(1960 год)

       Весной шестидесятого я должна была ехать на совещание молодых прозаиков в Комарово под Ленинградом, но тут выяснилось, что жду ребёнка.

 То есть я его, само собой, не ждала. Это был последний выпускной год, предстояла защита диплома и госэкзамены.
 Кроме того, я, всё более грезя о лаврах Маты Хари, поступила учиться ещё и на курсы английского языка.
 Маячили на горизонте и несколько интереснейших командировок.
 В общем, ребёнок в это “планов громадьё” никак не вписывался.

       Я сделала “по знакомству” у врачихи в женской консультации серию гормональных уколов и отправилась в Комарово с уверенностью, что всё будет в порядке. Вернулась через две недели.
 - Это ж надо, как жить хочет!, - развела руками врачиха и выписала мне срочное направление в больницу к своей подруге.
 - Скажешь - уплочено.

       Но тут что-то произошло. Моё состояние, которое я прежде воспринимала, как досадную болезнь, вроде аппендикса, нуждающегося в немедленном удалении, вдруг из-за этой врачихиной фразы приобрело совсем иной смысл.
 Ребёнок, который “хочет жить”. Ребёнок. Человек, которого я собираюсь убить. Чуть не убила..
     Мысль, которой я ужаснулась, и поняла, что не смогу этого сделать.

       Помню, как родичи меня успокаивали и уговаривали.
 Дескать, и диплом надо получить, и Борис пока на своём Радио недостаточно зарабатывает, и ещё сто раз родишь, и свекрови скоро на пенсию, вот тогда...

И, наконец, главное: ты ж уколы делала, родится невесть-что.

       - Оставляй, - неожиданно буркнул Борис, - Что будет, то и будет.

       Проревев всю ночь, я побежала к врачихе. Та подивилась моей внезапной “дурости” и заверила:
  - Ребёнку ничего не сделалось, а вот роды могут быть с осложнениями. Чокнутые мы, всё же, бабы...
  И повторила:
 - Это ж надо, какой живучий!

       Дома я приготовилась к новым атакам, но там лишь обречённо вздохнули.
 А Борис отобрал у меня сигарету и стал подсчитывать, когда...
 Получалось, в аккурат к зимней сессии.

       Я решила, что никто ничего не должен знать – ни в редакциях, ни на факультете, ни знакомые с друзьями – никто.
 И, надо сказать, мне это удалось. Я вела прежний образ жизни, разве что без выпивок и почти без курева. Да по вечерам мы с Борисом совершали долгие прогулки по ВДНХ и Сокольникам.

 Я панически боялась “потерять фигуру” (было, что терять). Делала какие-то йоговские упражнения, от чего действительно до семи месяцев ничего не было заметно. Разве что - “ты, вроде, поправилась”.

К счастью, тогда вошли в моду мешковатые пальто и платья-трапеции. В общем, все курсовые на заочное отделение я сдала, в командировках отчиталась.
 Но роды случились неожиданно и, как и предостерегала врачиха, всё было “не так”.

       В палате все вокруг орали на разные голоса, а я смотрела в потолок и, улыбаясь, умирала.
 Я ещё не знала, что умираю, что всё неправильно – и ягодичное прилежание из-за этой экзотической йоги, и “сухие роды”, и полное отсутствие родовой деятельности – из-за тех самых уколов.
 Медперсонал вокруг тоже не особенно интересовался моими намерениями – ждал, когда заору, как все.
 А я не орала.

       Потом кто-то из понимающих родичей или знакомых спохватился и забил тревогу. Отчим срочно привёз в роддом тогдашшнего светилу акушерства – профессора Ланковица.

 Медперсонал вокруг забегал, зашушукался. Профессор что-то колдовал с моим безучастным телом, а потом объяснил мне, что происходит: ребёнок задыхается, поэтому мне надо немедленно тужиться и рожать. Самой.
Потому что медицина в данном случае бессильна из-за “ягодичного прилежания”.
 Если же у меня лично ничего не получится, ребёнка придётся вынимать по кускам. Потому что иначе погибнет мать. То есть я.

