Георгий:
 - История человечества (как история и любого народа и отдельной личности – уже хотя бы в силу ожидающей её смерти) есть явление глубоко трагедийное.

       Юлия:
- Не совсем так.
 Для верующего сознания исторический процесс с неизбежными бурями и революциями – это скорее Оптимистическая трагедия.
 Потому что Спаситель победил смерть и благой Творец не может быть творцом “вечной смерти”.
 История – это своеобразный “отсев”, где каждый должен успеть. Если не осуществить предназначение, то хотя бы повернуться лицом к Свету.

 А всякие катаклизмы, войны и революции – нечто вроде “девятого вала”. Когда уровень зла достигает критической точки и всё сметает на своём пути.
 Они случаются чаще всего помимо нашей воли. Хотя совестливая элита может десятилетиями жаждать “очистительной бури” и призывать её.
 Но даже конструкторов и делателей революции она почти всегда заставала врасплох.
       Надо просто всегда быть к ней готовым и в решающий момент попытаться направить энергию толпы из разрушительного русла в созидательное.

       Однако любая власть рано или поздно становится “Вампирией”. Вместе с социумомом, когда вампиризм узаконен.
Нужна революция внутренняя – смена не власти, а шкалы ценностей в головах и сердцах.

       “Мечтателями” следует считать как раз не тех, кто хочет создать новое общество из числа добровольцев, принявших Высший Закон, а тех, кто планирует, “отменив дьявола”, скопом втащить в Светлое будущее весь “падший мир”.

       Кто-то сказал: “Величайшее достижение сатаны в том, что он заставил нас забыть о своём существовании”.
 Советская страна как раз пыталась жить не с позиции “Бога нет”, как традиционно считается, а будто “дьявола нет”.
 А он тут как тут.

*   *   *

       Юстас:
 - Повёрнутые на религии могут построить только “повёрнутое”.

       Юлия:
- Вы правы, если исходить из утверждения, что “мудрость века сего – безумие пред Богом”.
 Или: “Это недостаточно безумно, чтобы быть истиной”.

 А может, нам как раз и следует строить “повёрнутое”?
 Хорошее слово. В своё время и всякие там идеи самолётов-телевизоров казались “повёрнутыми”.
 Не говоря уж о перспективе “кухаркиных детей” в университетах.
 А ведь продержались худо-бедно аж семь десятилетий.

       Юстас:
 - Что изанину хорошо, то человеку плохо.

       Юлия:
 - В Изании три правила:
 “Не выходи со своей “дурью” на просторы Родины чудесной”.
 Не подпитывай Вампирию (иначе, зачем мы?).
 И не дискредитируй идею. “Грех” – твоё “прайвити”, вот и держи его в подполье.

 А о том, что аскеза – необходимое условие всякого восхождения, прочтите у классиков. По поводу “бремени страстей человеческих”.

       Юстас:
 - Не веруешь, значит глупый ещё, непродвинутый изанин?

       Юлия:
 - Вера - прежде всего “путь, истина и жизнь”.
 Духовная концепция Изании в том, что лишь во взаимосогласованности, взаимопомощи и взаимовостребованности возможен процесс животворения.

 А чей это Закон – Творца или природы – пусть каждый решает сам.

       Юстас:
 - Создать условия для более нравственного существования без какой-либо демонстрации религиозных атрибутов.

       Юлия:
 - По рукам. Любая “демонстрация” - фарисейство и с религиозной точки зрения.
 Но я бы слова “для более нравственного существования” заменила бы “для более духовного существования”.

       Юстас:
 - Кривопонимание. В основе любой религии лежит: “Я сам обманываться рад”.
Делая что-то большое и осмысленное, я – уже человек.
 Делая что-то маленькое с сиюминутным смыслом, я - животное.
 Быть вампиром носителю разума не позволяет не только совесть, но и элементарная скука гробить жизнь на примитивные цели.

