* * *
- Ну и когда ты начнёшь церковную жизнь? - отец Владимир был мною недоволен.Мол, на службы хожу редко посты плохо соблюдаю, оставляю молитвенное правило. И причащаться мне по плачевному состоянию души надо бы каждое воскресенье...
-Ты вообще в Бога-то веришь?
В Бога я верила изначально и всегда. В Того, кто выше всех и всеми правит.Царями и князьями, горами и громами, солнцем и звёздами. В первом классе, когда увидела в букваре на начальной странице портреты Ленина и Сталина,сразу подумала, что здес должно быть другое. НЕВИДИМЫЙ БОГ. Но спорить об этом почему-то было нельзя, хотя в церкви тогда уже можно было ходить.
Но Бога в моём понимании там не было - не вечная жизнь, а вечная смерть - типа гробов и злющи старух в чёрном, которых я боялась пуще самих покойников.
И всё же знала, что Бог есть. Не верила, а ЗНАЛА.
"Смеётся на уроках дарвинизма", - сохранилась запись в школьном дневнике.
Потом я вывела для себя определение:" Бог - есть творческая животворящая СУТЬ мироздания." И отчасти успокоилась, хотя вопросов оставалось предостаточно...
На них Бог иногда отвечал - я плакала от счастья. И Верила в эту "СУТЬ МИРОЗДАНИЯ". И в то, что отец Герман знает, что Это Такое.
Потом начались главные чудеса.
Нашу потерпевшую крушение семейную лодку вдруг вынесло на безмятежный берег с золотым песком и безоблачным небом.
Помню, как совершенно искренне молилась о сопернице с новорождённой дочкой, чтоб даровал им Господь мир и счастье.
Однажды она, соперница, приехала к нам на дачу, спросила Бориса.
Я угостила её чаем с клубникой и деликатно оставила их вдвоём, удалившись полоть грядки.
Эти мои поступки, сбивающие с толку домашних, вызывающие у них то ли разочарование (мордобитие не состоялось), то ли восхищение, давались мне безо всякого труда.
Похоже, я действительно умерла для вражды и ненависти.
Но, как потом выяснится, только к врагам личным.
Борис проводит её на станцию. А, когда вернётся, сообщит, что она приезжала спросить, всё ли между ними кончено, потому что есть человек, который предлагает ей руку и сердце.
Получив свободу, она вскоре действительно удачно выйдет замуж.
Потом обнаружится, что подрастающая девочка – вылитый этот самый Юра.
И вообще, как отрезал тогда отец Герман:
“Нет никакого ребёнка!”.
Теперь мы ходили на исповедь вдвоём – то к отцу Герману, то к отцу Владимиру. Который отнёсся к “самовольному” Борисову крещению неожиданно спокойно, даже с некоторым облегчением.
-Я не говорил Борису, чтобы уходил к той женщине, это не так, - как-то сказал он мне, будто оправдываясь.
Я промолчала – для меня это действительно не имело значения.
Я всё равно слушалась того духовника, чьё мнение в данный момент совпадало с моим.
А девятнадцатого ноября он нас обвенчал в подмосковном деревенском храме.
С тех пор мы отмечали не шестое (когда расписались в 1958 году), а именно 19 ноября.
Венчались в подмосковной церкви, ещё с такой же средних лет парой.
Приехали на своей машине.
Всё было очень торжественно – прекрасный хор, длинные витые свечи и венцы из Кузнецов, где прежде служил отец Владимир.
Он благословил нас иконой Одигитрии-путеводительницы и сказал напутственную проповедь о первом чуде Господнем - превращении воды в вино.
Пожелав нам, чтобы милостью Спасителя испорченное вино нашего брака вновь обрело аромат и крепость…
- А ты, Юлия, желаешь ли взять в мужья раба Божия Бориса? – услышала я будто сквозь сон. Зная, что надо ответить: - Да, честный отче.
Но почему-то молчала, не в силах произнести ни слова.
Наступила неловкая пауза.
-Да, честный отче, - потеряв терпение, подсказал отец Владимир.
Я машинально выдавила нужный ответ, язык не слушался.
Все с облегчением вздохнули.
До сих пор не ведаю, что это вдруг на меня нашло.
Может, воистину “браки совершаются на небесах”?
Наша жизнь постепенно стабилизировалась, и я с новыми силами взялась за “подвиги” по перевоспитанию “алконавтов”.
Кроме Димы Шельгова и Толика Трыкова были ещё: Артур Скавронский, Нина Глотова с бой-френдом Сашей, Вася Яковцев и Лиля, мать моей крестницы Натальи.
Но всё по порядку.
Нина Глотова была дочерью соседки через дорогу.
Симпатичная, способная, начитанная - всё при ней. Она прежде работала в каком-то КБ. Потом какая-то неудачная любовь, стала понемногу спиваться.
