(1971 год)

       Итак, у нас теперь была квартира, машина и гараж – для полного счастья не хватало только дачи. Если квартиру мы заимели благодаря “счастливому” покрывалу за номером 565 484, а антиквариат – кузнецовскому камину, то дачу я стала искать для приблудной рыжей собаки Альмы.

       Альма была с ошейником – кто-то бросил её на немчиновской автобусной остановке. Она бродила по деревне, заглядывая в глаза прохожим. В неё швыряли камнями и палками – (вдруг бешеная?), гоняли люди и местные собаки.
 Она отбегала с визгом, писалась со страху, но продолжала верить в человечество и заглядывать в глаза, как бы говоря:
 - Простите, я знаю, что мой дом совсем не здесь. Но где же он, где?

       С этим немым вопросом она обратилась и ко мне и, видно, почувствовав слабинку, которую я тщетно попыталась скрыть, поплелась за мной.
 Я шла, не оглядываясь, но знала, что Альма идёт следом, и что это – судьба. Её и моя.

 Почему “Альма”? – она даже не сразу стала отзываться на эту кличку. Просто у меня в детстве была собака Альма – не рыжая, а белая. Которая пропала и вот теперь нашлась.

       Хозяйка Маруська ни о какой Альме слышать не желала и была права. Её мучила астма - аллергия на собачью и кошачью шерсть. Причём приступ начинался от одного собачье-кошачьего вида.
 Альма оказалась на редкость умной. Пока Маруська была на работе, спокойно разгуливала по участку, лаяла на чужих. Однако к шести, когда хозяйка должна появиться, забивалась под куст крыжовника и ни гу-гу всю ночь.
 Но однажды всё-таки попалась – в выходной, когда Мария Кузьминична пришла из церкви. Был жуткий скандал: или девайте эту гадость, куда хотите, или съезжайте.
 Пришлось нам садиться в машину и везти Альму на Оку к маме, где она прогостила до конца лета. Там, как обычно, уже отдыхала и Вика.
Теперь мы регулярно наведывались к ним – не столько к Вике, за которую были спокойны, но к Альме – привозили собачью еду и пытались где-то пристроить.
 Последнее оказалось невыполнимым. Один мужик показал нам привязанную у крыльца шавочку величиной с кошку и сказал, что и эта в прошлую зиму едва не сдохла с голоду. Да и кобели, когда течка, огород топчут…
       С продуктами тогда в деревне действительно было туго - хрущёвские эксперименты... Вермишель и крупа, что мы привозили для Альмы, кончались мгновенно – ими питалась вся семья.
       Осенью мы доставили Альму в Москву и поселили при гаражном кооперативе вместе с другими охранными собаками, изрядно умаслив сторожа.
Наша лоджия выходила как раз на гаражи. Оттуда я звала Альму, и она летела через дорогу и через двор к нашему подъезду.
 Я спускалась, мы садились в лифт, я её кормила и снова выпускала во двор, потрепав по шее:
       - Иди, Альма.
       И она послушно возвращалась на гаражи. Иногда останавливалась возле пивного ларька, садилась возле стойки, от которой вкусно пахло курицей, колбасой, воблой, и протягивала лапу.
 Растроганные пьяненькие мужички бросали ей кто что. Однажды мой Борис застукал её за этим попрошайничеством и не знал, восхищаться ему или возмущаться.
       А я подумала, что так долго продолжаться не может – собаке нужна дача. Кстати, почему только собаке?
       И стала читать и писать соответствующие объявления.

       Разброс цен в то время был примерно от пятисот рублей до пятнадцати тысяч. Наверное, попадались и дороже – просто я к хоромам не приценивалась.
 Собственно, никаких таких “тысяч” у нас вообще не было – предстояло копить и копить, чем я и занялась, подрабатывая сценариями и перепродажей антиквариата.

 Самым трудным было оформление. Садовые домики и дома в деревне продавать не разрешалось, люди пускались во всевозможные хитрости.
 Например, когда отчим продал свой дом на Оке директору автобазы, тот дал председателю обязательство участвовать в жизни колхоза – то ли снабжая хозяйство запчастями, то ли списанными машинами – точно не знаю.
Но такие сделки были весьма ненадёжными, на птичьих правах – начальство менялось.
 Искали лазейки – кто оформлял доверенность, кто прописывал в деревне старую бабку, кто совал взятку. Чем дальше от Москвы и от железной дороги, тем дешевле.
 Один позвонивший по объявлению предложил мне купить на двоих дом в Чехове – по двести пятьдесят с носа. Рубленый дом под Рязанью - с хлевом, вишнёвым садом и пятнадцатью сотками стоил тысячу
.
       Последний мой сезон в Немчинове начался странно – я вдруг ни с того, ни с сего завязала с куревом. Приехала на пасхальной неделе отдать хозяевам задаток, посидели, выпили, вышла подымить.
 Была дивная апрельская ночь, - ясная, с лёгким морозцем, но в воздухе уже вовсю пахло весной – не надышишься.
 И подумалось – вот сейчас задымлю и всё волшебство уйдёт…
Сунула сигарету назад в пачку, перекрестилась на звёздное небо и мысленно взмолилась:
 -  Господи, если ещё хоть раз закурю, покарай меня страшной карой”.

     Уже на автобусной остановке по дороге домой привычно потянулась за пачкой и ужаснулась: что же я наделала!
И дома пальцы без конца хватались за сигарету, но я тут же со злостью складывала из них сама себе кукиш. Главное, никак не могла понять, что заставило меня такое отчебучить.

 Но настоящий кошмар начался на другой день – не могла ни есть, ни работать, ни отвечать на вопросы – буквально лезла на стенку.
 Уговаривала себя – плюнь, закури, Господь простит - ну чего не сорвётся с пьяного языка!
 Однако страх был сильнее.
 Недели через две полегчало, появился волчий аппетит, прибавила несколько килограммов. Но до сих пор часто снится, что курю, и с удовольствием вдыхаю дым, когда смолит кто-то рядом.
       Это лето в Немчинове (72-й год) было сухим и жарким, горели торфяники, даже до нас доходил смог пожарища. Я не вылезала из речки, которая была непривычно тёплой и не освежала.
 Альма по-прежнему жила на гаражах, ожидая, пока мы купим для неё поместье. Кормила её свекровь, всё так же клича с лоджии.
       Я предчувствовала, что больше сюда не вернусь – в 73-м (мой год Быка) что-то в нашей с Альмой жизни должно произойти.

