться на загробную счастливую жизнь, на Царство Небесное.
А царство земное невозможно, ввиду природной испорченности, греховности людей, так нам внушают.
 Но на данном этапе я с этим не согласна, со злом надо бороться.
 Вот потому я вступила в КПРФ.
Конечно, моих силёнок маловато, бороться с мировым злом, оно как бушующий океан, а я на слабом судёнышке. Но по мере своих сил я не сторонний наблюдатель того, как мир катится в пропасть и я вместе с ним.

       Я – верующая коммунистка. Вот такой странный сплав.
В своё время я была христианкой. Но у меня, как у вашего героя Егорки, постоянно мысли в голове – в поиске, в работе, в анализе.
И вот я пришла к такому выводу. Мир этот изначально был создан из двух начал: светлого и тёмного, доброго и злого, материального и духовного. Одно без другого не может, и они находятся в постоянном противостоянии.
 У каждого начала есть свои сторонники, воины. Планета наша есть материальное тело, а Небо-Солнце – духовное.
Короче, Земля – наша мать, она нас кормит-поит, и куда наша плоть уйдёт после смерти.
 А Небо-Солнце – наш отец, к нему уйдёт наш дух, как искорка, пар в облака, после смерти. Хотелось бы на это надеяться.

       Но иногда меня одолевают сомнения.
 Однажды я умирала. И ничего, кроме бесконечной тьмы, я не помню. И боюсь, что наша искорка погаснет вместе с сознанием.
 И что нас создали какие-то могущественные существа на потеху себе, как кукол, биоророботов.
 И что мы – пленники Земли, где царствует зло. Рождены в муках, живём в страданиях, умираем в муках.
 Всё на Земле живое страдает, пожирает друг друга. Не будешь грешить – не проживёшь. Такова система. Не убьёшь – не проживёшь.
 И я не склонна обожествлять человека, страшнее его зверя нет.
Вот такие на данном этапе у меня мысли.
Конечно, человек живёт – меняется. Без зла мы не знали бы добра. Всё постигается в сравнении.
 У нас на земле правят сила, деньги (золото), власть. И христианство – это слабое утешение.
Миром правят всякие сатанисты, масоны, маги, банкиры и т.п.
       Мне 45 лет. Ещё раз спасибо за книгу. Всего Вам доброго!

*   *   *

       О жизни в нашем селе.
 Село большое. У многих почти через двор свои авто, мотоциклы и пр. техника – запасы советского времени. Хозяйство раньше (совхоз) было богатое, миллионер в советское время. Выращивали много всего. Всё засевалось. Было много техники, крупного рогатого скота, свиней, овец. Строилось.

       Теперь же называется сельхозкооператив. Каждый работающий перешёл автоматически со своим паем в него.
 Но остановить развал почти невозможно. Кое-как нынче, и то не всё, засеяли. Урожай неплохой. Но осталось три комбайна-развалюхи. И то один на покосе. Ничего не успевают. Не хватает горючего, запчастей, всё дорого.

       Уборочная началась, но боюсь, что опять часть уйдёт под снег. Скота осталось мало. Зарплату не дают уже лет 7. Всем паразитам должны. Налоговым, энергосбыту и пр. Хозяйство описано и объявлено банкротом. Долг исчисляется в миллионах рублей. Вообще подгоняют под продажу к роспуску.

       Население живёт, в основном, со своего хозяйства, пенсий. Что вырастят на своём дворе, то и продадут по дешёвке перекупщикам. Нужна наличка.

       Бензин, свет, товары, услуги дорожают каждый день. Да и продать по дешёвке даже проблема теперь.
 Многие в депрессии, спиваются, злобеют, развращаются. Появились в деревне наркоманы свои. Зато по телеящику поют и пируют.
 Молодёжь уезжает в город. А в городе не лучше. Безработица прижилась давно.
 Вот такие у нас дела.
       Прошу вас выслать мне “Последний эксперимент и “Лунные часы” наложенным платежом.
       2001-09-17

*   *   *

       Плотникова Е.В.:
 “Уважаемая Юлия Львовна!
       Примите искреннюю благодарность от библиотекаря нашего села.
       Что касается меня, то я книжку “Последний эксперимент” прочитала, что называется, залпом, за один вечер.