       Я всё поняла и старалась изо всех сил, потому что схватки начались сразу же после отъезда “светилы”.
 Молча корчилась у себя на койке, натянув до подбородка одеяло, и отмахивалась от врачей.
 Я ужасалась этому “по кускам”. Ребёнок, который “хотел жить”, был уже частью меня, главней меня.
 Я надеялась, что, если умру, они плюнут на меня и спасут его.
 И, когда захлестнула волна особенно нестерпимой боли, я откинула одеяло и, как тогда в детстве, увидала в белой плите нависшего потолка отчётливо проступивший прямоугольник.

 То ли дверь без ручки, то ли люк.
 В прорези просачивался голубой с золотом свет. И уже не было ни разрывающей тело боли, ни страха – только желанно свободная золотая голубизна.
 Надо только высоко, очень высоко подпрыгнуть, изо всех оставшихся сил толкнуть дверь и вырваться.
 Насовсем.
       Однако снова внезапное: “должна!”.
 Должна оставаться на этой пыточной койке, на которой распята, как на Кресте. Вроде бы своей, но отнюдь не собственной Волей.
Должна, потому что принадлежу не себе, даже не ребёнку, а таинственному слову “должна”, которое и есть я .
И тогда делаю ещё одно отчаянное усилие, слыша крик подбежавшей акушерки:
       - Ты чего не орёшь-то? Маша, живо её на каталку! Рожает уже, а не орёт!
       - Старайся, мамаша, старайся, тут щипцы нельзя, только сама...

       А потом – этот первый крик.

       Я тогда ещё не знаю Евангельских слов:
 “Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир”.

Но от этого удивительного крика действительно разом оказываюсь в ином измерении, где есть только полузадохшееся синюшное и сморщенное существо в руках акушерки, корчащееся в одновременно скорбном, возмущённом и победном плаче.

       - Девочка, - говорят мне, - Нет, нет, руками нельзя.

       Господи, какая ж она страшная… Какая она прекрасная!

       Виктория – победившая смерть, Победа, - так мы её назовём.
 Она вырастет стройной, красивой и трудолюбивой, выучится на хирурга-офтальмолога, как и её второй муж. Спасёт зрение тысячам людей.

       Но это потом, а пока я уже через пару недель с перебинтованной грудью (чтобы не “сгорело” молоко), буду бегать на консультации, зачёты и экзамены, на курсы английского, оставляя Вику с няней.
 А там и дипломную работу придётся защищать (серия очерков). Затем – сдавать госэкзамены и английский на курсах...

  С ужасом вспоминаю, как приходилось иногда оставлять Вику в коляске во дворе на попечение “блаженной” Веры, которая часами неподвижно сидела в кресле. Всегда улыбалась, на всё соглашалась, и по-детски радовалась гостинцам, которыми я её одаривала.

 Благо, Вика росла ангельски спокойным ребёнком. Ей было годика два, когда однажды ночью её вдруг затошнило, - так она не стала никого будить, сама склонилась над горшком.
 Затем снова задвинула его под кровать и улеглась.
О случившимся мы узнаем только утром.

       -Не зовите мне врача, я сама выживу, - одно из её детских изречений.
В наши дни весьма актуальных.

B БЕСЕДКЕ С: Юстасом и Игорем

Юстас:
 - Хрусталя-то где стоко взять?

Юлия:
 - Да он у нас под ногами, дорогой Юстас.
 И хрусталь, и золото, и таланты, и замечательные люди. Всё только надо организовать, довести до ума.
 Вот я несколько дней, разозлившись и отложив все дела, пролистывала столичные и областные рекламные газеты.
 Просто море невостребованных мастеров, ресурсов, возможностей – можно сто изаний построить.
“Хрусталя” полный примус. План моста, в основном, тоже есть. Хоть и “не до Кремля”, - нам туда ни к чему.
Чтобы Изания “заработала на другом принципе” нужна не “тыща готовых энтузиастов”, как Вы пишете, а всего лишь несколько человек.
 Настоящих энтузиастов, делателей, организаторов, без которых самый идеальный проект повиснет в воздухе.
 Об этом ещё вождь сказал – “Кадры решают всё”.

