Фото - Банновой Виктории


Он вёл нас горною дорогой -
Крутой, извилистою, строгой -
Ни пищи, ни жилья окрест...
Но молча мы несли свой крест.

И не держали в сердце зла -
Дорога верною была!

Жертв, грязи, крови было много...
Он вёл нас узкою дорогой
Коварной та стезя слыла -
И всё же...
Верною была!

- Не ной, не отставай, не трогай!...
Мы шли крутой его дорогой.
Пусть страх и боль - его вина... -

Лишь та тропа была верна!

Теперь - иные времена -
Асфальт, отели, имена
Правителей, зовущих вдаль...
Есть хуже, лучше...
Просто шваль!

А он...не здесь. Он далеко.
И тошно нам. И нелегко.
Глядимся мы в туман и хмарь,
- Куда ж ушёл ты, вождь и царь?
Тот, на кого не держим зла.
Чья круча верною была?

Вперёд и вверх! Всё выше, выше...
Пусть смерчи-бури сносят крыши,
Но ТА тропа ведёт туда,
Где ждёт, сияя, ТА Звезда...

Где сквозь страдания и беды
Лик НАШЕЙ светится Победы!

*   *   *

Всё делите прибыль
На наших гробах,
И Русь задыхается
В алчных зобах...

Но даже в Париже -
Шаги за спиной...
Всё ближе и ближе
Смешок ледяной...

И страшно бежать вам,
И страшно споткнуться,
Ещё невозможнее -
Встать, оглянуться...

Не дева масс-медиа
С юной красой -
Вас ищет
ВОЗМЕЗДИЕ
С острой косой.

Фото Виктории Банновой
 

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ.

(2000 год)

  А выборы всё ближе...
Кто же у них там занимается идеологией?
  Вроде бы, актёр Николай Губенко, бывший министр культуры.
  Узнаю номер домашнего телефона, подходит жена.
Я её помню – Жанна Болотова. Такая вся из себя не от мира сего.
  Вспоминается большеглазая, жертвенная и светлая девочка из “Дома в котором я живу”.
   
  Вкратце объясняю, в чём дело - хотелось бы передать лично в руки Николаю Николаевичу мою книгу, по сути, идеологическую, которая могла бы пригодиться для победы на предстоящих выборах.
Особенно намеченный там проект выхода из социальной и духовной катастрофы ...
В общем, сказка про белого бычка

- Так вы, наверное, будете на вечере оппозиции в Доме Литераторов – там и передадите. Мы с Николаем Николаевичем обязательно придём, будем выступать в концертной программе. Это – самое надёжное, он ведь очень занят.
Я проведу вас за кулисы.

- Большое спасибо. Буду караулить внутри, у входа.

  Сама по уши в делах, я не собиралась ни на какой такой вечер и впервые о нём услыхала. Я вообще одичала за двадцать лет дачного затвора, избегая любых тусовок.
Но тут подумалось, что в ЦДЛ соберётся, наверное, много полезных людей для моего неприкаянного изанского дитяти, и помчалась в “Завтра” добывать билет.

Кое-как привела себя в порядок – получилось что-то среднее между Пугачёвой и митинговой бабкой. Фиолетовое платье-свитер чуть выше колен, чёрные лосины, ботинки со шнуровкой и на платформе. Плюс спортивная чёрная сумка через плечо, куда я запихнула двухтомник.   
  Отметив, что мне, как и “Примадонне”, не мешало бы скинуть с десяток килограммов и лет, прежде чем показывать коленки…

  Ну, килограммчик-другой я наверняка скинула уже в битве у подъезда ЦДЛ – толпа рвалась в двери, спрашивали лишний билетик, в ход шли мускулы и локти.

Поразил Михаил Петрович Лобанов, с которым мы волей толпы оказались рядом – для своих лет он держался и шёл в атаку как настоящий воин, и даже меня умудрился оберегать.

  Может, потому что хорошо отнёсся к моему роману, в котором я использовала немало документальных свидетельств о Сталине, взятых из его книги.

  В ЦДЛ не была целую вечность. А ведь прежде хаживала каждый день, когда училась напротив на Высших Сценарных Курсах в Доме Кино.
Хаживала и сиживала, дурея от кофе с коньяком и бесконечных окололитературных пересудов и разборок между западниками и славянофилами, равно мне чуждых.

  К Михаилу Петровичу кинулся здороваться Владимир Бондаренко.
  Лобанов счёл нужным меня ему представить со всякими лестными словами по поводу “Дремучих дверей” – Бондаренко рассеянно кивал.
  Я давно передала ему роман через его сына, когда ещё лежал в больнице с сердцем. Потом нас не раз знакомили.
  Я для него почему-то была пустым местом, хоть и входила в столь интересующую его плеяду “детей 37-го”.
  Конечно, мечталось – вот бы прочёл, дал рецензию в своём “Дне литературы”...
До сих пор не понимаю, по какому принципу определённая категория людей отбирает себе фаворитов, иных в упор не видя.
Я, в конце концов, обозлилась и тоже перестала читать кого бы-то ни было.
Только некоторые нужные статьи. И  себя, любимую.
Но тогда ещё верила в близкую помощь. Пожимала руки, выслушивала похвалы, записывала телефоны и раздавала свои – московский и дачный, по которым никто никогда не позвонит.