       Действительно, наблюдая за людьми и за всем происходящим вокруг, прихожу к мысли, что люди стали как биороботы (большинство), что у них отняли души. И потому жалость, Доброжелательность, сочувствие для многих – пережитки умершего доброго времени.

 Очень много красивых, правильных, одинаковых людей, но с “пустыми” глазами”, и потребности у них чисто материальные. И я боюсь, что ради этих людей не стоит жертвовать. Ничего уже не исправишь, особенно с молодёжью.

       Это всё равно, что остановить водопад и повернуть его обратно в русло реки.

       Хотя религии это пытаются сделать. Но если человек сам не захочет, не “созреет” для спасения, никто не поможет. На мой взгляд.
       2001-10-15

*   *   *
       Юлия - Игнатову Игорю:
 - Рада, что вы живы и весь в делах.
 Что касается меня, я принуждаю себя функционировать, но всё вокруг предупреждает о надвигающейся катастрофе.
 И мне не страшно, я жду её. Я хочу её. Я начинаю понимать наших предков, призывающих “великую бурю”, когда атмосфера вокруг становится невыносимой.

 Невозможно смириться, когда дьявол торжествует – это не “христианское терпение”, это дезертирство (я говорю о себе).
Мы не можем выносить новый мировой порядок и не можем убивать, став террористами. Поэтому – только “Апокалипсис”. Или Изания.

       Может быть, теперь, в “минуты роковые”, когда закачается земля и курсы валют и связей закачаются, мы проснёмся и начнём искать “третий путь”.
 Но теперь “человеческий фактор”, о котором вы писали, пребывает в глубокой спячке ("организовывай Изанию и веди нас к светлому будущему – мы готовы").
Может быть, рано или поздно, я действительно начну “из болота тащить бегемота”, но только когда услышу крик: “Погибаю! Помоги мне!”

       Боюсь, что “человеческий фактор” – не только проблема Изании, но проблема любой попытки освободить кого-то “из болота”.

       Всего лучшего, Игорь, и будьте осторожны. Сейчас никто не может чувствовать себя в безопасности, особенно там, где вы сейчас.
       2001-10-11

*   *   *

       Игорь Игнатов (перевод с английского):
  - Мы можем успешно противостоять Новому Мировому Порядку, только полностью выйдя из этого порядка, из “их” мира. Мы должны стать странниками, подобно дУхам.
 Мы не можем быть свободны от их мира, пока не перестанем думать их мыслями и жить их проблемами.

       Юлия:
 - Вы абсолютно правы. Главная идея моей мистерии - повеление Спасителя из “Апокалипсиса” о “Вавилонской блуднице” последних времён:
 “Выйди из неё, народ Мой, чтобы не соучаствовать в грехах её и не подвергнуться язвам её”
       Так родилась Изания – возможность коллективного выхода из НМП, постепенное создание альтернативной цивилизации.

       В последнее время я устно и письменно повторяла эту цитату о необходимости ВЫХОДА из Вавилона. А затем, после 11 сентября, её стала использовать и оппозиционная пресса, адресуясь напрямую к нашим властям.

       Но результат, как вы знаете, прямо противоположный, мы стремительно дрейфуем к НМП. Думаю, вам игнорировать эту ситуацию много легче – вы учёный, а не писатель.
Для литератора Слово – данное Небом оружие.

       Конечно, я пытаюсь, как и вы, не участвовать в их “вибрациях”, как вы пишете, но не имею права и молчать о приближении Зверя – просто по долгу службы.
 Даже если это будет “глас вопиющего в пустыне”.
 Я не жалуюсь – сама выбрала свою долю.

 Однажды, 20 лет назад, я ощутила присутствие Господа совсем близко. Прежде я просто верила, но в тот раз это было какое-то озарение, минутный прорыв в иной мир – потом я попыталась это описать в книге.
 Помню только поток невыносимого счастья и мой вопрос:
 - Что же я должна делать?

       Ответ был удивительным:
- А что ты сама хочешь?
 Он давал мне свободу!
 И я попросила не здоровья, не долгих лет жизни, не семейного счастья.
 Не богатства, не славы, не даже спасения в Вечности.
- Я хочу знать тайны Твои, – вот о чём я дерзнула попросить.

       На следующий день соседская дачница зашла ко мне и спросила, нельзя ли оставить у меня на месяц чемодан.
 - Что там?
 – Только книги. Прочти, если хочешь.