                * * *

          Прошло несколько дней. Я отдыхала, поселившись в отеле на берегу моря. Днем купалась, загорала, а вечером аэробус за сорок минут довозил меня до Столицы, где ждал Унго. Мы неплохо проводили время. С ним я была не Ритой и не Ингрид, а Николь Брандо - смазливой девчонкой без определенных занятий. Я ухитрилась даже попасть в прессу как одна из призеров теннисных состязаний - сказались регулярные тренировки "наверху". Еще одно подтверждение версии о "выздоровлении" было для ВП как нельзя более кстати. Особенно сейчас, когда мысли Ингрид - Риты были, как никогда, заняты Дэвидом Гуром.
          В цирке он больше не выступал. В Бюро труда мне сказали, что сейчас Гур - всего-навсего рядовой участник развлекательной программы в небольшом вечернем ресторанчике на окраине Столицы. Он ушел из цирка по собственной инициативе, чем очень удивил сотрудников Бюро. Ведь его "сеансы гипноза" нравились публике и приносили Гуру немалый доход и популярность. Сменить собственную большую программу на два-три номера в жующем зале - это ли не глупость!
          Мы с Унго не без труда разыскали этот ресторанчик и видели номера Гура. "Мраморная женщина", еще несколько трюков, включая второразрядные карточные фокусы, и ничего похожего на прежние сенсационные "опыты". Но я не была склонна квалифицировать поступок Гура как глупость - у меня было свое мнение на этот счет.
          Я отдыхала и обдумывала предстоящий разговор с Гуром. Был лишь один способ вызвать его на откровенность - правда. Разумеется, не правда про Ингрид Кейн, а правда про Риту, агента ВП номер 423, которая вела за ним наблюдение и в результате сама стала "объектом наблюдения" благодаря странной жидкости с запахом хвои. Предложить ему сотрудничество. Информацию в обмен на информацию. Ведь фактически мы стали соучастниками с того момента, как я убедила ВП в своем полном "выздоровлении", дезинформировав ее относительно симптомов "болезни Гура".
          Вполне вероятно, что Гур мне не поверит, сочтет мое предложение провокацией. Но в любом случае он будет вынужден вступить со мной в какой-то контакт - вряд ли он так легко оставит меня в распоряжении ВП, чтобы она беспрепятственно изучала развитие пресловутых "симптомов"! Разумеется, я отдавала себе полный отчет в том, насколько рискован мой будущий визит. Но, в конце концов, что могла потерять в этом мире Ингрид Кейн, удачно завершившая - в чем я уже убедилась - свой последний эксперимент? Разве что возможность удовлетворить в последний раз свое любопытство!
          Главное было решено, теперь оставалось лишь продумать детали. Первое: встретиться с Гуром лучше всего на его вилле - в любом другом месте он сможет легко увильнуть от разговора. Причем надо застать его врасплох, взять штурмом - Рита своей несносной навязчивостью порядком осложнила мне задачу.
          Второе: никто не должен знать о моем визите, а поскольку мне придется опять лезть через ограду, то лучше всего это проделать, когда на улице темно и безлюдно. Роботы в ночное время тоже обычно выключены, и у меня больше шансов беспрепятственно проникнуть на виллу. Поэтому я выбрала ночь.
          Уже накануне назначенного дня тело Риты совсем вышло из повиновения - я буквально не находила себе места и ни о чем, кроме Гура, думать не могла. Мысли мешались, наскакивали одна на другую, перехватывало дыхание, вдобавок еще бессонница. Короче, чувствовала себя прескверно, и это обострение болезни было очень некстати. Странная история - желание видеть Гура было чрезвычайно сильным, а тело будто отказывалось подчиниться этому желанию. Парадокс. Противоречие тела и духа.
          Я уже убедилась на практике, что от такого рода приступов в какой-то мере помогает спиртное, но не хватало, чтобы я заявилась к Гуру навеселе! Нашла еще одно лекарство - движение. Дать телу максимальную физическую нагрузку. И весь день я таскала" Унго по бассейнам и кортам, а вечером так отплясывала в ресторане, что он бросил меня и бежал с инфантильной блондинкой из секции фигурного плавания. Но я добилась своего - у тела больше не было сил. Хотелось лишь одного - лечь или по крайней мере сесть. Я представила себе, как, придя к Гуру, развалюсь в мягком удобном кресле, и тело послушно поддалось обману, нетерпеливо заныло в предвкушении блаженного покоя.
          И я отправилась к Гуру.
          Мне везло. Пошел дождь, и на улице не было ни души. Кроме того, окно на первом этаже виллы оказалось открытым и не пришлось "расшифровывать" замки, чему я, кстати, так толком и не научилась "наверху". Через окно я попала в оранжерею, оттуда в холл, одну за другой обошла все комнаты, включая спальню,- Гура нигде не было. И снова меня удивило, насколько легко я ориентируюсь в этом незнакомом доме. Одна, в полной темноте.
          Я знала, что стою перед дверью кабинета. Гур, видимо, не изменил своей привычке работать в ночные часы и должен быть здесь. Что же делать? Постучать? Тело Риты опять забарахлило. Я постучала, прислушалась. Тишина. Постучала громче - тот же результат. Я с силой толкнула дверь и вдруг... Невероятно, но факт - дверь отворилась.
          Она оказалась незапертой!
          Яркий свет из кабинета ослепил меня, и я застыла на пороге, не в силах даже шевельнуться, настолько была ошеломлена. И не меньшим сюрпризом оказалось отсутствие здесь Гура. Может, я попала не в ту комнату? Но нет, все совпадало с описанием Риты - стены без окон, массивный полированный стол, рядом - сейф, куда прятал Гур свою колбу.
          А свет в кабинете? Что, если иллюзионист только что был здесь и сбежал? Над таким предположением можно было посмеяться, но мне не хотелось смеяться. Где же Гур?
          Я обследовала комнату. На первый взгляд в ней не было ничего необычного-стандартная кабинетная обстановка, и все же при более внимательном изучении она начинала казаться странной. Кабинет производил впечатление необитаемого. В нем не было обжитости, которая неизбежно накладывает отпечаток на помещение, где человек работает регулярно. Тем более ежедневно.
          Вдруг за спиной послышался какой-то звук. Я обернулась - по-прежнему никого. Но звук повторился. Еще, еще. Приглушенные равномерные хлопки слышались откуда-то из-под пола, из-под небольшого пушистого коврика, в котором, однако, все отражалось, как в зеркале. Подобный ковер, только гораздо больший, я видела на представлении Гура.
          Я подошла ближе. Звуки прекратились, но неожиданно что-то снова глухо хлопнуло в самом центре ковра. На ощупь он был мягким, как мох. Я опустилась на колени, прижавшись ухом к тому месту, откуда доносился звук. И в ту же секунду ковер рванулся из-под меня, я провалилась куда-то в темноту. Что-то подхватило меня, прижало к земле, в нос ударил тошнотворный лекарственный запах, и я потеряла сознание.

