(конец семидесятых)

       Теперь я появлялась на Октябрьской на своём транспорте. Обычно по четвергам, когда после комиссии публика штурмовала вход.
 Как-то, прорвавшись, увидела, как какой-то мужчина схватил предназначенную к продаже картину но, почему-то отставив, бросился к другой.
 Так картина досталась мне.
 Когда пригляделась, сразу стало ясно, что именно смутило покупателя.
Её можно было определить как “предмет культа”, что на Октябрьской обычно на комиссию не принимали, отсылая на Полянку.
 Однако в то же время - это была не икона, а именно картина, даже с неразборчивой авторской подписью.
 На этикетке значилось:
“Христос Благословляющий, масло, неизвестный художник”.

       Я стояла в очереди в кассу, не в силах оторваться от удивительного лика Спасителя...
       “Иисус возвёл очи Свои на небо и сказал: Отче! пришёл час: Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду.
 Отче Святый! соблюди их во имя Твоё, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы”.
       Тогда я ещё не могла помнить этих слов во время тайной вечери, потому что так и не прочла толком Евангелие.
 Я просто смотрела на эти воистину “не от мира сего” глаза Богочеловека. Который уже “не здесь”, уже “победил мир”, и, вместе с тем, полон земной скорби о предстоящих муках...
  Во имя спасения тех, кто остаётся, кого этот мир возненавидел, как и Его...
Перед ним – золотая чаша с вином. Правая рука поднята в благословении, в левой – хлеб:
       “Приимите, ядите: сие есть тело Мое”.
       И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал:
 пейте из неё все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов”.

       Смутно сознавая, что в моей жизни случилось чудо, я едва вникала в оживлённую дискуссию в очереди по поводу моего приобретения. Вещь, мол, безусловно, незаурядная, но трудно будет легально реализовать...
 Когда считала деньги, руки не слушались.
 Поразительно, что наличности точь-в-точь хватило.

       Дома дискуссия продолжилась – куда вешать?
 В спальню, безусловно, не положено.
 Свекровь в своей с Викой комнате ничего подобного видеть не желала.
 А в гостиной – придёт какой-либо партийный гость с работы, невесть что подумает...

       - Не будет никаких таких гостей, - огрызнулась я, стоя на павловском стуле и вешая картину над свекровьиным пианино, - Нечего им здесь делать.

       Домашние молча смотрели на меня, я – на них, и мы подумали об одном и том же...
 Зачем тогда этот кузнецовский камин, буфет красного дерева, люстры и бронза, вся эта мишура и морока, с которой надо сдувать пылинки и бояться поцарапать, если не будет гостей?
 Самим-то куда удобнее обедать на кухонном столе, сидеть на табуретках и разливать щи прямо из кастрюли в копеечные тарелки…
       И верно, зачем?
       Образ Христа с неземным скорбным взглядом и благословляющей рукой настолько сразу же вошёл в противоречие с прежним содержанием не только этой комнаты, но и самой моей жизни, что теперь, входя в гостиную, я старалась не смотреть в сторону пианино.

 Или, если дело было вечером, выключала свет, зажигала свечу над клавиатурой, - лик сразу становился тёплым и живым, - и чего-то ждала.
 Молиться я не умела, разве что с детства повторяла традиционно перед сном “Отче наш” – о папе, маме, бабушке, об упокоении вождя Иосифа...

  Да и о чём молиться? – у меня вроде бы всё было...
Даже известность – пусть не в Союзе, так за рубежом.
 Вот недавно получила экземпляр “Земли спокойных” от венгерского переводчика:

       “Дорогая Юлия! Перевод этой повести принёс мне большое удовольствие. Ваше произведение имеет в Венгрии большой успех. Рад за Вас! Дюла Шоркёзи”.

       И фильм “В стране ловушек” почти готов, скоро выйдет в эфир.
 А там, глядишь, и книжку издам...

       Господи, что Ты ждёшь от меня, как мне жить дальше?