       Это была русская религиозная литература серебряного века и редчайшие издания Святых отцов. Проглотила, не отрываясь, и получила ответы на вопросы, которые искала всю жизнь.
       Теперь я увидела мир совершенно иными глазами, но тщетно пыталось приобщить к этому ведению прочее человечество.
 Особенно печально обстояло дело с моими “пророчествами”, от которых все с улыбкой отмахивались.
Но когда они сбывались, обвиняли, что “накаркала”.
 Я знаю, что “кому много дано, с того больше спросится” и всё равно “каркаю”: “Выйди от неё”, хотя никто меня не слушает.
А всё худшее по Библии только начинается!
 Я не говорю об Америке, Игорь, но о всей Вампирии, куда, к несчастью, затягивает и Русь.

       Но давайте поспокойнее – вы совершенно правы.
       Да хранит вас Бог.
       2001-10-31

*   *   *

       Игорь Игнатов:
 - Всё повторяется.
 Но пожалуйста имейте в виду, что мой призыв к спокойствию - как к необходимому качеству, предшествующему успешной борьбе, это не следствие моей “отрешённости от мира” как учёного.
 И ни в коем случае я не предлагаю вам отложить “перо”.
Нам просто нужно участвовать в этой войне спокойно и бесстрастно – безо всяких потерь для здоровья.
       Это было первое, о чём я подумал, читая ваше письмо. Попытаюсь всё синтезировать в следующем послании.
       Избегайте волнений!

Фото Виктории Банновой

(начало восьмидесятых)

  Инна сообщила, что ей был то ли сон, то ли глас с небес:
 -Юля, освяти дом!
Я рассказала об этом отцу Владимиру, который, несмотря на крайнюю занятость, согласился немедленно приехать.

Борис был дома. Никакого протеста не высказал и даже пожелал после освящения поговорить с батюшкой о своём крещении.

Разговор у них получился долгим, и я сразу поняла – что-то произошло, потому что обоим после разговора явно было не по себе.
Мы проводили батюшку на станцию.

На мои расспросы Борис вдруг разрыдался и объявил, что батюшка сказал, что его не то что крестить, в порядочный дом нельзя пускать...
Потому что он – страшный грешник.
Что у него, по сути, вторая семья. Что клятву покончить с той прежней связью он не только не сдержал, но и усугубил ситуацию, потому что девчонка ушла от мужа и родила Борису дочь.
И теперь он не может ех бросить, а меня тоже не может.

Но отец Владимир сказал, что выбор всё же сделать придётся. И, скорее всего, в пользу младенца, которому нужен отец.
А молодой матери – муж, иначе она пойдёт по рукам...
И виной тому будет мой, то есть уже не мой Борис.
Юля же, мол, – сильная.
Она с Богом и всё выдержит с Его помощью.
И рассудит по-Божьи, раз уж так получилось.

Странная у меня была реакция.
Внезапный шок, вроде удара током, минутная клиническая смерть.
Но затем – абсолютное спокойствие и лёгкость необычайная от ощущения вдруг открывшейся мне непривычно-пьянящей свободы, от которой захватило дух.

“Туда, где гуляют лишь ветер, да я…”.

Однажды я уже от Бориса уходила – после того, как он как-то не явился домой ночевать.
Быстро забрала все вещи и фотографии, Вику, и уехала к маме.
Решила отдать Вику в детсад на пятидневку, потом кого-то там срочно полюбить. Даже забыла, кого именно.
Помню лишь эйфорию от этой ледяной свободы, от которой неожиданно для себя загуляла и пошла вразнос.
Борис разыскал меня где-то а кабаке на ипподроме. Буквально скрутил, кому-то то ли набил, то ли обещал набить морду и привёз домой с клятвами любви и верности.

Оттуда, где гуляли “лишь ветер да я”.

А на сей раз я взяла бумагу, паркер и стала…побыстрей делить имущество.
Дача мне, квартира и машина – тебе. Гараж – тебе, антиквариат – мне…

Звонок в дверь – приехали Вика с мужем Андреем.
Как потом обнаружится (из области мистики), их свадьба пришлась в аккурат на тот самый день, когда у “разлучницы” родилась дочь.