                * * *

          Где я? Похоже, что на дне колодца. Хотя нет, вон потолок, только очень высокий и сделанный, как и стены, из серебристого материала с холодным блеском.
          Я была привязана к креслу. Напротив сидел Гур. Он молча смотрел на меня и курил. На разделяющем нас шахматном столике лежал поясок от моего платья, в пряжку которого был вмонтирован замковый шифроопределитель. Вещественное доказательство, как бы символизирующее проигранную мною партию. И не менее символичным было кресло, о котором я так мечтала днем и где так прочно "отдыхала" сейчас. Вместо явки с повинной - арест на месте преступления, полный провал в буквальном и переносном смысле. Необходимо что-то срочно придумать, а я совсем отупела. Голова еще кружилась, мутило от лекарственного запаха во рту.
          - Как ты попала в кабинет?
          Впервые я видела Гура так близко. Сейчас, без грима и нелепого факирского парика, он выглядел гораздо моложе, чем со сцены. Худощавое бледно-матовое лицо с резко обозначенными скулами, жесткая щетка волос - удачное сочетание природного русого цвета и седины, очень красивые руки. И эта птичья манера сбоку, не мигая, смотреть на собеседника. Будто петух, собирающийся клюнуть.
          Так уже было однажды. Он так же сидел в кресле напротив, с сигаретой в длинных подвижных пальцах, так же щелчком стряхивал пепел, по-птичьи скосив темные немигающие глаза. Я знала этого человека! Моя уверенность не имела ничего общего со смутным подсознательным узнаванием всего, связанного с Гуром, - наследство Риты - Николь. Сейчас его узнала я, Ингрид Кейн, несомненно встречавшаяся с Гуром в своей прошлой жизни.
          Где же это было? Когда?
          - Как ты попала в кабинет? Только не ври, что при помощи этого.- Гур швырнул мне на колени "вещественное доказательство".
          Я медлила. Слишком уж неправдоподобной была правда!
          Гур совсем склонил голову на плечо, глаза еще больше округлились и потемнели.
          - Послушай, Николь, ты не глупа. Ты довольно ловко меня дурачила, пора бы перестать, а? Или я тебя спалю вместе с креслом. Ты ведь этого не хочешь, верно? Ну!
          Вид его весьма красноречиво подтверждал, что свою угрозу он выполнит. Наша встреча в прошлом была, кажется, гораздо приятнее. Но мне уже не до воспоминаний. Огонь, дым - б-р-р... Я терпеть не могла боли и поспешно принялась убеждать Гура в своих благих намерениях. Не могла его нигде найти, попала в кабинет...
          - Как попала? - перебил он.- Через дверь?
          Далась ему эта дверь!
          - Она была незапертой.
          - Что? Незапертой?
          Я не зря, кажется, опасалась правды. Гур взвился пружиной, шагнул ко мне. В его руке блеснуло что-то острое. Я зажмурилась. И почувствовала, как путы ослабли.
          - Встань. Та дверь тоже незаперта. Открой ее.
          На первый взгляд ничего, кроме стены. Но потом на ее фоне я разглядела более темный, намертво впаянный прямоугольник.
          - Она тоже незаперта. Ну!
          Делать было нечего. Набрав в грудь побольше воздуха, я всем корпусом врезалась в прямоугольник, пальцы скользнули по холодному металлу и, потеряв опору, ткнулись в пустоту. Я будто проскочила сквозь стену, едва не упав.
          За спиной щелкнуло - и полная темнота.
          Постояла, прислушалась. Гур не подавал никаких признаков жизни. Ловушка? Что если он решил спалить меня здесь, сохранив кресло?
          Я рванулась обратно, вновь проскочила стену, но на этот раз не удержалась на ногах и, сидя на полу, ждала, когда Гур начнет смеяться. Вот уж поистине ломиться в открытую дверь!
          Но Гур не смеялся, он был очень бледен. За шиворот, как котенка, рывком поднял меня и, не отпуская, хрипло выдавил:
          - Как ты это делаешь?
          Мне стало не по себе. У Гура и пальцы были птичьи - так и впились мне в плечо.
          - Не знаю.- Я тщетно пыталась освободиться.-Я правда не знала. Иначе к чему была волынка с кондиционером?
          - С кондиционером?
          Вот оно. Шанс направить разговор в нужное русло.
          - Если ты согласен выслушать...
          - Да,- сказал он, наконец отпуская меня.- Да. Говори.
          Мы опять сидели в креслах напротив друг друга, и я пересказывала ему отчет Риты о наблюдении над объектом 17-Д. Все мое внимание уходило на то, чтобы говорить о Рите в первом лице. Гур молча слушал, нацелив на меня неподвижный птичий взгляд из прошлого Ингрид Кейн. Я рассказала про кондиционер, про жидкость с запахом хвои, про то, как качнулась комната.
          - Если б знать, что дверь можно было открыть просто так...
          - Это мог только ЧЕЛОВЕК.
          Я сочла нужным переспросить.
          - Че-ло-век,- повторил он.- Я был единственным на Земле-бете. Адамом. А теперь вот ты... Ева из ВП.
          Он хрипло рассмеялся.
          Что он такое говорит?
          - У нас это назвали "болезнью Гура". Дэвид, что со мной?
          - Охотники не смогли найти барсучью нору и решили справиться о ней у самого барсука.
          - Если ты думаешь, что меня подослала ВП... Давай рассуждать логически. Я больна и не совсем нормальна, значит, во-первых, не являюсь полноценным агентом. Во-вторых, я же для них ценнейший экспонат, единственный в своем роде объект для изучения "болезни Гура", Зачем им было отправлять меня одну прямо тебе в руки?
          - И все же тебя отпустили...
          - Просто я их убедила, что здорова. Обманула ВП, чтобы встретиться с тобой и...
          - Но если ты их убедила, что здорова, то тебя снова можно использовать как агента. Не так ли? Твоя логика трещит по швам.
          Пришлось предъявить последний козырь.
          - В конце концов... Я в твоих руках. У тебя всегда есть возможность меня убрать. И если мы перед этим обменяемся информацией, ничего не изменится, правда? Только, пожалуйста, не надо огня. Что-нибудь другое, а, Дэвид...
          Гур потерся щекой о плечо, скосив на меня глаза.
          Где же? Когда?
          Он опять выпрямился неожиданно, как пружина, и прошел в соседнее помещение (на этот раз через обычную дверь). Я услыхала шум льющейся из крана воды. Гур вернулся с наполненным стаканом, что-то бросил туда, отчего вода приобрела голубоватый оттенок, и протянул стакан мне.
          - Это "что-нибудь другое". Ты умрешь через два часа после того, как это выпьешь. Мгновенный паралич сердца, абсолютно безболезненно. А я за это время успею удовлетворить твое любопытство. Идет?
          Вот и все. Я отлично понимала, что Гур никогда меня отсюда не выпустит и его предложение в данной ситуации, пожалуй, лучший для меня выход. То, ради чего я сюда пришла, ради чего жила эти два месяца, сейчас исполнится. Барсук покажет охотнику свою норку и убьет охотнике. Забавно. Я хочу знать, где нора.
          Я взяла стакан. Жидкость оказалась безвкусной, и я выпила с удовольствием, так как хотелось пить.
          Гур усмехнулся.
          - А ты вправду изменилась. Прежде ты ценила жизнь и интересовалась лишь тем, чем тебе приказывали интересоваться. Ты была на редкость нелюбознательна, Николь.
    Я взглянула на часы. Без восемнадцати четыре.
          - У нас не так уж много времени.
          Он с интересом разглядывал меня, почти положив голову на плечо.
          А напоследок я задам ему вопрос: "Ты когда-либо встречался с Ингрид Кейн?"
     - Хорошо,- сказал он.- Пойдем.