С работы выгнали, дома скандалы, загремела в ЛТП.
Вернулась озлобленной, уже законченной алкоголичкой.
На работу, разумеется, не брали. А тут ещё мать отказалась прописывать...
Короче, ушла Нинка бомжевать в окрестные леса с таким же бедолагой Сашкой.
Сашку в своё время подозревали в ограблении дачи. Не помню, то ли улик не нашли, то ли немного уже отсидел...
Но паспорта у него тоже не было, прятался от милиции.
Построили ребята шалаш, натащили всякого тряпья, кастрюлю да чайник. Сдавали бутылки, лазили по садам-огородам и вообще промышляли, что где плохо лежит.
Летом ещё ничего, но наступила осень, задождило. Потом и подмораживать стало по ночам.
Однажды, гуляя в лесу с собакой (уже первые белые мухи летели), я встретила их, обмотанных какими-то шинелями и одеялами, и испугалась – ну прямо “разгром немцев под Москвой”.
Они поначалу от меня тоже шарахнулись. Но затем, признав, не то чтоб стали жаловаться – всё вроде бы на юморе, однако какой уж тут юмор...
Нинка вся синяя, полусогнутая - почки застудила. Сашка надсадно кашляет, взгляд затравленный…
- А дальше-то что, когда снег ляжет? На вокзал?
- Не, там живо мусора заметут, - пугается Сашка, - Лучше уж как медведи, в спячку.
- Нет, ребята, так нельзя. Живите у меня, но с одним условием – не пить.
Поклялись. Помчались радостно собирать вещички, а я - подготовить Инну и Толика к приёму гостей.
Отмылись, отъелись, подлечились. Стали думать, как быть дальше.
Сашку я устроила в ЛТП на добровольное лечение – после справки здесь обычно помогали с документами и трудоустройством.
Ездила к нему регулярно, возила передачи. Ну и, разумеется, вела душеспасительные беседы.
Думаю, они оба всерьёз меня не принимали, называя между собой “блаженной”. Но терпели.
А Нина тем временем помогала нам с Инной печатать на машинке духовно-просветительские брошюрки, читала Владимира Соловьёва (которого, кстати, одолела и поняла достаточно глубоко).
Ходила в храм к отцу Герману, принимающему в судьбе этой пары живое участие, как и во многих моих подопечных.
Потом Нинка затосковала и запила.
Я никак не могла понять, почему она часто “под мухой”, хотя в доме нет ни капли спиртного. А из дому она не выходит, боясь, в первую очередь, матери, которая обещала её сдать в милицию.
Однажды ранним утром рождественского поста мы с ней отправились в храм причащаться.
По дороге Нина отстала, сказав, что у неё расшнуровался сапог.
А когда меня догнала, я остолбенела - она была в стельку.
Не просто под мухой, а именно в стельку.
На все упрёки лишь отнекивалась и хихикала.
В электричку она всё же вползла. Но я демонстративно пересела в другой вагон и отправилась на исповедь одна.
Явилась Нина лишь поздно вечером, сказав, что вместе с электричкой моталась в отключке до Москвы и обратно. Затем попала в депо, откуда её вызволила уборщица из закрытого вагона.
Нинка клялась, что больше подобное не повторится. Винила во всём бесов и призналась, что пила “блошку”, который обнаружила у меня в чулане.
“Блошкой” именовался стеклоочиститель ядовито-голубого цвета в двухсотграммовых бутылочках с надписью БЛО.
“Блошку” я заперла в секретере вместе с документами. А заодно и одеколоны, духи, всякие содержащие спирт лосьоны и капли.
Ничего не помогло – вскоре Нинка опять сбежала.
Попала в милицию, а оттуда и в ЛТП на принудительное лечение.
Тем временем вернулся вроде бы излечившийся Сашка. Однако, узнав о печальной судьбе своей подруги, тут же сошёл с орбиты.
Временами появлялся то у меня, то у отца Германа. Мы давали ему на еду и одежду, но он всё пропивал.
А там и лето наступило. Излечившуюся Нинку приняла оттаявшая мать, но следом явился Сашка. Начались пьяные драки.
То старуха, то Нинка вопили на весь посёлок, соседи, кто посмелее, приходили разнимать.
Милицию не вызывали – потом ещё из мести дом подожгут...
Как-то утихомиривать их пришлось мне.
Конфликт разгорелся из-за Сашки, которого бабка видеть в доме не желала.
Картина была удручающая. Сашка с рассечённой об угол стола бровью вытирал скатертью кровь, повторяя, что “упал сам”.
А дочь с матерью, стоя рядом на коленях перед иконами, насылали на головы друг друга проклятья и кары.
Я опять забрала недоделанных к себе, наутро повела в храм.