“Жатва” – толпа, потенциально великая, которая становится народом, если её организовать и вести “верной дорогой”.

 Я в своё время была журналисткой и могу засвидетельствовать, что все начинания и движения - всяких там стахановых и бригад комтруда, организовывали мы, журналисты.

 Потом, уже в порядке частной инициативы, я селила у себя и перевоспитывала вернувшихся из тюрьмы бомжей и алкашей. Так они за несколько недель становились праведниками и передовиками производства, но держались, пока их кто-то держал и вёл к цели.
 Как только отпустишь – всё, загремел.

Я по природе – лидер. И, конечно, при первой возможности сама впрягусь в поиски “делателей”, несмотря на пенсионный возраст (пока ещё, честно говорю, занималась не практикой, а теорией).
 Но нам нужна будет убеждённая команда проводников-альпинистов, спасателей, умеющих вывести народ из пропасти к вершине в экстремальных условиях.
А не просто организаторы очередной богадельни.
 Ни в коем разе не хочу последних принизить, они делают своё большое дело.
 Но согласитесь, Юстас, - надо уже с закладки фундамента определить, что именно мы будем строить.
Вот жил когда-то в Калуге чудак, о ракетах мечтал. Так и помер в нищете в обнимку с чертежами.
 А пришли бы Вы к нему и предложили лучше построить для людей тарантас – просто, понятно и вполне осуществимо...
 Наверное, послал бы куда подальше.

Не хочу себя сравнивать с Циолковским, но к тарантасу тоже душа не лежит.
 К этой вашей “примитивной конкретике”.
Впрочем, ежели Вы мне объясните, как на тарантасе можно одолеть вампиров с их персональными самолётами (а именно это- цель Изании) – извольте.
 Ждём-с.

Юстас:
 - И на первом этапе это простой и ясный принцип: для людей (для них делается-то или для кого?), который они поймут.
 И придут. А среди них, глядишь, и энтузиасты найдутся.

Юлия:
- Ну какой же он “простой и ясный”? Чистая абстракция.
  И Гитлер создавал третий рейх “для людей”.
 И бардаки строят не для инопланетян, и крематории.
 И Союз разваливали “для людей”.
 И ваучеры народу раздавали, и сериалы крутят, и Кашпировского в ящик пригласили – всё для него, любимого народа.
 Вампирские когти, клыки и шерсть уже потом повылезали из-под овечьих шкур.

Само собой, Изания тоже будет в первую очередь обеспечивать людей “хлебом насущным”.
 Но он для нас – всего лишь средство взаимно освободиться от материальной и родовой необходимости, чтобы самореализоваться в самом высоком понимании этого слова.
 Осуществить призвание.
 Это совсем не означает, что все должны стать изобретателями и режиссёрами.
Но Изания даст возможность простому сантехнику и автослесарю своими средствами приобщиться к созданию фильма, научно-исследовательского центра или “школы мастеров” для наших детей.
 Разве это не замечательно?

Я в который раз повторяюсь, но что ж Вы никак не врубитесь?

*   *   *

Юстас:
 - Год назад, а то и больше Ю.И. уже излагала про Изан-банк, а в книжках написала про него же и того раньше.

Юлия:
 - Верно, самой надоел ликбез.
 Но речь-то в последнем послании шла не столько об Изан-банке, сколько о Фонде Взаимопомощи.
 Который позволил бы нам оперировать наличными и общаться с внешним миром, послужил бы для “Теремка” тем самым “трансформатором” безболезненного перевода средств из иуе и обратно.
 Вы же сами не так давно сетовали, что дачнику “с улицы” будет очень хлопотно снимать у изанина дачу. Поскольку придётся вместе с ним куда-то ехать, оплачивать своими долларами чужие счета и т.д.
 Теперь обладателю “зелени” надо просто внести в Фонд Взаимопомощи необходимую сумму в виде “пожертвования”.
 Она сразу же пойдёт на оплату текущих заявок и будет зафиксирована на счету хозяина дачи в иуе, (уже в Изан-банке).
 На неё он сможет по льготным тарифам приобрести у нас продукты, осуществить ремонтные работы, пользоваться нашим транспортом, снять комнату в Москве, подлечить зубы и.т.д.