          Я убедилась, что дверь в стене он умеет "открывать" не хуже меня. Вспыхнул свет, и мы оказались в помещении с таким же высоким потолком, только гораздо просторнее. Огромный куб из серебристого материала с холодным блеском. Вдоль стен громоздились полки, сплошь заставленные картонными прямоугольниками, напоминающими старые коробки из-под конфет. И вообще все вокруг было до отказа забито странными предметами, о назначении которых я понятия не имела. Одни из них походили на мебель, другие - на приборы, третьи - вообще ни на что. Они были очень ветхие - выцветшие, потрескавшиеся краски, ржавчина. Даже в воздухе, несмотря на мощные кондиционеры, ощущался музейный запах старья.
          Уж не хранит ли здесь Гур ту самую загадочную "аппаратуру", в существовании которой я прежде сомневалась? Я взяла с полки одну из кооробок". Внутри оказалась стопка пожелтевших бумажных листков со старинным шрифтом. Древний способ фиксации мыслей...
          - Это книги с Земли-альфа.
          - С Земли-альфа?!
          - Да. Здесь все с Земли-альфа.
          Невероятно! Более трехсот лет существует закон, по которому любой предмет, несущий в себе информацию о родине человека, подлежит немедленному уничтожению. За нарушение этого закона-смерть. Земля-альфа - проклятая Богом планета, куда Господь изгнал человека из рая в наказание за грехи, вот и все. Чтобы через несколько тысячелетий люди вновь обрели утраченный рай здесь, на Земле-бета.
          - Здесь редчайший архив. И, видимо, единственный. Я обнаружил его случайно, когда в моей лаборатории на первом этаже разворотило взрывом пол. До сих пор не знаю, кто и зачем это оставил. Я тогда занимался химией. Земля-альфа интересовала меня не больше этого окурка.
          Химией. Он щелчком сбил с сигареты пепел. И тут я все вспомнила. Эрл Стоун! Лет двадцать назад Дэвид Гур был Эрлом Стоуном, лучшим учеником Бернарда. Талантливый химик, восходящая в науке звезда, впоследствии внезапно исчезнувшая с горизонта. Я узнала его, когда-то худого долговязого мальчишку, которого Бернард привел однажды к нам на обед. У мальчишки был волчий аппетит, он смеялся над нами, что мы живем по старинке, семьей, а Бернард доказывал, что в старости это удобно - есть с кем поболтать о своих болячках и посидеть за картами.
          Потом Бернард пошел в спальню отдохнуть, а мы за чашкой кофе проговорили на веранде до вечера. Эрл был отлично осведомлен о моих исследованиях, хотя Ингрид Кейн в то время уже давно забыли и вообще мои работы не имели никакого отношения к тому, чем занимался он сам. Он привлек меня совершенно необузданным любопытством - в этом мы были схожи. И вместе с тем я уже тогда была развалиной, беседа меня утомила, отвечала я не сразу и еле слышно. А Эрл, по-птичьи скосив на меня круглые, любопытные глаза, нетерпеливо щелкал длинными пальцами по сигарете, а потом вдруг выпрямлялся пружиной со своим "Ну же! Ну!" - ему, видимо, очень хотелось стукнуть меня, встряхнуть, как старый забарахливший прибор.
          - Надеюсь, мы когда-либо продолжим нашу беседу, мадам Кейн...
          Он сказал это, с сомнением оглядывая меня, будто прикидывая, сколько я еще смогу протянуть. Я наблюдала, как он уходит по ярко освещенной аллее парка, двигаясь с бесшумной грацией зверя из семейства кошачьих, и впервые за много лет пожалела, что мне не двадцать.
          Эрл Стоун... Я чуть было не отступила в тень, однако тут же сообразила, что он-то никак не сможет меня узнать. Я была Николь Брандо, которой двадцати еще не исполнилось. И не исполнится никогда. Забавно.
          - Когда догадался, что к чему, первой мыслью, естественно, было сообщить куда следует.- Я заставила себя слушать Гура.- Но кое-что в этом хламе меня заинтересовало. Решил подождать. Потом все откладывал. Любопытно. Мне никак не удавалось их понять, существовала некая преграда... Я сам должен был измениться, стать человеком с Земли-альфа. И я им стал. Я назвал эту жидкость "альфазин". Достаточно ввести два кубика...
          - Но откуда она взялась?
          - С Земли-альфа. Колба была упакована в одном из ящиков.
          - Как же ты смог догадаться о ее назначении?
          - Случайно. Просто экспериментировал. Что это такое, понял потом, когда стал сопоставлять симптомы своей болезни с этим.- Гур указал на полки.
          Он явно что-то недоговаривал.
          - Но состав, формула? Природа действия? Альфазин исчезает из обычного сосуда и моментально всасывается в кровь...
          - Какое-то неизвестное нам вещество.
          - Однако его должны были знать на Земле-альфа.
          - Возможно. Никаких сведений на этот счет.
          Гур наверняка хитрил. Он был химиком и слишком любопытным, чтобы не докопаться до сути. Чего он боится? Я почти покойница,
          - Эта колба здесь?
          - Альфазин кончился,- сказал Гур,- ты слишком много хлебнула. Я даже не смог продержаться а цирке до конца сезона. Там отлично платят, но их интересовали лишь сеансы гипноза. И не только их.- Гур насмешливо скосил на меня глаза.- Что ты еще хочешь знать?
          - Чем они отличались от нас?
          - Способностью чувствовать.
          - Что ты имеешь в виду?
          - Во всяком случае, не те пять чувств и инстинкты, вроде самосохранения, которыми обладают и животные. Я говорю о чувствах друг к другу. Можно назвать это совестью, общественным самосознанием - как угодно... Наш рай убил человека, позволил ему убежать в себя.
          - Не понимаю...
          - Они умели мечтать и жалеть, любить и ненавидеть. Непонятные слова, да? Они совсем иначе воспринимали мир и себя в мире. Гораздо обостреннее, глубже, полнее. Тот человек знал и страдания - пусть! Но это заставляло искать выход, бороться, переделывать мир. У них было искусство.
          - А разве у нас...
          - У нас искусность. Искусные маляры, танцоры и джазисты, которые хотят выразить только то, что умеют раскрашивать холст и стены, отплясывать лучше всех "чангу" и барабанить по клавишам. Они развлекают толпу и получают за это чеки. У равнодушных не может быть искусства. Человечество остановилось в развитии. Оно ничего не хочет и никуда не стремится. В науке осталась лишь горстка любознательных, которые удовлетворяют свое яичное любопытство и плюют на человечество. Любопытство кошки, гоняющейся за собственным хвостом. Земля спокойных, земля живых мертвецов.
          Впервые в жизни я ощущала себя безнадежной тупицей. Предположить, что Гур попросту помешался на Земле-альфа и его странные утверждения не стоит воспринимать всерьез, было бы легче легкого. И все-таки и "болезнь Гура", и его власть над Ритой, и загадочное решение Риты умереть, и двери, которые открывались непонятно как, и тайник - все это было реальностью и требовало объяснений.
          Но мое время кончилось.
          Я откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Поспать бы! То ли дала себя знать усталость, то ли начало действовать средство Гура, но я совсем отключилась и даже не сообразила, где я, когда в мое плечо впились пальцы Гура.
          - Не поняла? Не веришь? Николь...
          Судя по часам, я уже давно находилась на том свете. Но Гур с его птичьими когтями никак не походил на ангела.
          - Не поняла? Хочешь понять?
          Я хотела только спать. Я будто скользила по наклонной плоскости куда-то в небытие, и если это была смерть, то я желала ее. Но меня удерживали пальцы Гура,
          - Хочешь понять? Ты останешься здесь. Тайник в твоем распоряжении. Если хочешь понять... Я дал тебе подкрашенную воду... Я сам... я сам этого хочу. Чтобы ты поняла. Чтобы был кто-то еще. Я больше не могу...
          Его пальцы разжались, и я тут же полетела в бездну. Моя последняя мысль все-таки была о смерти - я уже забыла, как засыпают в двадцать лет после сильной усталости.

