За что ж вы Сталина Иосифа?
Ведь он ни в чём не виноват.
Как шавки злобные набросились,
Забыв про прежнее "Виват!"

Он не швырял на Запад сотни
И не стяжал себе бабло,
И не лакал, пока не сдохнет,
Ковшами горькое вино.

Он войско выводил на Площадь,
Ведь он - Россию полюбил.
Ему б - кого-нибудь попроще,
А он - Россию полюбил...

Она по проволоке ходила,
Хранима волею стальной,
Но смерть Иосифа схватила
Холодной вражеской рукой.

Враньём бесстыжим напитали,
Чтоб новым барам угодить,
Народа душу растоптали,
Но можно ль истину убить?

За что ж вы Сталина Иосифа?
Да, он Россию полюбил,
Но в пекле многократно спросится,
С тех, кого в схватке он щадил...

Не думал, что страна обманет -
Ведь от любви беды не ждёшь.
Эх, Ваня, Ваня,..
Что ж ты, Ваня?
Ты сам по проволоке идёшь...

Рисунок автора.

B БЕСЕДКЕ С: Александром Дугиным и поэтом Н. Боголюбовым

Александр Дугин: Великий Проект.

1. Агрессия эфемерного

  “Мы настолько погружены в сиюминутное, в перипетии политических, экономических, психологических проблем, настолько страдательно воспринимаем гипнотический массив бытия, что постоянно упускаем из виду главное.

 Главное, великое, дающее смысл, определяющее высшую цель – для нас сплошь и рядом лишь фраза, слоган, вербальная или эмоциональная конструкция.
 Или просто прикрытие, внешнее украшение для того, что мы на практике утверждаем как основное и реальное, ощутимое, конкретное.

 Так устроено наше гравитационное бытие, нас плющит к земле.

 Те же чудаки, которые всерьёз, нарушая все условности и социальные конвенции, рвутся к иному, приемлются нами лишь тогда, когда облачены в отведённую им униформу академических учёных, художников в бархатных шапочках или торжественно неповоротливых попов.

 На такую материализацию человечества огненные души сетовали всегда, укоряя, пробуждая, разоблачая, стыдя.
 Но едва ли в древности были времена, когда гипноз обыденного действовал столь тотально и беззастенчиво, вооружённый могущественными массмедийными механизмами, верстающими эфемерную реальность – выдаваемую за единственную реальность – по своему усмотрению.

 Тем более иллюзорно Общество Зрелищ, тем более реальным представляется тот момент настоящего, к которому оно прикладывает гигантскую силу своего внушения.

 То, что было вчера, какое там вчера, час назад, кажется глубокой древностью.
  “Кто такой Ельцин, бабушка?” – спросит дитё, когда осинелая туша ещё только будет опускаться во влажную русскую землю.

  “Что такое СССР?” - спрашивает меня сын, рождённый в социалистической империи в тот же год, когда меченая гадина воцарилась на советском престоле.

2. Либералы против Проекта

  Человечество живёт только потому, что у него Проект.
 Великий проект.

 Именно удачи и неудачи на пути его исполнения составляют сущность исторического процесса.
  Человеческая история есть история реализации Великого Проекта.
  Конечно, это не просто.
 Часто платят миллионами жизней, кровью, пытками, рваной болью, жгучим железом, безмерным страданием за выбор пути.

 А он бывает и не верным.
 Но снова и снова зализывает упрямое человечество раны, ветра развеивают дымы пепелищ, а лучи солнца разгоняют призраки войны.
  И мы берёмся за новый Проект, зная в душе, что опять будем платить по полной, что всё может выйти и не так, как мы задумали.
 Но что если мы перестанем ставить над собой высокую цель, мы перестанем быть людьми с нашим специфическим видовым достоинством, с нашей вертикальной походкой, с нашим дерзким и умным взором – вперёд и вверх.

  Проект есть у всех. Малый или большой.
 Но есть и определённый сектор человечества – брюзжащий, трусоватый, эгоистично замкнувшийся в своей корке – который хочет уничтожить Проект, хочет остановить историю, отменить героев, установить на земле царство “последних людей”.

 “Что есть истина?” – спрашивают последние люди и моргают”
(Фридрих Ницше “Так говорил Заратустра”).