       Юлия: - Вот тут-то и “загогулина”.
Поговорите с иным “носителем разума” про цель жизни – получите ответ, что это - “делать бабки, ловить кайф и трахаться”. А всё прочее – гробить жизнь.
 Большинству как раз не нравится ощущать себя “человеком”, делать что-то “большое”. Разве что в маниловских мечтах.
И не только обывателям, бабникам и алкашам, но и прочим “сынам мира сего”.
Даже так называемой “интеллигенции” - потому что “во многой мудрости много печали”.

       И опять же тут вопрос о яйце и курице.
 Что первично – я хочу делать что-то “большое и осмысленное”, потому что я – человек, или “я делаю что-то большое и осмысленное”, потому что хочу стать человеком?

       И вообще – с какой стати у “рождённого обезьяной” может возникнуть потребность стать человеком?
 А хаос зачем-то возмечтает о гармонии?
 Если говорить о стихийных тенденциях, то они как раз противоположны – распад и деградация. Массовый выброс китов на берег.

       Юстас:
- Смысл в том, чтобы остаться “в доброй памяти людей”.

       Юлия:
 - Скажу о своём мироощущении.
 Ну плевать мне было, когда не верила в личное бессмертие, - останусь в чьей-то памяти или нет.
 Старалась “дурить” изо всех сил, чтобы успеть пожить “на полную катушку”.
 Но неведомая сила внутри яростно этому противилась.
Так что всю молодость я боролась не с соблазнами, как другие, а с собственным отвращением к ним. С невозможностью куролесить, “как все”.
Очень остро чувствовала протест против рабства у низменной животной изнанки.

       Потом устала с этим “неведомым” бороться, постепенно попав в какое-то иное жёсткое измерение. Когда совершенно невозможно сделать шаг в сторону и вместе с тем – головокружительное ощущение свободы.

       Я ещё продолжала недоумевать, что это за неведомый тиран надо мной чудит. А потом получила удивительный ответ: “ты сама”.

       Любимое латинское изречение у столь нелюбимого вами моего героя Егорки Златова: “Не ищи себя извне”.
 Так вот - было упоительное ощущение именно какой-то внутренней бездны даров и возможностей.
Чем больше я погружалась в себя в этих исканиях и “высоких размышлениях”, убегая от суеты, бытовухи и дури, тем явственней верила, что смерти нет.
 Просто всё ныне видимое когда-либо соскользнёт с меня вместе с ненужной уже кожей, а главное – останется.
 Останется моё подлинное новорождённое “Я”, вылупившись, как бабочка из кокона.

       Юстас:
 - Ваш воспалённый ум во всём видит какое-то таинство.

       Юлия:
 - А где критерий – у меня “воспалённый” или у вас - “замороженный”?
 Нет такого критерия.

       Юстас:
 - Не про то ли таинство говорил местный Человек, которое возможно только в церкви?

       Юлия:
 - Не про то. Именно поэтому я задумала построить Изанию для тех, кто пока вне церковной ограды.
 Но кому с нами по пути.
Потому что у нас часто общие “путь, истина и жизнь”.
       2000-10-17

*   *   *

       Идеалистка:
 - Да, написала я, что там, где живу, мир спокойный и благополучный, и, кажется, сглазила.
Но ведь, казалось, что вот-вот установится прочный мир, который, как я понимаю, нужен всем...
       Я надеюсь, вы не обиделись, что я просила не цитировать меня в газете.
 Ну просто, во-первых, перед читателями неудобно: они работают с утра до ночи, мечтая о материальном благополучии для детей и внуков, а у меня это благополучие есть (хоть тоже работа с утра до ночи). А ещё недовольна.
 Подумают, с жиру бесится.
И перед местом, где я живу, неудобно: мне дали здесь всё, что нужно для жизни, а я их критикую...
       2000-10-12

       Юлия:
 - По поводу “цитирования” всё понимаю, потому ничего конкретного о вас никогда не сообщаю. И уж, тем более, не обижаюсь.
 Да и вообще неизвестно, кому теперь завидовать. Тем, кто выбирает “пепси”, или кто полагает, что “лишь в России интересно, поскольку пропасть на краю”.