       Я открыла наугад старую бабушкину Библию. Выпала строка из Евангелия от Иоанна:

       “Уже немного Мне говорить с вами, ибо идёт князь мира сего, и во Мне не имеет ничего...
И как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдём отсюда”.

       “Встаньте, пойдём отсюда”...

Снился мне Сталин.

В простой белой кепке -
На теплоходе куда-то плывёт...
Трубка в руке
Тигроглазый и крепкий.
Ну а вокруг
Горячится народ.

 - Вы только гляньте -
Заводы и недра,
Пашни, леса, пионерлагеря -
Хапнули вмиг.
Всё б им баксы да евры...

- Вы-то что рты разевали, друзья?

- Дурнями были. Теперь как нам выжить?
Вновь брат на брата? Крушить, убивать...
Вождь улыбнулся в усы:
- Погодите.
Пусть богатеют. Зачэм им мешать?

Ну а созреют...Тогда - наша эра.
Им - возвращать. Нам с тобой - принимать.
Вечного нет под луной...
Их, товарищ, афера -

Был ей срок жить, а придёт -
Помирать.

Кто-то в народе вздохнул, сомневаясь:
- Разве теперича, гады, вернут?

Вождь пыхнул трубкой. Предрёк, усмехаясь:
- Пусть даже с жадности все перемрут...

Есть же наследники, дети и внуки -
Кончатся вскоре народные муки.

Всё до рубля принесут.
Приползут!

*   *   *

- Взойди, заветная Звезда
Святой пленительной Свободы! -
Взывали к Небесам всегда
Герои избранной породы...

Иные нынче времена -
В гальюн позорно и стремительно
Погибшая летит звезда...

И, право, жаль вас, господа:

Падение свободно, да... -

Но до чего же
ОМЕРЗИТЕЛЬНО!

       Юстас:
 - В основе любой религии лежит “я сам обманываться рад”, о чём я уже упоминал, и чему есть характерные примеры в Ваших текстах.

        1. К Вашему выводу, что я и сам “верю в нечто таинственное”, не позволяющее стать вампиром” и потому пишу слово смысл с большой буквы, заявляю:
 Да ничего подобного!

(Сам же писал: “Что-то или кто-то есть” – Юлия).

-  Смысл жизни (потому и с большой буквы, что итоговый смысл) – глубоко естественен для животного, наделённого разумом, коими мы и являемся.

 Именно делая что-то большое и осмысленное, я – уже человек.
А быть вампиром носителю разума не позволяет не только совесть, штука тоже естественная (сотканная из животного сострадания, инстинктов коллективного выживания в стае и разума), но и элементарная скука гробить жизнь на примитивные цели, потому что у вампиров других нет.
 Велики цели, но по горизонтали.

 (Потрясающе, но здесь вы, Юстас, интуитивно пришли к символике Креста, как пересечения двух начал в человеке – плотского и небесного.
 Только порыв в Небо – это вовсе не от разума, не от инстинктов, а от Духа. – Юлия).

      - 2. И уж совершенно не с чего мне, как Вы мне это вменяете, “сознавать, что в смертной жизни смысла нет”.
 Именно в ней-то и есть.
 И смысл этот в том, чтобы “что-то в жизни совершить”, затем, чтобы “остаться в доброй памяти людей” и в делах, послуживших помощью другим человекам и поколениям.

 А вы говорите “без веры в личное бессмертие неизбежно возникает вопрос: “Зачем?”.       Возникает. Если испуганное животное внутри нас, благодаря появившемуся разуму оказывается вдруг перед открытием, что жизнь не вечна. И кричит оттуда, изнутри: “А как же я?”.
 И мы придумываем ему сказку, чтоб обманулось и успокоилось.

(А мне вспоминается великий Пушкин:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

(Значит, Юстас, вы всё же признаёте эту невозможность разума примириться со смертью, которую не заглушить зачастую никакой “памятью людей”. Тем более, что она вовсе не гарантирована?