Молодожёнов надо было принимать, кормить, улыбаться и делать вид, что ничего не происходит.
Борис был на это совершенно не способен. Пришлось ребятам сказать, что он после визита батюшки устал и лёг отдохнуть.
Втроём мы сели обедать, болтали о том о сём.
Я слушала краем уха, мечтая, как теперь буду вольготно жить и буквально пьянея не столько от домашнего вина, сколько от с каждым глотком распахивающихся передо мною горизонтов и возможностей.
Вплоть до устройства личной жизни с тем, о ком прежде и помышлять себе не позволяла.

Время от времени поднималась к Борису в комнату, находя его всё более невменяемым.
Он пытался описать мне весь ужас и двусмысленность своего положения. Необходимость постоянно лгать и притворяться, смятение и страдание.
Он ждал, что я его пожалею, успокою и, как всегда, найду выход.
Это был взрослый ребёнок (отец Владимир потом его так и охарактеризует), чем когда-то меня и покорил. И я всё время как бы крепко держала его руку, переводя через петляющую улицу собственной жизни.
Но теперь он сам эту руку отверг.
А я рванула вперёд, оставив его одного на разделительной полосе в состоянии полнейшей паники.
Слыша за спиной его всхлипы, я мысленно уже неслась навстречу новой жизни на той стороне улицы. Не желая ничего знать, передав его другой женщине (его выбор) и находясь отныне в полном согласии с совестью.

Так обычно у меня получалось – любила лишь то, что мне принадлежит.
А когда это “что-то” выходило за пределы зоны моего поля, забывала сразу и насовсем.

Ну, отрезало палец. Больно, конечно, но что толку плакать?
Буду жить без пальца, эка невидаль.
Может, новый отрастёт...

Но, в данном случае, речь шла не о “пальце”, а о нашей без малого четверти века совместной жизни.
Борис порой недоумевал, ворчал, роптал, но всегда неотлучно шёл рядом по синусоиде моих блужданий и шараханий.
Конечно, я чувствовала в последнее время – что-то не так.
Но сознательно отмахивалась от выяснения отношений, могущих помешать Делу – тому, что в данный жизненный момент было для меня единственно главным.
Может быть, подсознательно давала возможность нарыву созреть, лопнуть и разом освободиться от боли, осложнений и сепсиса.

Но чем решительней я отпускала супруга с миром: (“Завтра утром уедешь и всё, общаться будем только по делу, письменно или по телефону. Развод дадут быстро в виду сложившихся обстоятельств”), тем ясней видела, что уходить он отнюдь не собирается.

Это нАчало меня раздражать.
Борис был уже “не мой”. Я жаждала как можно скорее выбраться из “житейского омута”, куда он меня затащил.

Гуляла по лесу с ребятами. Потом они смотрели телевизор, пили чай.
Мы вместе поднялись к нему – он беспробудно дрых с подушкой на голове, наглотавшись каких-то таблеток.
Затем я проводила их, так ничего и не заподозривших, на станцию.

Выбралась из своего убежища Инна и поздравила меня с освящением дома.
Заверив, что теперь всё в нашей жизни пойдёт по-Божьи, “во всяком благочестии и чистоте”.
Я усмехнулась про себя.
Вернулся Толик (он халтурил у кого-то на даче).
Инна нажарила на всех картошки, поужинали.
Толик сел смотреть хоккей, Инна отправилась стучать на “Эрике” очередную душеспасительную брошюру.
А я – снова наверх, надеясь, что Борис спокойно проспит до утра.
Завтра ему на работу, и эта морока, наконец, кончится.

Но Борис не думал ни спать, ни, тем более, давать мне свободу.
На все мои разглагольствования о морально-этической и экономической выгоде перспективы разбежаться навеки он вдруг изрёк с полными слёз глазами:

- Значит, всё это враньё. Нет никакого Бога. Я так ждал этой исповеди, я всё честно рассказал, …так просил, чтоб Бог спас меня. Чтоб ты спасла…
Ведь она совсем, совсем неверующая...
Я хотел креститься... А ты...о каких-то шкафах…

  Опять этот удар током.
Опять мгновенная клиническая смерть, из которой я выхожу уже с твёрдым осознанием, что всё, бывшее минуту назад – полная чушь.
Что нет ничего на свете важнее борисовой души. Которую, как бесценного ребёнка, Господь сейчас поручил мне, вложив в её уста единственно верные слова...
А все мои личные радужные перспективы по сравнению с этим – тлен и прах.

Я сказала, что, раз такое дело, подождём, пока он определится с крещением.
Обещала сделать всё, чтоб ему в этом помочь.