       Газета “Завтра” - разная, ищущая. Отражает порой совершенно противоположные точки зрения.
 Но я ей благодарна за поддержку, хоть я ей не всегда “своя”.

       Пока что со своей Изанией, особенно с духовной стороной вопроса, остаюсь “кошкой, гуляющей сама по себе”.

       Кстати, о духовной стороне, а именно, по поводу организации “Практического гуманизма” (“Советская Россия”).
“Не протягивайте руку помощи недостойному” - вот их лозунг.
 Так мы и Катюшу Маслову, и половину героев Достоевского в “недостойные” запишем.
 Это – фарисейство, противное христианству.

(1998 год)

  В тот погожий августовский день 98-го я, как всегда, стояла с ведрами букетов у вокзала.
 Спиной к солнцу, лицом к табло обменника напротив, где обычно выставлялся курс валют.
Уже много месяцев и дней давали за доллар шесть с копейками. И вдруг...
Шесть пятьдесят, шесть семьдесят, семь пятьдесят...

Я протёрла глаза.

- Девки, гляньте, что с долларом!

- Что с ним может быть?

- Да скачет!

- Ну и пусть себе. У меня их сроду не было.

  Буркнув в ответ что-то вроде “клухами родились, клухами помрёте”, я сплавила спекулянткам оставшиеся букеты и помчалась домой, где у меня хранилась энная сумма в рублях.
Растолкала традиционно спящего Бориса. Велела снарядить пару тачек с пустыми коробками, велосипед с корзинкой сзади и побольше мешков и наволочек.

- Да в чём дело?

- Потом объясню.

  Я ещё сама толком не знала, в чём. Просто почуяла опасность, что было, в общем-то, естественно.
Забавно другое – действия мои были чёткими и последовательными на каком-то подсознательно-генетическом уровне – все эти мешки, тележки.
  И потом в ближайшем местном гастрономе, где стояла тишь да гладь... Несколько покупателей, берущие по полкило конфет и риса да по бутылке постного масла, зевающие от жары и безделья продавщицы, - куда мы диссонансом ворвались – всклокоченные, запыхавшиеся.
Но главное – размах.

- Мешок песку, мешок риса. Гречки, пшена, лапши, - сыпьте в наволочки.

- Сколько?

- Сколько войдёт. А ещё соли пачек двадцать. Коробку бульонных кубиков, приправы, зелёного горошка, томатной пасты. Три коробки постного масла...
Что там ещё у вас?
Да, муку забыли – десять пакетов…

  То ли глубинная память военных лет сказалась, то ли ещё что, но при следующей ездке мы набрали уже в промтоварах стирального порошка, хозяйственного и туалетного мыла, каких-то белил и красок, кремов и даже электролампочек.
  Продавцы даже не поинтересовались, почему такой базар – мало ли какие у людей проблемы...

- Рубль падает, - проинформировала я их и очередь по собственной инициативе.

- Куда падает?

- По отношению к доллару.

В очереди облегчённо засмеялись. Мол, у нас и рублей-то нет. От получки до получки.

Я покрутила пальцем у виска.

  Паника начнётся на следующий день. А сегодня, и в нашу вторую, и в третью ездку будут всё те же сонные продавщицы и редкие “полукилограммовые” покупатели.

  Истратив почти все наличные, я брошусь информировать посёлок.
Соседи - Игорь с Женькой, как всегда, керосинили.
Игорь отмахнулся, что никаких денег у него нет. А Женька сказал, что давно откладывает пенсию на специальный счёт, с которого ни копейки снимать нельзя, потому что пропадут проценты.

- Немедленно забери и купи баксы, балда.

Он посмотрел на меня, как на агента международного империализма, и предложил выпить.