 “Веленью Божию, о муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца”, - призывал всё тот же Александр Сергеевич.
 Человек, как правило, совершает духовно-нравственный подвиг вовсе не “ради славы” и даже не “ради жизни на земле”, а по велению сердца.
 Куда каким-то необъяснимым чудом вписана потребность, допустим, “глаголом жечь сердца людей”.
 Творчество вообще никакими разумно-животными причинами не объяснишь. – Юлия).

- Юстас:
       Но плохо, когда это животное жалкое цепляние за жизнь управляет разумом настолько, что мы и сами начинаем верить. И пестуем и лелеем свою слабость.
 Этого вы вольны не признавать, но уж заблуждения по моему поводу очевидны.
 А Ваш воспалённый ум во всём видит какое-то таинство. Симптом - с.
 
Не про то ли таинство говорил местный Человек, которое “возможно только в Церкви”, что сродни безумству болельщиков на стадионе?
 Самовозбуждению толпы, переходящему в психоз?

(Митрополит Филарет ответил на пушкинские стихи:

Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, Забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум —
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум! - Юлия)

   Юстас:
     - 3. Вас “изумляет у материалистов отстаивание смертности, как великого блага”. Не это мы отстаиваем. И то, что Вы этого не хотите понимать, показательно.
 Мы отстаиваем истину. Пусть горькую.
 Но трезво и ясно видеть, что жизнь твоя коротка (и оттого особенно ценна), лучше, чем пребывать в пьяной эйфории верующих, одурманенных сладкими обещаниями.
 Из-за которой “некоторые из нас так рвутся в Небо”. Ну не мыслят “некоторые” себя без бессмертия, как алкаш без бутылки.
 Оправдываются - вот почему я пью? Не просто так.
 Я полезно расслабляюсь от нервов.
 Вношу в жизнь праздник.
Душой соединяюсь с космосом (нужное подчеркнуть).
 А, по сути, к этому ведут не размышления, а цепь ощущений:
“Когда я пью, мне хорошо. Пусть всегда будет хорошо. Не хочу знать неприятного”.

 И не взять на себя ответственность, а переложить её на Бога удобно. Бегство от действительности.
 От той действительности, которая лично мне нравится, может быть, поменьше Вашего.
 Но я тут следую Вашему: “казаться или быть – вот в чём вопрос”. В пользу “быть”.
 Есть многое, что говорит за то, что жизнь, увы, одна.

       И также, увы, ничего вразумительного не говорит за то, что это не так.
 А потому Ваша религия – это болезнь.
 И больны сами – не заражайте других.
Действуя вашими изанскими методами, давайте и религию - в карантин.
Запритесь себе в вашей изанской кабине для сексуальных наслаждений и тешьте там свои религиозные комплексы. Опасные для других.

 Что видно на примере следующей цитаты:
       “Согласитесь, что между пассажиром, полагающим, будто единственная и настоящая жизнь происходит в купе, из которого его рано или поздно высадят в “вечное ничто”, и верующим в подлинное и прекрасное бытие именно там, вне поезда, - “две большие разницы”.

       Да, соглашусь. А теперь представьте, что, увы (и к тому есть весьма веские основания), кроме жизни в купе у пассажира ничего не будет.
В пропасть идёт поезд.

 А вы пассажиру говорите: сиди смирно в уголке, нечего в окно глазеть и радоваться жизни. Займи башку молитвой. И руками давай - чисти нужник, умерщвляй плоть.


       (Во-первых, я такого не говорю.
 Я говорю: сей “разумное, доброе, вечное”.
 Твори, украшай, благоустраивай Землю.
Неси свет, подготовляя мир и других пассажиров для достойного будущего - неважно, на этом или на том свете.