БЫЛ МЕСЯЦ АПРЕЛЬ

ИЗАНИЯ – ВЫХОД

Часть 1
(Приложение для тех, кто не в курсе Проекта или не понял.
У остальных автор просит прощения за неизбежные повторы)

“Выйди от неё, народ мой, чтобы не участвовать вам
в грехах её и не подвергнуться язвам её”
 (повеление Спасителя о “Вавилонской блуднице”
 последних времён, Апокалипсис)

Напрасный труд – нет, их не вразумишь, -

Чем либеральней, тем они пошлее,

Цивилизация для них – фетиш,
Но недоступна им её идея.
                                                                                                     (Ф.Тютчев)

 

ИДЕЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

  Проект Изания – попытка найти выход из Нового Вавилона. То есть, определив эту самую “идею” цивилизации, организовать по её законам жизнь тех, кому данная идея не только доступна, но близка и желанна.

  Задача особенно актуальна в современных условиях стремительного объединения и активизации сильных мира сего.
 Которых “не вразумишь”, но которые, тем не менее, претендуют на овладение всеми земными ресурсами и умами граждан при помощи новейших технологий, в том числе и военных.

Этих глобалистов можно именовать “золотым миллиардом”, “жёлтым дьяволом”, “царством Зверя и Вавилонской блудницы” – суть от этого не изменится.
 Равно как и нарастающее желание всякого, кто ещё сознаёт себя “по образу и подобию”, сопротивляться до последнего грядущему новому мировому порядку.

   “И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя.

 И он сделает то, что всем – малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам – наложено будет начертание на правую руку или на чело их.
 И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание”.
 (Отк.13; 15-17)

Будет это клеймо вшитым в руку идентификационным электронным биочипом или спецпечатью на лбу – без разницы.

 Важно другое:

“И поклонятся ему (зверю - Ю.И.) все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира”.

Вот цитата из “Слова священника” отца Владимира Ермолаева:

“Вытравливание жизненной сущности народа с ослаблением иммунитета ко лжи и унижению со стороны авангарда капиталистического привело нас к недопустимо опасной черте, за которой теряется высокая способность человека подчинять свою волю воле народа.
 И, как результат шкурно-рыночного перерождения, способность искать или следовать – вместе или порознь – Воле Божией.
 Разрыв русского духовного Покрова, отказ от созидательной установки народа на реализацию лучшего в нём, Божественного, и обязательно ради великой цели, на которую только Богоносец способен.

Измена мессианскому назначению в жизни как форме богослужения, утрата народоопределяющей духовной способности на огромном нравственно-эстетическом пространстве составлять единое мистическое Целое есть, без сомнения, генеральная цель перекройки страны, которую им не жаль.
 После достижения её демстарцу с мистерами, сэрами и прочими бесподобными можно готовить речь о достижении вплоть до конца света земного демонического рая…”

  Принятие “образа зверя” – это добровольное подключение к той самой системе антихристианских “тленностей”, которую сейчас, прикрываясь именем Спасителя, обманом навязывают нам устроители нового мирового порядка.

  Ну а тем, которые в глубине грешной души всё же надеются оказаться “записанными” в ту самую книгу жизни вечной – им-то что делать?
 Умирать от голода и холода, подобно святым мученикам?
 Но многие ли из нас к этому подвигу готовы, особенно у кого семьи, дети?

“И дано ему было вести войну со святыми и победить их”.
Даже святых. Предсказаны в последние времена и “волки в овечьих шкурах” в церковной среде, и оскудение духа, и богооставленность.

Может, и нам захватывать олигархов в заложники, присоединяться к террористическому интернационалу?
 Но опять же…

“Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убитым”.

  Есть ли земной выход из этого глобально надвигающегося рабства у Маммоны, которое так точно и беспощадно охарактеризовал ещё Н.Бердяев. А до него многие другие представители духа и совести Руси, и не только Руси?
 Верующие в Творца или просто в “идею цивилизации”, в высший смысл исторического процесса:

“Буржуа – раб видимого мира, в котором он хочет занять положение.
 Он оценивает людей не по тому, что они есть, а по тому, что у них есть.
 Устроился, вкоренён, доволен, не чувствует суеты, ничтожества земных благ.

 Единственная бесконечность, которую он признаёт – бесконечность экономического обогащения…
 Буржуа – всегда раб.
 Он раб своей собственности и денег, раб буржуазного общественного мнения, раб социального положения.
 Он раб тех рабов, которых эксплуатирует и которых боится...
 Буржуа имеет непреодолимую тенденцию создавать мир фиктивный, порабощающий человека, и разлагать мир подлинных ценностей.
 Буржуа создаёт самое фиктивное, самое жуткое в своей нереальности царство денег”

Любопытно, что и мною, ещё понятия не имевшей о Бердяеве, была высказана в одном из первых очерков далёкой советской юности аналогичная мысль - в адрес американского миллионера Фреда Остена , одинокого среди сонма верноподданных и мнимых друзей:

“Как бы высоко вы ни поднялись, как бы ни упивались своей властью, вас всегда гложет страх потерять свой капитал и вместе с ним всё”
(“Смена”, “На разных языках”, 1961 г.)

Прошло много лет, но мне по-прежнему жаль “фредов”, теперь уже наших, бывших совков. Бедолаг, наступивших на чужие грабли.
 Будто не было в истории Руси Радищева, Достоевского, Толстого и великих пророчествующих старцев:

“Предложит антихрист человечеству устроение высшего земного благосостояния и благоденствия, предложит почести, богатство, плотские удовольствия и наслаждения;

 Искатели земного примут антихриста, нарекут его своим владыкой.
 Он удовлетворит безрассудному людскому любопытству и грубому невежеству. Удовлетворит тщеславию и гордости человеческой.
 Все человеки, руководствующиеся светом падшего естества своего, отчуждившиеся от руководства светом Божьим, увлекутся в повиновение обольстителю”.
(св. Игн. Брянчанинов).

ПРАВО ЛИЧНОСТИ НА САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

Речь, в сущности, всё о том же - зачем мы?