На снимке - ксерокс письма Евг.Евтушенко
(расшифровка ниже).


(1971 год)

       Лишь один эпизод - “Велосипед” войдёт впоследствии в мистерию “Дремучие двери”.

       Между тем, я закончу повесть и отнесу своему самому первому мэтру и учителю – Юрию Марковичу Нагибину.
 Через несколько дней он лично подрулит к Останкино и вручит мне отзыв, с которым посоветует пройтись по журналам – авось, где-нибудь да клюнет.

       Там будут такие строчки: “Повесть Юлии Ивановой талантлива, умна, полна глубокого человеческого смысла и захватывающе интересна”.
       А лично мне Юрий Маркович скажет, отфыркиваясь, (последствие контузии), что у него в голове не укладывается, как можно, учась в наших школе и вузе, никуда не выезжая за пределы Союза и вообще являясь по биографии “хомо советикус”, написать такую “совершенно забугорную книгу”.

       Разумеется, он не ведал о моей несостоявшейся карьере Маты Хари, позволившей мне не только заглянуть за “железный занавес” и прикоснуться к “забугорью”, но и достаточно достоверно описать жизнь “агентов ВП”.
 Но всё же “Земля Спокойных” - (первоначальное название “Последнего эксперимента”) - нечто совсем иное, чем просто “страна жёлтого дьявола”.

       Я сама не понимала, откуда явилась мне эта фантастическая Бета, так похожая и непохожая на нашу землю. Куда эмигрировала часть человечества, наотрез отказавшись возвращаться.
       Вот что скажет впоследствии в предисловии к повести известный критик Всеволод Ревич:
       “Тщательно разработанная фантастическая гипотеза, напряжённая и увлекательная интрига, острота моральных конфликтов. Однако, прежде всего, перед нами – хорошая проза, с пластично выписанными деталями, с поисками в области характеров.

       “Бойтесь равнодушных! – призывал в своё время Бруно Ясенский, именно с их молчаливого согласия на земле существуют и предательства, и убийства”.
 И вот в повести Ю. Ивановой возникает гипотетическая Земля-бета, сплошь населённая такими равнодушными, спокойными людьми.
  Людьми ли? Заслуживают ли они этого звания?
Писательница поставила перед собой трудное задание: создать мир, казалось бы, во всём сходный с Землёй, с нашей “альфой”, и в то же время совершенно отличный от неё.

 С обитателями “беты” произошло самое страшное, что может случиться с людьми: у них атрофировалась душа. В них совсем нет любви, самоотверженности, взаимопонимания.

 Перед нами фантастическая модель предела отчуждённости, разобщённости, пресловутой “некоммуникабельности”.
 Такая беда с неизбежностью должна постичь общество, в котором при материальном изобилии отсутствуют высокие идеалы”.

       Это о повести критик напишет в 1982 году в сборнике научной фантастики. А мне в семидесятых ещё предстоят годы мытарств по редакциям и редакторам, главным и неглавным.
 А до времени, когда предсказания начнут сбываться, пройдут десятилетия.

       “Как я их ненавидел! Их непробиваемое спокойствие. Их можно поодиночке уничтожить, превратить в рабов. Заставить убивать друг друга. Я мог бы стать их господином, диктатором”.

       Только теперь я понимаю, что, сама того не ведая, изобразила землю времён Нового Мирового Порядка. Когда ни шагу ступить без карты с личным номером, когда всем управляет клонированная “Семья” Верховной Пирамиды (сокращённо ВП !), все члены которой, напоминающие бездушных биороботов, запрограммированы какой-то злой силой на уничтожение каждого, кто остался “по образу и подобию”.
Это – общество тех, кто лишён духовности и смысла существования, общество “мёртвых душ”.
 Они не ведают страданий, потому что живут “хлебом единым”. А хлебом этим, как и зрелищами, полностью обеспечены.

       “Только одному жителю “беты” выпало счастье снова стать человеком, и он сразу восстал против существующего положения вещей...” - писал Ревич.

       Могла ли я представить, что через четверть века сама окажусь на “Бете”? И “восстану против существующего порядка” со своей альтернативной Изанией?

       Впрочем, я, наверное, давно с боролась с бетянами - со времён первых очерков, видя, как они перерождаются: одни в волков, другие – в овец.
 Из вторых впоследствии получатся СНГовцы, из первых – пожирающие их оборотни.