 А во-вторых, если на то пошло, “глазеть в окно и радоваться жизни”, когда поезд идёт в пропасть, нормальный “хомо сапиенс” вряд ли способен.
 Он водку будет жрать с тоски и страха.
Поэтому ему верить в более оптимистическую конечную цель движения жизненноважно. А предмет веры – это уже детали.– Юлия)

      Юстас:
 -  И вашими стараниями пассажир потеряет ВСЁ, что имел – свою реальную жизнь.
 Вы что, считаете себя вправе лишить его жизни?
 И не его, а их. Множество, посаженное Вами на иглу.

 И даже, если Вы отчего-то там уверены в загробной жизни, но доказать не можете, одна эта недоказанность должна была бы остановить Вас.
 Т.к. Вы не имеете права даже рисковать чужими жизнями. Только своей.

       (Итак, поезд летит в пропасть, а вы мне отказываете в праве даже предположить – “мол, послушайте, ребята, а может, дело обстоит не столь уж трагично?
Ведь доказательств ни у той, ни у другой точек зрения никаких.

 Просто одна предполагает, что мы – боги, а другая, - черви. Неизвестно почему, кем и зачем наделённые способностью это сознавать”.
 Нетушки, товарищ Иванова, - пропасть, и точка.
 А пока извольте вместе со всеми радоваться “процессу” этого движения. Глазеть в окно и не мутить народ. – Юлия)

       Юстас:
 - 4. Замечательно ваше утверждение:
 “…У животных природа иная, здесь вы правы.
 Но она и у них извращена грехопадением человека, который из доброго царя-хранителя природы (по замыслу) превратился сначала в её идолопоклонника (всякие там языческие боги), а затем – в хищнического потребителя.
 Вот она и мстит. И кинги кушают берберовых”.

       Опять слышится Златов. Зачем объяснять просто, когда можно сложно?
 Если б тот лев умел понять, из каких высоких мотивов он, оказывается, кушал хозяев, он бы очень возгордился.
 Выйдите на улицу и спросите любого человека, считает ли он, что “природа животных извращена грехопадением человека?”.
 Запомните выражение его лица.

       Юстас:
-5. “Чувство собственного достоинства – утверждение и охрана в себе образа Божия”.
       Вас, Петровых, не поймёшь.
 Гордость и самость – плохо, а чувство собственного достоинства – хорошо. И, оказывается, неспроста.
 Может, мы с вами и чего-то разное под этим понимаем?

       (“Самость” – самоутверждение против Бога и Его замысла о мире и человеке. “Достоинство” – осознание своего “богоподобия” в русле Замысла, вот и вся разница. Капля, которая кричит, что она “как Океан”. И капля, которая мечтает слиться с Океаном, чтобы стать Его частью. – Юлия).

      Юстас:
 -  Любая живность пытается сохранить собственные представления о своём положении – достоинстве. И статус в стае, и территорию. Ей бы разуму, она бы это делала в пиджаке и словами.
 Ну какие уж тут божественные корни!

       (Вы же сами признаёте, что человека от животных кое-что отличает. И не только разум.
Чтобы написать “Бориса Годунова” или “Пятую симфонию”, нужно кое-что ещё. – Юлия).

      Юстас:
 -  Показательно, в смысле идеализации реальности, и приведение вами цитаты из Блока, где он публично оконфузился, утверждая, что “гадят в усадьбах, потому что там пороли и насиловали девок”.
 Сунуть бы этого идеалиста в наши подъезды и спросить, а почему тут теперь гадят и насилуют девок!
 И почему теперь с тем же непонятным наслаждением в деревнях разрушают здания клубов, которые для них же построили.
 Снять бы с него розовые очки да наплевать в ясны очи, глашатаю революции хренову…извиняюсь.
Хлебнул он потом от тех, кого воспевал, так ему и надо.

       (Вот тут-то мы с вами и добрались до разрушительно-иррациональной, тёмной человеческой изнанки. Которую можно укротить, лишь когда человек сам этого захочет и попросит о помощи Высшие Силы. – Юлия).

       А в ответ митрополиту Филарету Пушкин написал «Стансы»:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Серафима
В священном ужасе поэт.

       2000-09-25