 Зачем весь этот вселенский сыр-бор с сотворением человека, дарованной ему свободой: есть–не есть запретные плоды?

 С изгнанием из рая, со сменой поколений – вечной смертью, когда дети пожирают жизнь родителей, чтобы, в свою очередь, стать “питательным бульоном” для потомков.

 И всё это “в поте лица и в муках”, с кровавыми войнами и невинными жертвами, включая распятие самого Сына, сошедшего с небес нам на помощь.
Зачем?
 Ну, взял бы Создатель глиняных наших прародителей в одну руку, другой пришлёпнул, да и лепил нового человека, пока не получится искомое. Времени для экспериментов навалом – тысячелетия!

В том-то и дело, что “задумана свыше” сама наша свобода выбора.
 А в ответе на это “Зачем?” и заключена идея (смысл) цивилизации как исторического процесса.
 Чтобы каждый, явившись из небытия “в нужном месте и в нужное время”, с определёнными дарами и сверхзадачей, мог своей волей определить собственную судьбу в вечности.
Исполнив или отринув предназначение, выдержав или провалив экзамен на “нового Адама”.

Под предназначением мы понимаем отнюдь не гениальность, не мировую известность и не престижность профессии.
 Это может быть самый скромный труд, но он бесценен, если даёт хлеб насущный тем, кто сеет “разумное, доброе, вечное”.

Если вы каменщик и вам не всё равно, строить ли дворцы, казино и бардаки ворам и развратникам – лишь бы платили, или же школы, больницы, дворцы культуры тем, кто лечит, учит и приобщает к прекрасному вас и ваших детей – вы с нами.

В известной Евангельской притче “о талантах” прямо сказано, что лишь тот, кто не растратил впустую данные Господином таланты, не зарыл в землю, а вернул Ему приумноженными, “войдёт в радость господина”, то есть спасётся.
 Прочих ждёт “тьма внешняя, где будет плач и скрежет зубов”.

Когда “мучительно больно за бесцельно прожитые годы” и “жжёт позор за подленькое и мелочное прошлое”, - как предостерегал “красный мученик” Николай Островский.

  “Зачем я жил? Для какой цели я родился?
 А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные…
Но я не угадал этого назначения, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных”, - эти воздыхания лермонтовского героя мы тоже помним со школы, когда писали сочинения о “лишних” людях.

“Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, чтобы жил ты и потомство твоё”.

Союз “Изания” означает: “Исполни Закон Неба”.

 Тот самый, вписанный в сердца людей, которым восхищался Кант и о котором писал Пушкин, обращаясь к земным владыкам:
 “СтоИте выше вы закона, но вечный выше вас закон”.
 Речь об инструкции, приложенной к человеку, задуманному “по образу и подобию”, к человеку – творцу седьмого дня. Которому Создатель, “почив от трудов”, поручил землю. Вот мы и “творим”.

Этот Закон (Заповедь) - не просто религиозно-нравственный догмат об отношении к ближнему, “как к самому себе”, не просто принцип “разумного эгоизма” (все за одного, один за всех), но закон Жизни.

 Не только временной земной (достаточно рассмотреть устройство дерева, кошки или собственного тела, где каждая печёнка-селезёнка работает на весь организм, как и прочие руки-ноги с ушами и глазами – тоже на всех, а значит, и на эту селезёнку), но и жизни вечной, когда будут “все едино”.

Награда за исполнение Закона бесценна – Жизнь.

 Жизнь всех и вся в Доме Отца, а значит, и твоя.
 “Билет в вечность”, по выражению Достоевского.
 А на земле - в мире с Богом, другими и самим собой.
Лишь принявшие разумом и сердцем эту истину наследуют Царство. “Как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино”.

 В этом - Замысел и идея “свободного личностного отбора” исторического процесса – воссоединение “нового Адама” со своим Творцом, единственным источником Бытия.
 Свобода в Боге – свободное подчинение Его Закону, против которого и восстал князь тьмы со своей ведущей к смерти “свободой от Бога” и девизом распущенности:\

 “Запрещается запрещать”.

Мысль об эгоистическом, “жлобском” спасении – искажение Замысла.
 Даже отцы-пустынники молились за весь “погибающий мир”.

 По Закону Неба другой (другие) – являются как бы частью тебя, твоим дополнением, а не соперниками и врагами.

 То есть, обирая другого, лишая его необходимых жизненных соков и возможности нормально функционировать, ты, в конечном счёте, лишаешь себя и людей его помощи.
 Не даёшь реализоваться, обрекаешь на провал бесценную его миссию, потому что нет для Создателя ничего дороже каждой человеческой души.
 А ты сам в таком обществе становишься как бы тромбом, злокачественной опухолью, пожирающей здоровые клетки и ведущей к гибели всего организма.

САМОУНИЧТОЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

“А такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают”.

  Необходимостью дробления, размножения, смены поколений Творец спас человека от вечной смерти, которая вошла в мир после грехопадения прародителей, непослушанием отключивших себя от Источника Жизни.

 Нам был дан шанс– рождение, разум, силы, таланты, время жизни и вписанный в сердца Закон, которым Творец поручил нас друг другу.

 Чтобы мы в конце времён вновь воссоединились в единое Богочеловечество (Новый Адам), отвергнув царство зверя.

Гордый девиз “сотвори себя сам” Изания заменяет соборным: “сотворим друг друга”, полагая, что лишь спасая другого, ты спасаешь себя.
 Не в этом ли духовно-мистический смысл земного подвига Спасителя, принявшего на Себя “грехи мира”?
 Крестным Своим подвигом, сошествием в ад “нашего ради спасения”, Сын искупил падший мир, и именно благодаря этой жертве, заложенной в Замысел, воскрес, победив саму смерть.

 Кощунственно даже помыслить, что Бог думал о каком-то личном спасении.
 И подвижники, идущие Его путём, ставят во главу угла победу Его Дела – пусть даже ценой собственной жизни.
 То есть воин, кидаясь на амбразуру, думает о Победе Света, а не о своём спасении.
 Путь в бессмертие (спасение себя) лежит в данном случае через собственную смерть - ради спасения Дела.

“Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её”.

Призыв Серафима Саровского: “Спаси себя, и вокруг спасутся тысячи” - подразумевает подвижнический подвиг святой молитвы за весь погибающий мир.
 Это процесс интерактивный, обоюдный, диалектический.

НУЖНА ЛИ ОВЦАМ ОБЩАЯ С ВОЛКАМИ СВОБОДА?

“Много званных, но мало избранных”.

 Искуплены все, но живущему в историческом времени человеку дана свобода “избрать” себе господина – Бога или Маммону.
 Поэтому спасутся лишь “избравшие” спасение.

 Однако Творцу, пребывающему вне времени, изначально известен, (хотя и не предопределён) выбор каждого. “Избравший” Царство в историческом времени ответной божественной волей становится “избранным” в вечности.

Ветхому соблазну нажиться, реализоваться, чтобы тебе служил весь мир, в том числе и “сама рыбка золотая была б на посылках”, Изания противопоставляет альтернативный стимул – реализоваться, чтобы послужить Замыслу.