       Пофигисты… Это они пели “А нам всё равно”. Такая милая песенка.
Косили свою “трын траву” и докосились.

       “Они мечтают об одиночестве и страдают от него. Потому что они другие, потому что им слишком многое дано. Но они не хотят этого многого. Они находят во Вселенной рай, где можно быть одиноким и самому по себе, не страдая. И бегут туда, на Землю-бета.”

       “Фиолетовое облако поднимается и тает над скалами, и над Землёй-бета проносится вихрь. Всего несколько секунд...
Слышите, я хочу взорвать ваш рай, ваше трусливое убежище!”

       Удалить из атмосферы “трод” теплохладности, убивающей в человеке человека. Фиолетовый – цвет будущей “Изании”...

       Пишу эти строки в 2002-м, а предсказанные в повести события только начинают сбываться. И клонирование, и управляющая Новым Порядком “Семья”, и ВП, и ИНН...

       А тогда, в начале 70-х, я моталась с рукописью из журнала в журнал.
 Хвалили, обнадёживали, тянули время, морочили голову и, в конце концов, возвращали. Бормоча про “редакционные планы”, пряча глаза и настоятельно советуя показать какому-нибудь Ивану Петровичу или Михаилу Наумовичу.

       Осенью 71-го я, как обычно, уехала в Гагры и захватила повесть с собой.
В тот сезон в доме творчества отдыхало много известных писателей, рукопись гуляла от одного к другому и имела большой успех.
 Говорили: “Ну и фантазия у этой дамы!”

       Наконец, папка с уже выгоревшими на пляжном солнце листами попала к опальному и знаменитому тогда Евтушенко.
  На следующий день поэт сказал, что немедленно отправит письмо своему приятелю из “Молодой Гвардии”. Кажется, ответственному секретарю по фамилии Сякин (точно не помню). Потом знакомый редактор из этого журнала добудет мне плохую ксерокопию письма:

       “Милый Володя!
       Ты знаешь, что я очень не люблю писать письма – м.б. потому, что я профессиональный литератор, а за письма не платят.

       Но в данном случае я просто вынужден писать тебе это письмо.
 Я познакомился сейчас с удивительной женщиной Юлией Ивановой, а потом прочёл её рукопись “Последний эксперимент”.
 Это редко бывает, но её гениальность как женщины и друга (“друга” подчёркнуто – Юлия) поразительно воплотилась в этом произведении.

 На мой взгляд, это замечательная книга, и вообще она – Юлия Иванова, может стать одним из лучших русских писателей.
 Я знаю, что твой вкус очень строг, а иногда даже ограничен. Но если ты хоть немножечко любишь меня, поверь мне хоть раз.
 Превозмоги отвращение к короткой фразе, поверь мне и сделай всё, чтобы опубликовать эту вещь.
 Если ты это сделаешь, я тебе этого никогда не забуду и посвящу тебе 2-е стихотворение, чего я никогда не делаю.
       Целую тебя, люблю, верю, что ты мне поверишь.
       Евг. Евтушенко”.
  Это был совсем другой Евтушенко - эпохи поэмы "Братская ГЭС".
       Стоит ли говорить, что, тем не менее, из этой затеи ничего не вышло?

       Но мне уже было “всё равно”. Как тем зайцам.

 Наступила зима. Я взяла абонемент в бассейн “Москва” и плавала брассом по полтора километра за тренировку (вместо бега), собирая себя по кускам.
 Однажды тренер на бортике попросил меня проплыть на время.
 Я согласилась, не понимая, зачем ему это нужно. Старалась изо всех сил, едва не сдохла на дистанции, но показала неплохой результат.
 После чего он слёзно попросил меня выступить за их институт в соревнованиях средней возрастной группы.
 Я обещала подумать, однако к вечеру свалилась с температурой (подозреваю, что и “ставила рекорд” с температурой).
Провалялась с неделю, но встала уже со стойким иммунитетом не только к вирусу гриппа типа А, но и к “литературным страстям”.