 О “Конце истории” и “Последнем человеке” открыто учат идеологи нового мирового порядка – Карл Поппер, Дэниэл Бэлл, Фрэнсис Фукуяма, Джорж Сорос.

 Для них “эра Проекта” окончилась. Они высчитали, что человечество платит слишком большой “налог на историю”.
 Они объявили, что с концом советского государства цивилизация преодолела последний оплот Великого Проекта, который пал под давлением тлеющей массы обобщённой банальности.

  Торговец не знает проекта.
 Он стремится уйти от налога на реальность, от таксы за неотчуждённую жизнь и высокий, хотя подчас совершенно бессмысленный, подвиг.
 Торговец ненавидит Героя.

 И когда Герой терпит очередную катастрофу, - столь сладкую для него, столь вписанную в его лучезарно-трагичную, солярно-дионисийскую судьбу, - когда его разрывают собаки, титаны или вакханки, Торговец потирает руки.
 И, дождавшись, переводит дыхание.
“Великий Проект в очередной раз отложен”.

Либеральная мразь сегодня замахнулась на большее.

 “Великий проект пал навсегда”, - провозглашают последние люди, приступая к новому витку рыночных реформ.
 “У общества не должно быть больше ни цели, ни сверхзадачи, ни регулирования. Всё это приводит лишь к насилию.

  Оставьте людей в покое, не мешайте им делать, что они хотят, не вовлекайте их ни в какие исторические авантюры, не навязывайте им мифов и сакральных задач.

 Пусть они будут тем, кто они есть. Маленькими людьми с маленькими проблемами.
Им нужен только рынок.
 Нам слишком дорого обошёлся гальванизированный энтузиазм предшествующих экспериментов”.

 Так, чавкая, пляшет в либеральном воздухе криворотая физиономия перевоплотившегося внука большого советского писателя, певца аскетической этики и высокого жёстко-блистательного юношеского героизма.

 Всё, как в теории Вильфредо Парето:
“Деды – герои-революционеры; отцы – умеренные консерваторы; внуки – ублюдки и вырожденцы”.

 Егор Гайдар – гнусная иллюстрация социологического “закона вырождения элит”.

(“Маленькие люди с маленькими проблемами” – прямой экскурс в “Легенду о Великом инквизиторе”. Божественное призвание и ничтожество “бегемота”, которому и в болоте непыльно. Без выхода в Небо данная проблема неразрешима – Ю.И.)

  При слове “Проект” рука либерала сама собой набирает номер ближайшего полицейского участка.
 Самые честные и последовательные из них, догадываясь, что, убивая Проект, они убивают самого человека, намекают на то, что этот вид изжил себя как таковой.

 В прибранных евро-ремонтных холлах выводят генные инженеры “нового мирового порядка” клонов с исправленным поведенческим кодом – человек – минус история, минус идеал, минус агрессия, минус героизм, минус Великий Проект (Замысел – Ю.И.).

 Идеальный человек победившего мондиализма. Холостой вечно подростковый Космополит. Биокукла с идеальными зубами, отдраенными “Блендамедом”.
 (Бетяне в “Последнем эксперименте” –Ю.И.)

 Искусственное совершеннее природного. История отныне будет делаться в телемонтажках, а люди в пробирках.


3. Полуночный враг

  Мы, “наши”, никогда не победим их, если не осознаем всего масштаба борьбы.

 Мы переживаем самый драматический момент истории, где на карту поставлен Человек.

 И драматизм этот только острее и напряжённее оттого, что внешне кажется, будто нет ничего банальнее, бессмысленнее и усреднённее, чем наше поганое, глупое время.

 Когда ночь достигает критической черты, точки абсолютной Полуночи, память о свете солнца стирается настолько, что кажется, будто его никогда и не было.
 И даже вечерняя боль от угасания последних лучей стирается в короткой человеческой памяти.
 Когда есть только тьма, её не с чем и сравнивать, она перестаёт быть тьмой и вольна выдавать себя за что угодно.

 “Что есть свет?” – спрашивают последние люди. И моргают.

  За кучкой гадёнышей, захвативших власть над самым прекрасным и трогательным народом мира, над огромной, роскошной и вопросительной страной, стоит тень очень глубокого мирового процесса.

 То, что они облезлы и хилы, что пугаются мышиных шорохов и мелко косят неумными глазками, путаются в телепроводах и запинаются на чиновничьих лестницах, не должно вводить нас в соблазн пренебрежения их могуществом.