  Из всех знакомых, кого мне удалось застать дома и предупредить, только один врубился и помчался в Москву.
  Потом долго благодарил.
  А у Женьки, по сути, обесценилась накопленная на автомобиль сумма.
Не лучше обстояло дело и с моими приятельницами по цветочной торговле, которых я на следующий день уговаривала немедленно забрать наличность из банка и перевести в доллары.

У обменников уже росли очереди, за доллар давали около восьми рублей.
Некую Зину я вроде бы сагитировала, она поехала в банк. Но впоследствии плакалась, что кассирша так страстно уговаривала её “не делать глупостей и не поддаваться панике”, так сладко пела опять же про утерянные проценты, что бедная Зина сдалась и тоже в результате погорела.
Потом она робко интересовалась, в каких верхах у меня такие осведомлённые знакомые. И чтоб в следующий раз я её непременно предупредила согласно их информации, - мол, уж тогда она обязательно послушается…

  Затем была бойкая торговля накануне первого сентября, рубль продолжал падать.

Помню, как на вырученные деньги купила портативный телевизор на аккумуляторах, турецкую кожаную шубу, несколько пар кроссовок, ещё какую-то необходимую ерунду.
Бегство от рубля.

Последнее, что отпечаталось в памяти – свалка у оптовых ларьков, торгующих блоками сигарет, кофе, чаем и плитками шоколада.
Попросила приглядеть за букетами, побежала через улицу узнать, в чём дело.
Народ расхватывал пакеты с арабикой в зёрнах и банки растворимого кофе.
Постояла в очереди, набрала кофейных банок и пакетов полные руки. Не хватило рубля.

  - Сейчас принесу.

  Рубль нашёлся не сразу – у продавца лотерейных билетиков.
  А окошко кофейно-сигаретного киоска было уже закрыто, народ рассосался.
Парень от моего рубля брезгливо отмахнулся – он спешно менял ценники в два-три раза подорожавшего товара.

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ.

(2000 год)

  В списке моём значились: Александр Проханов (главный редактор газеты “Завтра”), Владимир Бондаренко, Валентин Чикин, возглавляющий “Совраску”, Станислав Куняев (“Наш современник”) и Леонид Бородин (“Москва”).
  Александр Зиновьев и Александр Дугин. Сергей Кара-Мурза, Михаил Лобанов. Марлен Хуциев и Виктор Розов (прежние мои руководители по сценарным курсам и телевизионному “Экрану”). Опальный священник отец Димитрий Дудко.

 Некоторые лидеры близких партий и общественных движений, в том числе и ближнего зарубежья.
Конечно же, знакомые и родственники, ведущие московские и ленинградские библиотеки...

Ну а во главе угла, само собой, стоял Геннадий Андреевич Зюганов, к которому я решила продираться и через “Думу”, и через “Совраску” (один из главных его идеологических рупоров).
С “Правдой” тогда была какая-то путаница.

  Помню упоительные первые дни, когда ходила и ездила по адресам, раздавая и раздаривая двухтомник буквально пачками, то и дело нарушая список.
А потом, едва держась на ногах от усталости и переживаний, валилась в койку и никак не могла заснуть, с трепетом и блаженством представляя себе, как все эти замечательные люди открывают мои сокровенные, выстраданные, кровью писанные нетленки и взапой читают, читают...
“Страницы души”, выражаясь высоким штилем.

  Первый звонок в Думу.
Меня соединяют с Владимиром Георгиевичем, правой рукой Геннадия Андреевича.
Объясняю, что мой роман - попытка предложить новую идеологию, - коммунизма с богочеловеческим лицом и выходом в Небо.

Точнее, продолжить и развить прежнюю, зашедшую в тупик, и осуществить бескровную революцию Духа.
Мол, надо бы политбюро, или как там вас теперь, ознакомиться с книгой перед выборами, потому что в ней изложен конкретный практический проект, который можно быстро раскрутить, дав рекламную информацию в эфир или в прессу.