       В моей жизни наступила эпоха совсем иных страстей

(1997-98 годы)

  Покончив с рынком и огородно-цветочными работами, я вытерла пыль с пишущей машинки и застучала по старинке.
  Мне бы, недоделанной, приобрести компьютер и догнать цивилизацию, которая давно миновала эпоху гусиных перьев, чернильниц и когда-то дефицитных “эрик”.
   Но компьютера я боялась как огня, вспоминая случай с Борисом, который, ещё работая в АПН, набрал на нём какую-то очень важную статью и пошёл в буфет перекусить.
  А, когда вернулся, обнаружил, что текст из памяти коварного “иностранца” начисто исчез, испарился.
 Этот триллер напрочь укоренился в моём сознании. И я холодела при мысли, что вот и мистерия моя вдруг возьмёт да бесследно сгинет в виртуальном пространстве без малейшей надежды на восстановление. Потому что не хватит ни сил, ни памяти…

   Так я и отбарабанила всю осень и зиму на допотопной своей “эрике” - двумя пальцами в трёх экземплярах.
По утрам гуляла с Джином, делала гимнастику. Потом ледяной душ, завтрак – и за машинку.
   
  Затем снова прогулка, обед, иногда получасовой сон – и опять стучала.
Вечером брала Джина и шла на станцию встречать крестницу Наташку – она работала в Москве и возвращаться затемно одной было опасно.
Наташа обожала кино, смотрела всё подряд, - я к тому времени приобрела спутниковый НТВ+, чтобы быть в курсе так называемой “злобы дня” и пытаясь отловить в этой “злобе” хоть что-то обнадёживающее.
  - Да ну их, тётя Юля, долдонят одно и то же, - Наташка переключала канал на какую-либо комедию или боевик, смотрела две-три ленты подряд, да к тому же ещё приносила с работы видеокассеты, так что утром её приходилось будить по несколько раз.
  А я иногда сидела рядом в кресле, пролистывая прессу и делая вид солидарности ради, что тоже слежу за экранными страстями.
Газетный многосерийный триллер впечатлял куда больше.

  Борис обычно по вторникам уезжал в Москву, возвращался в пятницу, привозя на тележке продукты для нас и Джина.
“Волгу” нашу мы продали, и я очень тому радовалась, избавившись от волнений.
И вообще простой здоровый образ жизни манил всё больше. Особенно чувствуешь его преимущества, когда впрягаешься в писательский воз.
Он и впрямь по силам только "волам”, как сказал кто-то из классиков.
Но когда вол уже и в пенсионном возрасте...

  По воскресеньям и праздникам мы все втроём ходили в храм, иногда к нам присоединялись Вика с зятем.
Потом все ехали на дачу, шли гулять в лес.
Молодёжь на лыжах, а мы с Борисом вели на поводке Джина, который лыжников терпеть не мог, кидаясь на их палки.
Андрей с Викой всё время переругивались, - в основном, из-за выпивки, неизбежной незваной гостьи на всех семейных и несемейных сборищах.
Я же с некоторых пор вообще старалась начисто вычеркнуть эту радость жизни даже из памяти, не говоря уже о практике, предложив однажды Борису ввести сухой закон и торжественно дать “друг другу слово”...

Борис согласился легко, но, как всегда, меня надул и ни от чего такого на деле отрекаться не собирался.
Как и другие члены нашей семьи, не говоря уж о прочем человечестве.
Ну а мне, как и в случае с куревом, пришлось одной держать и самооборону, и оборону - последнее удавалось далеко не всегда.
  Я скандалила с Борисом, а Вика – с Андреем.
  Андрей исчезал из дома. Бедная Вика искала его по моргам и больницам, рисовала себе всякие ужасы, переставала есть, курила сигарету за сигаретой, превращаясь в собственную тень.
  Девяностолетняя свекровь переживала за неё и Ритку, восклицая, что в их времена даже дворники себе такого безобразия не позволяли. И какой же это пример для ребёнка?

“Ребёнок” тоже костерил родителей, ревновал мать, которая в такие моменты вообще никого не замечала... И использовал совсем недетские выражения, приводившие прабабушку в шок.

   Вот так и жили.
Я в московской квартире старалась появляться как можно реже. Борис там был вне моей досягаемости, а на даче, если и ухитрялся заложить за воротник, всё же, слава Богу, никуда не убегал, а просто заваливался спать.

Убегал пару раз в лесу Джин – то ли за сУчками, то ли за зайцами – однажды отсутствовал аж часов восемь.
Мы оба едва не рехнулись, подскочило давление.
Да и пёс по возвращении выглядел не лучше. До смерти перепуганный, виноватый и, видимо, потрясённый открытием, что, кроме нас, никому в этом мире его собачья личность не нужна.   
Разве что на шкуру.