 Они мелки и жалки именно потому, что принадлежат к армии бойцов против всего возвышенного и великого, идеального и героического.

 Это ландскнехты либерального похода против Великого Проекта.
 Тот, кто стоит за ними, кто вознамерился положить конец истории, фигура более зловещая и серьёзная.
 Сванидзе и Фукаяма, Березовский и Лебедь – лишь маски, которые Фантомас “нового мирового порядка” меняет для дивертисмента и трагикомического эффекта.

  Есть два полюса, только два полюса, два лагеря.
 Они и мы.
 Они – против Проекта как такового.
  Мы - за Проект, причём любой.
 Лишь бы он был Великим и Ужасным.

 Раньше всё было иначе. Было много проектов. Их паладины нещадно бились друг с другом, шли своими особыми путями, упорно добивались своего.
 Но это было тогда, когда ещё была история.
 Теперь всё иначе. И всех непокорных сместили в одно общее гетто.

 Это гигантский кусок планеты, не вписывающийся в брезгливо-избирательные нормативы “богатого Севера”, это отбросы старых культур, идеологий и национальностей, не вошедшие в “золотой миллиард”.
 У нас не оказалось паспорта в либеральный brave new world .
 Кое-кто из нас, правда, сжёг его сознательно, в отместку за партбилет Марка Захарова.


4. Последнее русское дело

  Вопреки всему, наплевав на все нормы и приличия, на все церемонии консенсуса и дипломатические формулы политической корректности, мы обязаны заявить о своей верности Великому Проекту.

 Более того, мы должны взращивать, питать, лелеять, созидать наш Проект так, как если бы ничего не произошло.
  Я совершенно убеждён: враги специально стремятся завлечь нас в конкретику момента, загипнотизировать сиюминутным, парализовать высокие творческие энергии магией тяжёлого мгновения.

  Потом, когда орда их рассеется как дым, их уверенность и устойчивость рассыплется в прах, мы останемся в окружении зияющих постореформаторских бездн.

 И эти же визгливые орды спросят с нас:
 “Ну что?! И где же-таки ваши идеи, идеалы, цели? Что растратились на борьбу с нами? А мы лишь полуночные призраки, кишшуф. И ничего более”.

 Как в замечательном фильме 30-х “Диббук” зашагают полупрозрачные полутелесные привидения по кривому еврейскому кладбищу.
 А у нас будет растерянный и глупый вид.
 Победители пустоты, поддавшиеся на сиюминутные уловки изощрённых гипнотизёров.    
 Блестящие тактики позиционных маневров, провоевавшие с тенями.

  Великий Проект должен рождаться здесь и сейчас. Вопреки политической конъюнктуре. Отметая эфемерные императивы борьбы.
 Мы должны очнуться после шока.
Да, предшествующая форма Великого Проекта рухнула.

 Но надо всё восстановить заново, всё переосмыслить, всё востребовать опять...
 И снова, как и раньше, “никто не даст нам избавленья”.
 Всё зависит только от нас.

В нём, в будущем великом Проекте, уже изначально можно различить основные силовые линии.
 Либерализм, Запад, капитализм, новый мировой порядок, мондиализм, обывательский материализм, индивидуализм – зло.

 Это враги Великого Проекта.

Приходит наш час. Преступно проспать его”.

*   *   *

Н.Боголюбов:

 Носится дух над распахнутой бездной,
 Ищет Идея достойных людей.


 Бог крестил нас в огненной купели -
 Притяженье тьмы преодолеть.

*   *   *

- Взойди, заветная Звезда
Святой пленительной Свободы! -
Взывали к Небесам всегда
Герои избранной породы...

Иные нынче времена -
В гальюн позорно и стремительно
Погибшая летит звезда...

И, право, жаль вас, господа:

Падение свободно, да... -

Но до чего же
ОМЕРЗИТЕЛЬНО!

       В тот вечер я буду одна брести по непривычно опустевшей Москве и гадать, где бы раздобыть денег на завтрашний билет до Рязани.
 Неожиданно рядом остановится небольшой фестивальный автобус, шофёр высунется из кабины:

       - Садись по-быстрому. Вон французов к себе полный короб везу, в гости напросились. А этому своих мамзелей мало – догони её, да догони...