Что было бы куда полезней всяких танцев-шманцев...
Живое конкретное дело, посильное первичкам.
Которое сплотило бы народ, вернуло веру в возможность прихода справедливой власти и т.д.…

  Наверное, Владимир Георгиевич на том конце провода давно зевал и выделял желудочный сок (время шло к обеду). Но роман передать вождю согласился.

Нет, никакого пропуска не надо - спустится в думскую проходную девушка и заберёт.

  Скажу сразу – поведать об Изании “вживую” мне не то что вождю или первым лицам – даже их секретарям не довелось.
Все были ну очень загружены – куда там советской номенклатуре! Те работников пера хоть всегда выслушивали…

  Но я ещё не в курсе.

Я наивна, преисполнена веры в новых “борцов за народное дело” и терпеливо жду.

                * * *

 Гур снова пропал и не показывался более недели. С ним ничего не случилось - каждую ночь я по-прежнему слышала его мягкие кошачьи шаги по коридору мимо моей двери. Под утро он возвращался к себе и, похоже, забыл о моем существовании.
          Поначалу его отсутствие меня даже радовало - я была слишком занята собой в связи с очередным открытием. По всей вероятности, я не избежала участи Риты и тоже влюбилась в Гура. Или Рита была не при чем и это случилось с Ингрид Кейн, которая когда-то пожалела, что ей не двадцать? Или а Гура влюбилась новая Николь, которая вместе с ним открывала Землю-альфа, чтобы, постигая того человека, постичь себя?
          Я думала о нем все время. Даже когда не думала о нем. Когда сидела в тайнике одна перед экраном, в наушниках или с книгой. Представляла себе, что бы он сказал в том или ином месте, соглашалась, спорила. А потом откладывала книгу и просто думала о нем. Хаос из его реплик, жестов, мимики. Гур, Гур, Гур...
          Открывать в одиночку Землю-альфа не хотелось - мне не хватало Гура, его души, мыслей. Впервые в жизни я заскучала наедине с собой.
          Мне нужно было его видеть.
          "Мне все время хотелось его видеть..."
          Можно было позвать его, но мне нужна была иллюзия. Что я по-прежнему спокойна. Инстинкт самосохранения. Если бы Гур не откликнулся, я оказалась бы безоружной.
          Я боялась его власти над собой. Теперь я знала, откуда она.
          И когда Гур, наконец, пришел как ни а чем не бывало, будто мы лишь вчера расстались, я приняла правила игры.
          Гур был подчеркнуто равнодушен - это его выдавало. Я знала, что он играет. И он знал, что играю я. Мы оба, перестав быть бетянами, играли в бетян. Как те, с Земли-альфа. Никаких чувств, никакой зависимости друг от друга. Каждый в своей скорлупе, каждый сам по себе.
          Гур опять приходил ежедневно, но больше я не думала о нем. Мне было легко, спокойно и пусто. Мы снова занимались лишь Землей-альфа.
          Это произошло неожиданно. Я поймала взгляд Гура в зеркальной грани какого-то прибора. Он смотрел на меня и не знал, что я его вижу. В нем будто что-то распахнулось, прежде наглухо запертое, а теперь открытое, обращенное ко мне. Он перестал для меня быть бетянином. И хотя я понимала, что это происходит в нереальности, по ту сторону зеркала, что Гур воображает, будто наедине с собой, я не могла оторваться и, как завороженная, увязалась за ним в эту нереальность и тоже ответила ему взглядом, каким посмотрела бы на него наедине с собой.
          Наши взгляды встретились в зеркале. Но ни он, ни я не отвели глаз - нереальность была слишком хороша.
          Мы смотрели друг на друга, было очень страшно. Бетянка во мне бешено сопротивлялась, но я ее скрутила. Преодолеть себя, рискнуть. Преодолеть спокойствие. Еще хотя бы несколько мгновений...
          Гур улыбнулся. Не так, будто он наедине с собой, а улыбнулся мне, как бы переводя в реальность то, что произошло между нами. Выдержать, рискнуть. И вот уже зеркала нет, его руки у меня на плечах. Лицо в лицо, глаза в глаза. Я - ТЫ. ТЫ. ТЫ.
          "Не может быть",-подумала я, закрывая глаза.
          И все-таки это было - иллюзия, что я не одна. Всего несколько секунд, но ради них... Страдания ради иллюзии? Пусть.
          Что с нами теперь будет, Эрл Стоун? Мы больше не бетяна, мы вроде сиамских близнецов, связанных одним кровообращением. Каждое неосторожное движение будет причинять боль другому. Все, как у них. - Эрл...
          Я назвала его настоящим именем, и он даже не удивился, ничего не спросил. Как я бы не удивилась, если бы он назвал меня Ингрид. Все предыдущее было чудом. Всего лишь пара небольших чудес в придачу.