 То есть из “двух господ” избрать дело Господина Жизни.
 Ведь сам Творец служил собственному Замыслу о мире и человеке, вплоть до свободного принятия Сыном смертных мук на кресте.

Не обрасти барахлом, а взаимно состояться, согласно предназначению каждого, спастись для вечности.
 Путь этот (с-пастись) по сути своей – соборный.
Служение друг другу, взаимное оставление “долгов” и тем самым оправдание долгов перед Творцом – данных нам молодых сил, талантов, разума, времени.
 Оправдание нашей земной жизни.

“И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим”, - заповедано нам просить в известной всем молитве.
 Речь тут ведь не только об узко понимаемом “прощении обид”.

 Цель Изании – умножение жатвы Господней, для чего и Сын сошёл на землю.

Возлюби ближнего как самого себя.
 Для “избранника” любовь к себе диктует, прежде всего, заботу о спасении в вечности, о бессмертии в Царстве.
“Ибо какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?”

 Но “спасение” для него, повторяем, - путь соборный, потому он и ближнему желает не пиров, не палат белокаменных и даже не всенародной славы, а спасения.

Христос сказал: “Я есть путь, истина и жизнь”.
Для Изании “свои” - это идущие по жизни путём служения Его Замыслу.

 Включая невоцерковлённых, иноверцев и “неразбуженных” атеистов, которые тоже служат Истине, порой сами того не ведая.
“Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих”.

Повторяем - разве не относятся эти слова к подвигам воинов в праведных сражениях или к самоотверженному труду первых коммунистов, идущих к Богу “с чёрного хода” по выражению Н. Бердяева?

Поэтому цель Изании – добровольное объединение по всему миру всех, кто исповедует вписанный в сердца Закон, - независимо от национальности, религии, места жительства, профессии и социального положения.

 Кто не хочет отдавать “богово (высшие ценности) кесарю”, поклоняясь Мамоне.

 Наш бескровный ответ глобалистам – альтернативная цивилизация через головы “вампиров”, пошляков-либералов и обслуживающих их правительств.
 Союз взаимопомощи, возрождения и восхождения всех, кто “от Неба”, а не от жадной похотливой обезьяны.

Союз тружеников Земли.

 Наше единение - не на религиозной, территориальной или социально-классовой почве, пожинающее обычно ответные распри, войны и кровавые революции.

 Указанная Творцом грань добра и зла проходит “в сердцах людей”.
 Только Ему надлежит на Суде отделить “пшеницу от плевел”:
 “Дай Мне, сыне, сердце твоё”.
 Не случайно Достоевский назвал именно сердце человеческое “полем битвы”.

Никто не плох и не хорош изначально, в каждом сидит дракон-оборотень.

 Не внешний раб того или иного диктатора, как в сомнительной трактовке известной сказки Шварца, а раб собственного первородного греха, образа зверя в тебе. Которого ты должен отвергнуть за отпущенное земное время, свободно избрав послушание Отцу.

 “Отдай плоть, прими дух”.

Тело подчинить разуму.
 Разум подчинить духу.
 Дух подчинить Богу.

 Изания полагает, что в этих трёх ступенях подчинения Творцу – высшая Свобода, в отличие от расхожей “отвязанности”, которая “чем либеральней, тем пошлее”.

Что же касается пресловутых “демократических прав”, то разве не волей большинства сама Истина была приговорена к распятию?

Нужна ли овцам общая с волками свобода?
 Каннибалы, кстати, тоже любят ближних – “на завтрак, ужин и обед”.

Цель Изании – бескровная революция духа, сознания, постепенное перетягивание каната на нашу сторону.
 Тех, кого удастся.
 Продолжение лучших духовных традиций мировой, российской и советской цивилизаций.

 
 Последняя, несмотря на внешний атеизм, являлась на протяжении семидесяти лет “великим противостоянием” царству Маммоны.

Мы считаем, что всевозможные насильственные революции и перевороты с “благими намерениями”, но для всех скопом, потому и обречены, как правило, на неудачу, что Замысел исторического процесса изначально подразумевает постепенное отделение “пшеницы от плевел”, согласно воле каждого.

 Право личности на самоопределение. Учитывая это, Изания образует добровольный союз лишь тех, кто избрал для себя альтернативную “обществу потребления” шкалу ценностей.

Мы полагаем, что самоутверждение, “самореализация”, диктуемые сверхзадачей в самом высоком смысле слова, - первейшая потребность у таких людей по сравнению даже с “основным инстинктом” продолжения рода.
 Так малая капля жаждет навеки слиться с Океаном, а не думает гордо:
“Океан – это я!”.

Величайшей трагедией современного общества и грехом против Творца являются всё те же “лишние люди”.

 Не только униженные и обездоленные бомжи и безработные, не только увлекшиеся “пустыми страстями” печорины, но и невостребованные в лучших своих порывах потенциальные изобретатели, художники, писатели, учителя, врачи.

 А также те, кто выращивает хлеб, строит дома, учит и лечит, входя в общее дело обустройства порученной человеку Земли.
  В порочном нынешнем миропорядке законы диктуют рабы Маммоны, захватившие власть и рынок, - с дурными инстинктами и страстями.
  А несостоявшиеся кулибины, циолковские, менделеевы, не говоря уже о простом народе - вынуждены обслуживать чужой грех, тем самым в него впадая и его умножая.

Изания – союз, где востребован человек “по образу и подобию”, то есть человек-творец, восходящий в связке с другими к Истине.

 Истина непостижима, потому и восхождение наше не имеет конца.

 В этом бесконечном соборном пути к Творцу (не коллективном, а именно соборном, свободно избранном каждым) – смысл жизни.

 Вечная дорога в Царствие, которое “внутри нас”, то есть начинается уже здесь, на земле.

“На земле никто для нас не лишний” – девиз Изании.

  До наступления грядущей эпохи подключения каждого к глобальной сети жизненных благ лишь на условиях принятия ложных ценностей и шулерских правил игры, а то и игры без правил (печать зверя), мы должны успеть создать свою защищённую систему единого кровообращения и связи между собой всех “наших”.

 Напрямую, без всевозможных “вампиров” - от спекулянтов и посредников-накрутчиков до чиновничества всех уровней.

(1954-55 годы)

       Вокруг всё стало понемногу меняться. Активизировались “стиляги”, коктейль-холлы и прочие атрибуты “загнивающего Запада”.
 Я теперь жила в писательском доме на Лаврушенском, в самом гнезде “золотой молодёжи”. Училась с ними в одной школе.

 Однажды меня пригласили на день рождения, где пили коктейли, танцевали “стилем” и играли в бутылочку.
 Мой первый в жизни поцелуй был омерзительным – будто холодная, липкая, пропахшая вином медуза вползала в рот.
 Я вытерпела, но потом от шока тоже хлебнула лишку. Убедившись, как в том анекдоте, что “вино делает тебя другим человеком, а тому тоже выпить хочется”.