       “Этот” протягивает мне в окно руку.
 Ему лет тридцать, через плечо – сумка со съёмочной аппаратурой. Француз как француз. Намереваюсь “с фестивальным приветом” пожать дяде руку и топать дальше.
 Он не выпускает мои пальцы, и…
       “И внезапно искра пробежала …”

       - Некогда мне тут с вами! - орёт шофёр, - Зелёный дали.
       Господи, что я делаю? Какая-то “своя мамзель” вспархивает, уступая мне рядом с “этим” место.
       - Робер, - говорит он, глядя на мои голые коленки. В правом углу рта у него – родинка.
       - Жюли, - хмыкаю я и объясняю по-английски, что у меня интернациональное имя. Джулия, Джульетта, Жюли, Юлия, Юлька по-польски… Видел бы меня сейчас Янис!

       “Этот” говорит, что будет звать меня “Юлией”. И снова смотрит на коленки, на которые я безуспешно пытаюсь натянуть подол.
Тогда он достаёт из сумки свежую газету и закрывает мне коленки ею. Газета иностранная.
 “Этот” едва сдерживает смех – какой-то подвох.
 Вглядываюсь в фото на первой странице – да это же он, с родинкой и сумкой через плечо лежит у меня на коленях.
       - А второй кто?
       - Мендес Франс. Позавчера была пресс-конференция по Алжиру, а вечером я прилетел – надо кое-что снять в Москве.
 Вы слыхали про Алжир?

       Всю дорогу излагаю ему про Алжир и про преступную внешнюю политику французского правительства.
 Робер говорит, что именно это высказал на позавчерашней пресс-конференции Мендес Франсу, поэтому за нашу с ним солидарность надо выпить.
  И даёт мне хлебнуть из завинчивающейся бутылки чего-то крепкого и очень вкусного. А затем высыпает из кулька прямо на газету маслины, которые я обожаю и тут же начинаю уминать.

       Костина однокомнатная квартира (так зовут шофёра) где-то на окраине Москвы.
 Гостей набивается, что сельдей в бочке. “Сельди” эти сразу же разбиваются по углам и по парам, начинают целоваться и заниматься хрен знает чем, так что страшно глаза от пола поднять.
 Да и на полу всё время на что-либо непотребное натыкаешься.
 Запомнился ящик водки, коробка развесного солёного печенья, густой сигаретный дым, так что ничего не видно. И неистовые африканские вопли из магнитофона, так что никого не слышно.
 А ещё культурная нация!

       - А вроде бы культурная нация, - вторит моим мыслям Костя, жующий кусок колбасы без хлеба. - Перцовку из горлА жрут.
 Погоди, тут скоро такое начнётся...Откуси - “чайная”.

       Откусываю, но “годить” нет никакого желания.
 Робер, ухитряющийся в этом бардаке брать интервью и снимать каких-то знаменитостей, которых, по его словам, здесь пол-автобуса, нагоняет меня у двери.
 Извиняется, что оставил одну – надо было сделать дело, пока “персоны” ещё “вяжут лыко” – последние два слова он произнёс по-русски.
 А потом сказал, что тоже очень устал, и меня проводит.

       В такси мы опять обсуждали международное положение. Он рассказывал о Франсуазе Саган и фильмах с Бриджитт Бардо. Я – о работах профессора Демехова и о своём весьма прохладном отношении к “разоблачениям” двадцатого съезда.
 Шофёр такси меня поддержал и назвал наших нынешних правителей “пустобрёхами”.
 Я затруднилась перевести и подумала, что оно и к лучшему – всё-таки француз, идеологический враг, - не какой-нибудь Янис и прочие болгары с венграми.

       “Идеологический враг” отпустил такси и сказал, что отсюда близко до центра, он пройдётся пешком.
 Спросил про консьержку. Я сказала, что никаких консьержек у нас не бывает. Бывают в некоторых подъездах лифтёрши.
А будить мне никого не придётся, потому что все на даче.
 И протянула Роберу руку.

       Он руку отверг и пожелал меня поцеловать на прощанье. Я подставила щёку.
 Щёку он тоже отверг и поцеловал меня куда-то в ухо, потом в шею...