                * * *

          Ночью я ждала его в своей комнате, уверенная, что он придет. И Эрл действительно пришел и молча сел на край тахты, не решаясь ко мне прикоснуться. Я подумала, что этого, в сущности, могло бы и не быть. Визит Риты, мой последний эксперимент, все, что произошло потом... Цепь случайностей. Я ушла бы из жизни, и ничего бы не было. Ни этой сырой, похожей на дно колодца комнаты, ни жужжания кондиционера, ни Эрла Стоуна, не решающегося ко мне прикоснуться, ни нашего молчания.
          И все же чудо происходило. Мне было двадцать, и я была гораздо красивее, чем Ингрид Кейн в те годы, и Эрл Стоун пришел ко мне и сидел рядом, не решаясь ко мне прикоснуться...
          Спасибо тебе, Рита! "Спасибо" - их слово. Оно слишком мало, а другого нет. Почему их слова значат так мало?
          Спасибо за чашку кофе. Спасибо за жизнь.
          И еще я подумала, что ему проще - ведь Николь уже была прежде его подружкой. Но когда ею стала Ингрид Кейн и умирала в его руках, когда это произошло и его лицо в моих ладонях снова стало реальностью, лицом Эрла Стоуна, я услышала:
          - Ты не Николь. Может, я сошел с ума, но ты не Николь. Кто же ты? Кто ты?
          Я знала, что никогда не отвечу ему. Как бы близки мы ни были.
          Он мог бы быть моим внуком.
          Нет, я слишком женщина. А он - мужчина. Это нас сблизило, и это нас разделяет. Я остаюсь Ингрид Кейн, вещью в себе, я не могу открыться ему полностью. В чем-то я боюсь его.
          Потому что я женщина, а он мужчина.
          В чем-то мы всегда останемся тайной друг для друга.
          И на Земле-альфа тоже было так.