 Ну где Вы тут видите “Коммунизм Загоризонтный”? Всё очень просто и понятно.
 Любой человек, желающий воспользоваться нашими услугами, их получает, внося деньги непосредственно в Фонд.
Если он имеет членский билет Изании и счёт в иуе, ему, безусловно, скидка.
 Если же нет – оплатил, получил своё и иди гуляй.
 Понравилось - приходи ещё. Хочешь пользоваться скидками – вступай в наши ряды.

Давно была бы очередь

Юстас:
 - Где на Ю.И. написано, что она не “Властелина” какая-нибудь?

Юлия:
 - Уверяю Вас, если бы на Ю.И. было написано “Властелина”, которая выдаёт за полцены машины, к ней бы уже выстроилась очередь в три километра.

 И не потребовалось бы никаких гарантий. И народу было бы плевать, что она только что с нар слезла, и на все разоблачения и предостережения плевать.
 Всё это уже сейчас происходит в каком-то подмосковном дворике.
 Вообще ничего не написано, никаких гарантий, только слух – “Властелина!” – и народу навалом.
 Неужто не смотрели по ящику – забавный сюжет.
 “Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад”.
 А потому что халява.

Это - не наш контингент, Юстас.
 И сутками просиживающие в собесах, и митингующие с плакатами “Хочу есть!” - тоже не наши.
 “Наши” снова и снова дают объявления с предложениями своих рук, мозгов, талантов, имущества.
Они бьют лапками, желая выбраться из болота, и дело Изании – им помочь.
 Это люди, уже заранее знающие, что идут на риск, (в индустрии объявлений тоже полно жулья, и ни на ком ничего “не написано”).
 Но они всё же рискуют, и это – “наши”.

  Я не хочу быть единственным учредителем Фонда, хоть многие и просят, - как раз из-за слишком большой нагрузки и ответственности.
 Нужно хотя бы человека три: идеолог, финансист и практик.
 Пассионарии, первопроходцы, бескорыстно преданные делу.
 Нужна и группа народного контроля над заявками по налу. Без которой никто, включая самих учредителей Фонда, наличных на руки получить не сможет.

Так что, если я, допустим, захочу снять фильм по своей книге, я подам в Фонд заявку, подберу себе добровольцев-компаньонов из числа членов Изании, у которых приличные счета в иуе. Затем мы с ними составим смету и передадим в группу народного контроля по поводу возможных сроков перечисления денег в студию.

  Во всяком случае, если у нас будет Фонд, я смогу искать спонсора на создание фильма не среди толстосумов, а среди изан, отдав компаньонам по договору соответствующие доли прибыли от показа.
 И рискуем мы на равных - прочие изане в случае нашей неудачи ничего не теряют.

Кстати, если бы это сбылось, я свою долю прибыли целиком отдала бы на съёмку нового фильма, поместив её в виде иуе до поры, до времени, на свой счёт в Изан-банке.
 А наличные крутились бы для реализации чьих-то других проектов. Пока, глядишь, нашлись бы у меня ещё компаньоны.
 Разве это не выход для простаивающих годами режиссёров, стареющих актёров?
 Мы, писатели, хоть книжки можем выпускать, а они?

*   *   *

Юстас:
 - И нельзя рассчитывать на идеальные условия, частью которых являются идеальные люди.
    Люди у нас, слава Богу, есть просто замечательные, но не идеальные. И на них к тому же будет давить неидеальная среда.

Юлия:
 - Я вовсе не рассчитываю на идеальных людей, а на тех, для кого деньги – лишь средство реализовать духовно-творческий потенциал.
 Свой и друг друга.
 Мы вполне можем, делая членские взносы в Фонд и “доводя до ума” свои внутренние резервы (а их при внимательном рассмотрении окажется немало), взять на сдельную работу на разных условиях мастеров всех насущных профилей.