 Короче, в меня вселился бес. Мы с сёстрами-близняшками из параллельного класса, решив после вечеринки прогуляться, шатались по элитному переулку. Чертили на заиндевелом заборе хулиганское слово из трёх букв и помирали со смеху.
       Наутро болела голова, мутило. Я немного отмокла под душем и поплелась в школу. Близняшки, тоже с портфелями, догнали меня.
       - Какая ещё школа, погляди на себя. В “Повторном” - “Мост Ватерлоо”, чуваки билеты взяли.

       Так началась моя богемная жизнь. Прогулы по сердобольным маминым запискам и блатным справочкам. Вечерами – танцы-шманцы с вермутом или портвейном. Утром – кинотеатр Повторного фильма с буфетом, где продавали бутерброды с сёмгой и пиво портер.

 По выходным и праздникам – гудёж в пустых переделкинских дачах.
 Время от времени туда наезжали родители и всех разгоняли, пугая фельетонными санкциями. Которые действительно порой обрушивались на головы “чуваков, чувих и “перерожденцев-предков”.

       Жить в писательском доме было интересно. Доводилось ездить на лифте с Вертинским, Пастернаком, Ахматовой – о прочих подданных советской музы, проживающих в нашем подъезде, уж и не говорю.
 Чаще всего проезжала к себе на третий этаж жена поэта Семёна Кирсанова, красавица Раечка. Всегда в тренировочном костюме и с теннисной ракеткой.
 Потом поэт застукал её на квартире с тренером. Был жуткий скандал, от которого пострадал больше всех пудель Марсик.
Запертый в брошенной разругавшимися хозяевами квартире, без еды, питья и привычных прогулок, он душераздирающе выл на весь дом. И никто не знал, как ему помочь.

       Астрономию, спорт и ледяной душ я забросила. В дневнике появились четвёрки и даже тройки, на душе скребли кошки.

Сладкая жизнь быстро наскучила, но попробуй вырвись, когда “среда обязывает”.
Но чем больше я себя заставляла веселиться, тем становилось тошнее.
 Появился у меня мальчик, который нравился не мне, а моей однокласснице. В то время как её мальчик нравился мне.
 Мы долго думали, что тут предпринять, но так и не придумали. А все вокруг уже давно ходили “в дамках”.
Чувствуя себя едва ли не старыми девами, мы сговорились в один и тот же вечер тоже стать “как все”. Обнялись и отправились на свидания, как на казнь.
 
Чтобы пересилить себя, мне пришлось напиться. Происходившее помню плохо, разве только то, что всё было отвратительно.
 Я глотала вино пополам со слёзами и думала о “её мальчике”, который сейчас обнимает мою счастливую одноклассницу.

       Через несколько лет, когда я уже буду замужем и с годовалой дочкой, мы с моей пассией случайно встретимся в “Ударнике”, на дневном фестивальном киносеансе.
 Он затащит меня к себе “попить чайку” и едва не изнасилует.
 С трудом вырвавшись под клятвенные обещания встретиться в другой раз, я буду размышлять уже в метро, прикрывая разодранный чулок, о странностях и загадках дел сердечных.

 А тогда, посчитав себя наконец-то состоявшейся светской львицей и подивившись человечеству, уделяющему столько времени и сил хрен знает чему под названием “любовь”, я успокоюсь. Перестану подходить к телефону и вообще после школы буду удирать в читальный зал “Ленинки”, где меня никто не сможет достать.

       Обложившись учебниками и редкими книгами, буду грызть “гранит науки” в самых разных областях. Девятый класс, а я ещё не решила, кем стану.
 “Пробовала перо” – стишки, короткие рассказы и даже поэма.
 Выслушав похвалы читателей, опусы обычно тут же сжигала.
 Тянуло меня и к медицине. Ездила в институт сердечной хирургии, помогая ухаживать за обречёнными детишками с синими губами – так хотелось их спасти!
То мыла пробирки в лаборатории великого Демехова где-то на Пресне.

 Но малыши, самые умненькие и красивые, умирали на операционном столе.
 Да и демеховских собак было жаль.

 Дома я теперь почти не бывала. Наскоро обедала в кафе “Прага” сосисками с тушёной капустой и чашкой кофе и спешила то в Ленинку, то к Демехову, то на тренировку в секцию художественной гимнастики. Меня даже зачислили в участники выступлений на будущем московском всемирном фестивале молодёжи и студентов. Но, увы, опять неудачный прыжок и вывих коленки.
 На этот раз, вспомнив, как мне на катке “вправляли кости”, я чашечку на место вправила сама.

       Подошли выпускные экзамены.
 Баковское поместье отчим к тому времени продал и “пошёл в народ”.
 Объявив, что к этому самому народу надо быть ближе, построил дом под Рязанью, в есенинских местах.
 Я по Баковке тосковала, особенно по ледяной дорожке вокруг дома. По своей земляничной поляне и собаке Троллю.

*   *   *
 
Спустя много лет, проезжая мимо этих мест уже на свою дачу, по Киевскому направлению, я почувствовала, как ёкнуло сердце, и попросила мужа свернуть машину на знакомую улицу.

 Вышел охранник и сказал, что хозяев нет дома. Но услыхав, что я здесь когда-то жила, милостиво разрешил глянуть издали на перестроенный дом.
       Странное это чувство – возвращаться в места из прошлой жизни, где тебя уже нет. Что-то кладбищенское.
       - Скажите хоть, кто здесь теперь живёт? – спросила я, зная, что имение несколько раз переходило из рук в руки.
       Поколебавшись, охранник коротко бросил: - Кобзон.
       Потом, смягчившись, добавил, указав на жёлтое здание неподалёку: - А здесь у него студия звукозаписи.
       - У нас тут собачья будка была, - поведала я мужу Борису.
       - Такова се ля ви, – подытожил охранник, давая понять, что экскурсия окончена.

*   *   *

       Семья наша уехала на лето в деревню (к тому времени родилась вторая сестра), а я сидела одна в пустой квартире, отключив телефон, и зубрила.
Квартира теперь у нас тоже была другая, побольше. Мы поменялись с Березовскими с доплатой.
 У Гены Шангина-Березовского, не только студента биофака МГУ, но и композитора, того самого, что сочинит “Царевну-Несмеяну”, собиралась по вечерам шумная студенческая компания.
 Они выходили на балкон наших прежних апартаментов, который располагался через двор как раз напротив моей нынешней комнаты, и орали хором:
       - Ю-ля!
       Я нехотя открывала окно.
       - Иди к нам!
       Я кричала, что мне надо заниматься, что завтра экзамен.
 Но однажды они всё-таки зазвали.

 Это была совсем другая публика, не то что наша прежняя тусовка. Хоть и постарше, но куда интереснее. Вели интеллектуальные беседы, сочиняли песни и просто стихи:

На перекрёстке двух тропинок
Ушла нога в подводный ил.
Смеялся дятел-черноспинок,
И ель трухлявую долбил...

  Особенно ошеломил меня Володя Познер. Прибывший из самой Америки и неправдоподобно красивый.
 Я ещё больше помрачнела и сбежала.

       Так не плачь, не грусти, как царевна Несмеяна,
       Это глупое детство прощается с тобой…