                * * *

          Они сравнивали любовь с огнем - наивно, но точно. Я "горела". И все тепло, все лучшее во мне - ему.
          Мое тепло как бы материализовалось в нем, каждый раз Эрл уносил с собой часть меня. И чем больше я в него вкладывала, тем сильнее привязывалась к нему. Тем больше любила.
          Теперь я понимала Риту - она отдала ему слишком много, чтобы продолжать жить без него. Для себя ничего не осталось. Она сгорела совсем, ей было двадцать. А может, это действительно прекрасно - сгореть дотла?
          Иногда я жалела, что не способна на это. Всегда останется несгораемый сейф, надежно запертый изнутри, куда никому нет доступа. Даже Эрлу Стоуну.
          Мои сто двадцать семь. Последний эксперимент. Наверное, поэтому мне не по силам было то, что они называли СЧАСТЬЕМ. Это когда думаешь "не может быть", когда ты до предела натянутая поющая струна, которая вот-вот оборвется. Оно абсолют, оно "слишком", чтобы его можно было вынести долгое время.
          "Вечное счастье" - бессмыслица. Все равно что "вечная молния". Разве что в настоящем раю.
          Я "горела". Даже не знаю, хорошо мне было или плохо. По-всякому. Но все мое прошлое я бы отдала за полчаса с Эрлом. Даже когда мы играли в бетян, даже когда было плохо. Когда его взгляд вдруг останавливался на мне в мучительном недоумении:
          - Ты не Николь. Может, я сошел с ума... Кто ты?
          Он осмелился спросить это вслух лишь однажды. Он знал, что я не Николь. Он сомневался в очевидном, сомневался в самом себе. Вопрос был слишком интимен, все равно что признаться в потере рассудка.
          Только я могла бы ему помочь. Но не могла. Оставляла одного и сама оставалась одна. Нам обоим было плохо в такие минуты. Но уже эта схожесть состояний вновь сближала нас, уже это казалось чудом.
          Я по-прежнему не знала, куда и зачем он уходит по ночам, и не стремилась узнать. Эта его тайна как бы компенсировала мою. Так было легче удирать от его мучительного: "Кто ты, Николь?"
          Будто причиняя боль себе, я частично избавляю его от боли. Иллюзия? Возможно, Спасительная жертва. У них тоже так было.
          Но я знала - рано или поздно Эрл мне все расскажет. Моя неосведомленность тяготила его самого едва ли не больше, чем меня. Он был человеком абсолюта. Отдать все. Дотла. В этом отношении он походил на Риту. Или просто они оба были молоды?
          Почему Эрл не полюбил ее?..
          Гаснет сеет, мы на дне колодца. Жужжит кондиционер. Тело Риты, душа Ингрид. Кто из нас умирает в твоих руках?
          Ингрид была совсем другой. Любопытно, понравилась бы она тебе? Или все-таки я с тобой остаюсь Ингрид? Ты разжимаешь руки. Опять тот взгляд: "Кто ты, Николь?"
          Притворяюсь, что сплю. Мы играем в бетян. Ты одеваешься и крадешься к двери с бесшумной грацией зверя из семейства кошачьих. Стараешься не разбудить меня, хотя знаешь, что я не сплю.
          Твои шаги по коридору - куда и зачем, не знаю. Мы встретимся через сутки, а я уже жду.
          Всю ту жизнь за полчаса с тобой. Даже когда нам плохо. Ты не должен знать, что я ненастоящая. Я не могу, Эрл!

                * * *

          Прошла осень, кончалась зима. За все это время произошло лишь одно пустяковое событие - у меня выпала пломба. Возможно, об этом и упоминать бы не стоило, если бы...
          У Риты не было запломбированных зубов!
          Я твердо это знала, так как в свое время обследовала на приборах каждую клетку ее тела - от пальцев ног до пепельных, с зеленоватым отливом волос.
          И впоследствии я ни разу не обращалась к дантисту. Но вот, чистя зубы, обнаружила справа вверху маленькое аккуратное углубление, несомненно, искусственного происхождения, и вспомнила, что, когда накануне грызла орехи, мне действительно показалось, будто выскочила пломба.
          Может, приборы ошиблись?
          Или Рита, готовясь к смерти, за те два отпущенных ей дня решила запломбировать вполне здоровый зуб? Сомнительно.
          Или... Или я не Рита? Забавно.
          Или...
          Ореховую скорлупу мой Раздирающий Душу успел выбросить, и я тоже постаралась выбросить из головы это происшествие. Кто я? - не все ли равно. Я замечала, что даже для Эрла Стоуна этот вопрос постепенно теряет былую остроту.
          Мы были слишком поглощены друг другом: тем чудом, которое они называли ЛЮБОВЬЮ.
          Земля-альфа, лучшее, что когда-либо было создано тем человеком, принадлежало нам. Шекспир, Гёте, Достоевский, Толстой, Бетховен, Чайковский, Моцарт... Все, что они называли КРАСОТОЙ, ПРЕКРАСНЫМ.
          Теперь мы почти не разлучались - его ночные прогулки прекратились. Я и радовалась этому и чего-то боялась. Я знала, что он принял решение один, без меня, но ему необходимо, чтобы я его одобрила. Он ждал моих расспросов, но я молчала, опасаясь его откровений.
          Он и так уже слишком был мной, а я не могла ответить ему тем же.