Отец Герман был очень серьёзен.
- Нина, не дури, за тобой смерть по пятам идёт, - вдруг изрёк он.
У меня мурашки по коже побежали.
Дома Нина сказала, что Царствие Небесное, может, и неплохо, но пока она хочет на этом свете порадоваться.
Помню, как меня поразило это её “порадоваться”...Ну что может быть отрадного в такой собачьей жизни?
Отец Герман собирался их повенчать, я купила недорогие колечки.
Потом Нинка рассказала про плохой сон – будто ходят они с Сашей в храме по кругу, а кольцо на её пальце рассыпается в прах.
Кольца эти до сих пор лежат у меня в ящике письменного стола.
Наступили тёплые дни, и парочка опять отправилась в бега по окрестным лесам.
Предсказание отца Германа сбылось буквально.
Утром Нина шла по путям к станции, торопясь к открытию магазина, Сашка – следом.
От платформы отъехала встречная электричка. Проезжающий мимо машинист сделал Сашке знак из кабины – оглянись, мол.
Сзади приближался скорый.
Сашка сошёл с пути и стал орать Нинке – но та ничего не слышала из-за шума электрички.
Тогда Сашка побежал к ней. Однако было уже поздно.
По идее, это была его смерть, а не её.
Спустя несколько дней Нину похоронили.
Она была в моём чернильного цвета костюме, который я когда-то пошила в литфондовском ателье.
Поехала в храм её заочно отпевать, больше некому...
А в мыслях одно – не останови я тогда их октябрьским студёным вечером, не забери к себе “спасать” – может, всё бы сложилось иначе...
Но история не знает сослагательного наклонения.
Мне тогда за многих доводилось подавать в церковь на отпевание – у родни покойников то не было средств, то желания.
Помню, посадила на своём поле за пределами участка специально выписанную элитную картошку, зацвела она нежно-розовым цветом на удивление всем очень рано.
А тут, как раз на Петра и Павла, возвращаясь из храма.
Заглянула – одни привядшие стебли валяются.
Расстроилась, конечно. Но взяла себя в руки и “совершила подвиг”, простив в душе обидчиков и помолившись, чтоб Господь отпустил мне мои грехи так же, как я им прощаю.
Через несколько дней являются местные знакомые алкаши:
- Хочешь, скажем за бутылку, кто твоё картошку выкопал?
Согласилась более из любопытства, чем из мести.
- Сталин.
Это не хохма.
Был у нас в посёлке отпетый бандюга и уголовник с таким именем (сдуру родители назвали).
Я его знала через Толика, а он знал меня, потому что отпевала я его мать Фросю и даже читала над ней Псалтирь.
Несчастная Фрося была парализована и лежала в только что выстроенном кирпичном доме, на который претендовал “Сталин”, но в котором мать с отцом его ни за что не желали прописывать.
Сталина все звали просто Славкой.
Так вот, то ли Славка этот устроил со злости поджог (часто грозился), то ли что ещё, но комната, где лежала Фрося, выгорела от якобы замыкания в электронагревателе.
А сама она от тяжёлых ожогов скончалась.
Я приняла участие в её посмертной судьбе, потому что незадолго до несчастья она просила меня принести ей из храма крестик. И вообще с большим интересом слушала “о вечном”, когда я приходила навестить болящую.
То про вечность, то про картошку...
Славку я встретила случайно на улице.
Он бил себя кулаком в могучую волосатую грудь и клялся, что понятия не имел, что эта картошка – моя.
А я благородно сказала, что было бы куда хуже, если б он лишил последнего куска многодетную семью, вроде Донских.
Так пусть уж даст слово, что будет в дальнейшем выкапывать именно мою картошку, - у меня дети по лавкам с голодухи не плачут.
Такая вот получилась умилительная сцена.
Потом Славку в этом доме прирежут дружки-собутыльники.
Я его тоже заочно отпою в храме в день похорон.
И, когда со всеми необходимыми атрибутами, которые следовало опустить в могилу вместе с покойным, буду возвращаться со станции, встретившийся парень на мотоцикле сообщит, что процессия уже отбыла на кладбище.
Что ни про какое такое отпевание никто не упоминал.
Но за пару бутылок он берётся догнать автобус и доставить конверт лично “Сталину” в гроб.
На том и порешили.
И Лидия Ивановна, нинкина мать, трагически погибнет через пару лет в автокатастрофе, за каким-то лешим отправившись на рынок за валенками в соседний город на машине зятя.
Помню, как накануне вечером, перед праздником (1 Августа, день памяти Серафима Саровского), она попросит с непривычной серьёзностью:
- Ты уж там завтра в церкви помолись за меня...
Я, кивну, думая о своём. Кто же знал...
Ну а с Сашкой вышло иначе.