  Приехал Зюганов со свитой. Толпа в вестибюле поредела, все кинулись занимать места согласно билетам.
А вот и Жанна Болотова. Худенькая, воздушная, вся в чёрном.
Идём за кулисы.
Губенко на месте, но весь в хлопотах, отмахивается. Вручаю книги Жанне.
Она открывает первую страницу, читает эпиграф, взятый из Евангелия от Иоанна:

“Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди возлюбили более тьму, нежели свет, потому что дела их были злы”.

  Жанна бегло пролистывает первый том. Вижу, как выражение её лица меняется явно не в мою пользу.

  - Боюсь, вы попали не по адресу. Мы с мужем - убеждённые атеисты, а тут у вас... Мы к религии не имеем никакого отношения.

   Вот те на! Неужто ничего не изменилось в “руководящей и направляющей” и Емельяны Ярославские снова жаждут порулить?
Можно сказать, “ум, честь и совесть” нынешней оппозиции... Не говоря уж про духовность…

  Немного оправившись от шока, хамлю:

  - Но вы, надеюсь, не считаете, что произошли от обезьяны?

  Жанна, оторопев от такой постановки вопроса, секунду колеблется. Однако всё же решает не обижаться и натянуто улыбается:

- Ну, в общем-то, нет…

- Значит, вы с нами, мастера культуры. Книга написана для всех, кто не от обезьяны.

  Запихиваю фолианты назад в сумку. Молния заедает, не застёгивается.

  - Погодите, можете это оставить. Мы подумаем, куда и кому направить...
Позвоните мне через недельку.

  - Большое спасибо, обязательно позвоню, - бормочу уже в дверях. И, оказавшись в полутёмном коридоре, прижимаю ладони к пылающим щекам.
Сердце колотится – наверное, давление. Глотаю прямо из пузырька валокордин.
Господи, как же отсюда выбраться?

Фото Виктории Банновой

(начало восьмидесятых)

  Инна сообщила, что ей был то ли сон, то ли глас с небес:
 -Юля, освяти дом!
Я рассказала об этом отцу Владимиру, который, несмотря на крайнюю занятость, согласился немедленно приехать.

Борис был дома. Никакого протеста не высказал и даже пожелал после освящения поговорить с батюшкой о своём крещении.

Разговор у них получился долгим, и я сразу поняла – что-то произошло, потому что обоим после разговора явно было не по себе.
Мы проводили батюшку на станцию.

На мои расспросы Борис вдруг разрыдался и объявил, что батюшка сказал, что его не то что крестить, в порядочный дом нельзя пускать...
Потому что он – страшный грешник.
Что у него, по сути, вторая семья. Что клятву покончить с той прежней связью он не только не сдержал, но и усугубил ситуацию, потому что девчонка ушла от мужа и родила Борису дочь.
И теперь он не может ех бросить, а меня тоже не может.

Но отец Владимир сказал, что выбор всё же сделать придётся. И, скорее всего, в пользу младенца, которому нужен отец.
А молодой матери – муж, иначе она пойдёт по рукам...
И виной тому будет мой, то есть уже не мой Борис.
Юля же, мол, – сильная.
Она с Богом и всё выдержит с Его помощью.
И рассудит по-Божьи, раз уж так получилось.

Странная у меня была реакция.
Внезапный шок, вроде удара током, минутная клиническая смерть.
Но затем – абсолютное спокойствие и лёгкость необычайная от ощущения вдруг открывшейся мне непривычно-пьянящей свободы, от которой захватило дух.

“Туда, где гуляют лишь ветер, да я…”.

Однажды я уже от Бориса уходила – после того, как он как-то не явился домой ночевать.
Быстро забрала все вещи и фотографии, Вику, и уехала к маме.
Решила отдать Вику в детсад на пятидневку, потом кого-то там срочно полюбить. Даже забыла, кого именно.
Помню лишь эйфорию от этой ледяной свободы, от которой неожиданно для себя загуляла и пошла вразнос.
Борис разыскал меня где-то а кабаке на ипподроме. Буквально скрутил, кому-то то ли набил, то ли обещал набить морду и привёз домой с клятвами любви и верности.

Оттуда, где гуляли “лишь ветер да я”.