 Осуществить в течение какого-то срока среди них “естественный отбор”. Свести их друг с другом (например, строителю нужен транспорт, питание, проживание, занятия с детьми – уже получится дешевле), и понемногу запустить Изанию.
 Им, уже состоявшимся мастерам, у нас будет выгодно (гарантированные заказы).

 А “саморегуляция” – это конкуренция внутри системы, когда выгадывает специалист наиболее добросовестный и не рвач.
Только на практике люди смогут убедиться, что принципы Изании – на просто выгодны, но и воистину являются формулой Жизни.
 Потому что без них, других, ослепнешь, задохнёшься без крови, захромаешь и вообще рухнешь со всем телом в канаву.
 Ветхий мир этого не признаёт, вернее, не желает признавать. И потому работает на самоуничтожение.

Юстас:
 - И давайте договоримся о Могучей Изании.
Пусть она будет! Я – за. И все – за.
 А теперь оставим эту красивую картинку и посмотрим в окно.
 Где энтузиастов будем брать?

Юлия:
 - Вот я и повторяю: глядеть надо не в окна – там разве что ворон увидишь, а в газетные объявления о предложениях услуг, жилья, изделий, различного оборудования и т.д.

 Регулярно обзванивать людей, информируя об Изании и выясняя, согласны ли они попробовать с нами сотрудничать и на каких условиях.
 То есть постепенно формировать базу данных по разным профилям.
 Сумеем делом убедить уже готовых мастеров в правоте и выгоде Изании – получим энтузиастов.
 Можно также нанять их для передачи опыта молодёжи.
 И не только молодёжи. Для обучения “наших” разным полезным специальностям, лучше всего на практике (например, вместе строя друг другу дома или ремонтируя автомобили) – тогда мы очень быстро сможем получить свои кадры.

Просто хочу сказать, что энтузиастами не рождаются, а становятся.
 Как это там у Высоцкого?
“Парня в горы тяни, рискни…”

В Советском Союзе хватало трещин, пропастей и лавин, всяких там вредительств-предательств...
Но всё же это было общество восхождения, чем мне и интересно.
И Изания интересна именно как продолжение, преемница общества тех, кто хочет “восходить”.

*   *   *

Игорь: “Раздача книг”:
- Ну давайте я попробую передать по нескольким ближайшим библиотекам.
 А своим знакомым можно раздавать?

Юлия:
 - Можно, но не в собственность.
 На каждой книжке будет написано:
 “Фонд Взаимопомощи Изания”. Эта книга продаже не подлежит. Прочти и передай другому”.
 И адрес нашего сайта, где можно будет узнать о проекте.
 А впоследствии – укажем и номер счёта будущего Фонда.
 Это послужит своеобразной рекламой.
 Так что, ежели согласны поучаствовать, передам Вам для начала пару пачек “Последнего эксперимента” и “Лунных часов”.
 Дайте знать.

(семидесятые годы)

       После кур появилась ещё одна страсть – я села за руль.
Занятия проходили в Лужниках, на специально отведённой площадке, где нас учили давать задний ход, поворачивать и разворачиваться.

Как-то, после очередного штурма грядок, поехала на занятия.
 Стояла июльская жара. В электричке стало плохо, воздуха не хватало, сердце колотилось.

Колебалась: ехать - не ехать. Потом решила всё же явиться и предупредить, что заниматься не могу.
 Куда там! Инструктор не терпящим возражений голосом велел мне сесть за руль и ехать на Комсомольскую, где у него срочная встреча.

       Он сел рядом, и мы отправились.
 Как сейчас помню эту кошмарную дорогу. С подъёмами и спусками, с непрерывными пробками, бензиновыми выхлопами и удушливой жарой.

       Самое удивительное, что хворь моя куда-то подевалась.
Я обливалась потом, как в хорошей парной, но чувствовала себя всё лучше и лучше от беспрецедентной грубости инструктора, который орал, как на спотыкающуюся клячу, когда я рывками тормозила.