А дальше я вообще перестала что-либо соображать. Не помню, как он оказался в моей квартире, затем – в моей постели. Где мы и провалялись три дня в какой-то изнурительно-блаженной горячке. Питаясь трубчатыми отечественными макаронами с соусом “Южный”, его маслинами и чаем с сухарями-огрызками, которые запасливая баба Лёля хранила в полотняных мешочках вперемешку с головками чеснока – на чёрный день.
Объяснялись с помощью огромного англо-русского словаря, который то и дело грохался на пол. Не отвечали на телефонные звонки.

       Однажды позвонили в дверь.
 У меня сердце оборвалось – неужели предки приехали, или ещё кто похуже? Те, которые “бдят”. И, кстати, совершенно правильно делают.

       - Кто там?

       Приоткрыла дверь на цепочке. Круглое лоснящееся лицо, будто смазанный горячий блин (видать, на улице жарко). Улыбка до ушей:
       - Крыс-мышки не беспокоят?

       И ещё я научусь петь по-французски “Опавшие листья”. И получу предложение руки и сердца, на что отвечу обещанием “подумать”.
 Потом однажды проснусь, будто с угара, и обнаружу, что его нет.
 Причём, квартира заперта изнутри – значит, мы попрощались?…
 На столе – оставшиеся маслины. Записка с парижским адресом и несколько французских журналов “Эль”.

       Не помню, как добралась до Рыбного Рязанской области, потом ещё на попутке восемнадцать километров, как охнула при виде меня мама.
 Попыталась накормить, но я засну прямо над тарелкой с супом.
 Потом буду спать ещё двое суток и совру, что валялась с гриппом.

       У близняшек Никулиных была когда-то сиамская кошка Мисюсь – в то время чуть ли не единственная в Москве. А у тогдашнего постсталинского “калифа на час” Булганина был сиамский кот, который в положенный срок начал орать, требуя даму.

 А это (владельцы сиамцев подтвердят) симфония не для слабонервных.
 Так вот, приехали свыше за никулинской кошкой.
 Никулины, то ли с “почтём за честь”, то ли скрепя сердце, отдали Мисюсь. Которую увезли на булганинскую дачу, где оба животных благополучно исчезли.

Была поднята на ноги вся охрана.
 Их сняли лишь через несколько дней с какой-то вековой сосны – две высохшие от избытка чувств и недостатка пищи шкурки.

 Примерно такой “шкуркой” была и я, когда появилась в то лето на даче после “лжегриппа”.
 А впрочем, это действительно было сродни болезни, наваждение, которого я никогда потом не испытывала.
 Может, что-то подмешано в той завинчивающейся бутылочке или в банке с маслинами?

       Мама вернётся в Москву первой. Сразу же обнаружит в нашем ящике письмо мне “оттуда” и естественно распечатает.
 Придёт в ужас. Отправится на почту, что-то кому-то сунет, чтоб отныне письма передавались только ей в руки.

Писем будет много. Она их будет жечь, уже не читая.
 Это она мне потом расскажет, и я всё пойму и прощу. Тогда такая связь для всей семьи была “чревата”, включая брак с иностранцем.
 Я всё же получу через третьи лица посылку из Парижа – отрез на платье моего любимого фиалкового цвета “виолетт”.
Впоследствии цвет Изании.
       И сошью из него свадебный наряд.

       И всё же эта история не окажется без последствий.
 
Спустя лет шесть, когда я уже буду замужем и проживать по другому адресу, не помню, кто из родственников обнаружит в почтовом ящике старой квартиры письмо от Робера.
 Что он выбрался на неделю в Москву. Ждёт меня тогда-то в таком-то отеле. Что он всё помнит – и разговоры со словарём, и макароны с маслинами, и “Опавшие листья”...
И теперь, когда обида прошла, хочет всё же знать – что произошло?
Почему я не отвечала?

       Когда я вернусь из Пицунды, где мы в то лето отдыхали с дочкой, письмо мне передадут задним числом. Наверное, к лучшему.
 Не знаю, прочли ли его родичи, но, кому надо, прочли.
 Потому что оно навсегда помешает карьере мужа.

Мы как раз готовились к работе за границей, когда меня вызвали, куда надо, и поинтересовались, кто такой мсье Робер.
 Я расскажу всю правду. Что это было давно и быльём поросло.
Так, наваждение, фантазия, фестивальный роман. С тех пор - никаких контактов и переписки.
Даже лиловое платье вышло из моды...

       На этом всё вроде бы обошлось.
Но мы стали невыездными.