А на сей раз я взяла бумагу, паркер и стала…побыстрей делить имущество.
Дача мне, квартира и машина – тебе. Гараж – тебе, антиквариат – мне…

Звонок в дверь – приехали Вика с мужем Андреем.
Как потом обнаружится (из области мистики), их свадьба пришлась в аккурат на тот самый день, когда у “разлучницы” родилась дочь.

Молодожёнов надо было принимать, кормить, улыбаться и делать вид, что ничего не происходит.
Борис был на это совершенно не способен. Пришлось ребятам сказать, что он после визита батюшки устал и лёг отдохнуть.
Втроём мы сели обедать, болтали о том о сём.
Я слушала краем уха, мечтая, как теперь буду вольготно жить и буквально пьянея не столько от домашнего вина, сколько от с каждым глотком распахивающихся передо мною горизонтов и возможностей.
Вплоть до устройства личной жизни с тем, о ком прежде и помышлять себе не позволяла.

Время от времени поднималась к Борису в комнату, находя его всё более невменяемым.
Он пытался описать мне весь ужас и двусмысленность своего положения. Необходимость постоянно лгать и притворяться, смятение и страдание.
Он ждал, что я его пожалею, успокою и, как всегда, найду выход.
Это был взрослый ребёнок (отец Владимир потом его так и охарактеризует), чем когда-то меня и покорил. И я всё время как бы крепко держала его руку, переводя через петляющую улицу собственной жизни.
Но теперь он сам эту руку отверг.
А я рванула вперёд, оставив его одного на разделительной полосе в состоянии полнейшей паники.
Слыша за спиной его всхлипы, я мысленно уже неслась навстречу новой жизни на той стороне улицы. Не желая ничего знать, передав его другой женщине (его выбор) и находясь отныне в полном согласии с совестью.

Так обычно у меня получалось – любила лишь то, что мне принадлежит.
А когда это “что-то” выходило за пределы зоны моего поля, забывала сразу и насовсем.

Ну, отрезало палец. Больно, конечно, но что толку плакать?
Буду жить без пальца, эка невидаль.
Может, новый отрастёт...

Но, в данном случае, речь шла не о “пальце”, а о нашей без малого четверти века совместной жизни.
Борис порой недоумевал, ворчал, роптал, но всегда неотлучно шёл рядом по синусоиде моих блужданий и шараханий.
Конечно, я чувствовала в последнее время – что-то не так.
Но сознательно отмахивалась от выяснения отношений, могущих помешать Делу – тому, что в данный жизненный момент было для меня единственно главным.
Может быть, подсознательно давала возможность нарыву созреть, лопнуть и разом освободиться от боли, осложнений и сепсиса.

Но чем решительней я отпускала супруга с миром: (“Завтра утром уедешь и всё, общаться будем только по делу, письменно или по телефону. Развод дадут быстро в виду сложившихся обстоятельств”), тем ясней видела, что уходить он отнюдь не собирается.

Это нАчало меня раздражать.
Борис был уже “не мой”. Я жаждала как можно скорее выбраться из “житейского омута”, куда он меня затащил.

Гуляла по лесу с ребятами. Потом они смотрели телевизор, пили чай.
Мы вместе поднялись к нему – он беспробудно дрых с подушкой на голове, наглотавшись каких-то таблеток.
Затем я проводила их, так ничего и не заподозривших, на станцию.

Выбралась из своего убежища Инна и поздравила меня с освящением дома.
Заверив, что теперь всё в нашей жизни пойдёт по-Божьи, “во всяком благочестии и чистоте”.
Я усмехнулась про себя.
Вернулся Толик (он халтурил у кого-то на даче).
Инна нажарила на всех картошки, поужинали.
Толик сел смотреть хоккей, Инна отправилась стучать на “Эрике” очередную душеспасительную брошюру.
А я – снова наверх, надеясь, что Борис спокойно проспит до утра.
Завтра ему на работу, и эта морока, наконец, кончится.

Но Борис не думал ни спать, ни, тем более, давать мне свободу.
На все мои разглагольствования о морально-этической и экономической выгоде перспективы разбежаться навеки он вдруг изрёк с полными слёз глазами:

- Значит, всё это враньё. Нет никакого Бога. Я так ждал этой исповеди, я всё честно рассказал, …так просил, чтоб Бог спас меня. Чтоб ты спасла…
Ведь она совсем, совсем неверующая...
Я хотел креститься... А ты...о каких-то шкафах…

  Опять этот удар током.
Опять мгновенная клиническая смерть, из которой я выхожу уже с твёрдым осознанием, что всё, бывшее минуту назад – полная чушь.
Что нет ничего на свете важнее борисовой души. Которую, как бесценного ребёнка, Господь сейчас поручил мне, вложив в её уста единственно верные слова...
А все мои личные радужные перспективы по сравнению с этим – тлен и прах.

Я сказала, что, раз такое дело, подождём, пока он определится с крещением.
Обещала сделать всё, чтоб ему в этом помочь.