 Мы–таки добрались благополучно до цели. Он любезничал у гастронома с какой-то барышней, а я продолжала сидеть. Не снимая ноги с педали, не желая даже встать и размяться – хотелось ехать и ехать.
 В этой духотище и жарище, под мат инструктора, в неведомую “даль светлую”.
 Я поняла, что опять влюбилась - в бензиново-жестяное чудо на колёсах.

       Стала штудировать правила движения и журнал “За рулём”, млеть перед гаишниками, мыть до блеска нашего “москвичонка” и покупать для него дорогие шампуни, как для возлюбленного.
 Я катала инструктора по Москве и с трепетом ждала этих свиданий (не с ним, а с его жестянкой), как “именин сердца”.

       Приближался день экзаменов. Предложение купить права, чем воспользовалось большинство курсантов (это стоило четвертак), я с негодованием отвергла как кощунственное.
 Между тем, в хитросплетения дорожных правил я никак не врубалась и на пять экзаменационных вопросов правильно ответила компьютеру лишь с Божьей помощью, четыре кнопки нажав наугад.
       Предстояло сдавать вождение на Подкопаевском переулке.

       Я ждала своей очереди и психовала, потому что многие из вполне натасканных “водил” сыпались непонятно на чём, и, расстроенные, уходили.
 Отправилась пешком на разведку по экзаменационному маршруту, изучая повсюду развешанные дорожные знаки, и обнаружила кое-какие странности.
 Например, над последним поворотом, откуда все машины возвращаются на конечную точку, почему-то висит кирпич.

       Подошла моя очередь, со мной сели двое.
 Я, вроде бы, рулила неплохо, хоть и нервно, потому что они всю дорогу опасливо повторяли:
 - Поспокойней, девушка!
       Перед последним поворотом один приказал:
       - Ну, а теперь направо.
       - Но там же кирпич! – возразила я.
 Им пришлось долго уговаривать, чтоб я всё же с их разрешения повернула, куда надо. Что это просто проверка, которую я выдержала.
Я тупо повторяла:
- Кирпич есть кирпич”.

Пока они не поклялись, что зачёт я получу.
 Под финиш так тормознула, что мы с сидящим рядом экзаменатором едва не пробили лбами стекло.
 Он вполголоса ругнулся, но слово есть слово. Зачёт!
Я выскочила из машины и с восторженным визгом повисла на шее поджидавшего своей очереди абитуриента.
 Им оказался Всеволод Ревич, тот самый критик, который через несколько лет напишет предисловие к “Последнему эксперименту”, изданному в сборнике фантастики.

       Вскоре я получу права и возможность садиться за руль при первом удобном случае. Ради этого шла на любые уступки, чем Борис вероломно пользовался.

 Я ездила то с Викой по грибы – сейчас даже трудно представить, что такое было когда-то в порядке вещей: оставив машину на обочине глухой просёлочной дороги, бродить по лесу женщине с девочкой без всякого сопровождения.

 Потом мы с мамой ездили к Вике в пионерлагерь и чуть не погибли, потому что я напрочь проигнорировала нерегулируемый железнодорожный переезд, едва успела проехать, о чём-то весело болтая, когда за спиной пронёсся поезд.

 Я хулиганила, постоянно соревнуясь с мужиками, которые считали делом чести меня обогнать, часто нарушала правила, с трудом ориентируясь в Москве.

Помню, как свернула на площади Ногина направо и остолбенела, увидав летящий прямо на меня поток машин.
Поток замедлил движение, и под отчаянную жестикуляцию и страшные гримасы владельцев всех этих жигулей и волг, я стремительно развернулась и помчалась во главе негодующей матерящейся колонны.
Как ни странно, обошлось.

       Уезжая в очередную командировку, Борис наказал мне втихую заправляться у ЗИЛов – так дешевле.
 Нашла я ЗИЛ, заправилась где-то на пустыре. Только отъехала – останавливает гаишник.

 Всё, - думаю, - пропала.
А он:
 -Посмотри, что у тебя сзади!

 Оказалось, на пустыре прицепилось к бамперу небольшое несчастное деревце, которое я выдернула с корнем и волокла за собой по Рублёвке.