Не было бы счастья... Страница Юлии

(август 1998-го)

  Таким образом, получилось, что дефолт не только обеспечил нас примерно годовыми запасами всяких там круп, стиральных порошков, бульонных кубиков и дешёвых кроссовок, но и дал возможность издать друг за другом сразу оба тома мистерии.

  Я очень спешила. Второй том почти весь посвящался Изании, и я была настолько наивна, что мечтала помочь коммунякам выиграть выборы своими прожектами.
  Ну, хотя бы организовали при первичках пункты Изании с живой реальной взаимопомощью, которая сплотила бы избирателей, заставила заново поверить и в коммунистическую идею, в общем-то христианскую, и в новых лидеров.
 Взглянуть на всё иными глазами, вместо того, чтобы вхолостую орать на митингах.

  Поэтому целиком зависеть от Олега, у которого случалась то хворь, то очередная учебная сессия, то быт заедал, было уже невтерпёж.
Пришлось волей-неволей регулярно наведываться к нему, на другой конец Москвы, и подключаться к работе самой.
Благо под рукой всегда были если не Олег, то его жена или мама, тоже мало-мальски знакомые с компьютером, у которых всегда можно было проконсультироваться.

Поначалу мои вопли о помощи раздавались каждые пять минут, потом всё реже. А последние главы второго тома я уже и набирала, и распечатывала самостоятельно.
Потом и вовсе стала бояться доверять дело Олегу, после того как у него однажды исчез с концами целый файл - и дискета, и отредактированный текст рукописи.

Слава Богу, я догадалась попросить Бориса редактировать сразу оба машинописных экземпляра под копирку.
  Я вообще стала очень осторожна – точь-в-точь как беременная на последнем месяце. Боялась выходить из дому, когда скользко. Вдруг что-то сломаю, не смогу работать рукой или загремлю в больницу...
Отказывалась от посещения всех семейных и дружеских торжеств, из-за чего испортила отношения с родственниками и знакомыми. Даже в храм стала ходить реже, уповая, что Бог простит.
  Ведь я делаю важное и нужное дело!
Может, и гордыней было так думать, каюсь... Но вера, что данное дитя - “от Бога”, завладела мною целиком. Я ничего не могла с этим поделать и воспринимала себя просто как некий инкубатор, призванный взрастить, родить и подарить Изанию миру.

  Меня извиняло хотя бы понимание, что никакой моей личной заслуги в сотворении этого младенца нет – надиктованные кем-то неведомым главы я просто едва успевала записывать - порой наспех, порой повторяясь...
Но сроки поджимали, младенец должен был родиться вовремя, ибо “дорого яичко к Христову дню”.

   Сложность ещё состояла в том, что “рожать” предстояло в два приёма - близняшек, хоть и не сиамских, но половинок единого целого.
Один без другого, если и имел право на существование, то лишь как половина второго. И, пока не родился этот "второй", первый тоже вроде бы продолжал пребывать в утробе, хоть и лежал уже новорождённый тираж в свеженьких пачках, заняв несколько кубометров дачной комнаты.
Синяя солидная обложка с золотыми буквами заглавия и моей фамилии. Прекрасная дорогая бумага - за всё уплочено.
  Но ни подарить, ни продать, ни просто показать.
Потому что, как известно, половину работы...

  Чтобы ускорить этот мучительный процесс, я не только компьютер, синхрофазотрон бы освоила.
Так что последние недоношенно-переношенные главы “рожала” сама. И повитуха – симпатичная девушка Наташа из издательства, лишь придавала им приемлемый для типографии вид под названием “макет”.

  И вот, наконец, свершилось. Противоположная стена комнаты тоже заставлена книжными пачками.
И ничего не случилось – я жива, типография не сгорела, не взорвалась и не обрушилась в пропасть “газель” нашего друга Василия, доставившего из Калуги тираж.

Но мне всё ещё страшно. Побыстрей обдумываю список тех, кому надо подарить или дать прочесть “нетленку” в первую очередь.
Это, разумеется, лидеры оппозиции, передовые мыслители, главные редактора “левых” газет и журналов.
“Неовампирившиеся” писатели и “непродавшиеся” киношники, в том числе и из числа моих прежних знакомых.
Сведения у меня были порой устаревшими в ту и другую сторону, я иногда попадала в лужу, будучи не в курсе многих тонкостей нынешних разборок, но так или иначе ощупью искала “наших”.
  С самого начала у меня была установка – книги не продавать, а распределять.
Не только по лидерам оппозиции и интеллигенции, но и по библиотекам, читальным залам, по странам СНГ и т. д.
В дальнейшем позволяла себе иногда нарушить это табу, но с условием – все деньги с продажи должны идти на издание следующих книг.

*   *   *

Вряд ли Волк будет пироги есть, - размышляет Варвара у очередного забора, -
 Но может, у них там мясом разживёмся?

(1960 год)

       Весной шестидесятого я должна была ехать на совещание молодых прозаиков в Комарово под Ленинградом, но тут выяснилось, что жду ребёнка.

 То есть я его, само собой, не ждала. Это был последний выпускной год, предстояла защита диплома и госэкзамены.
 Кроме того, я, всё более грезя о лаврах Маты Хари, поступила учиться ещё и на курсы английского языка.
 Маячили на горизонте и несколько интереснейших командировок.
 В общем, ребёнок в это “планов громадьё” никак не вписывался.

       Я сделала “по знакомству” у врачихи в женской консультации серию гормональных уколов и отправилась в Комарово с уверенностью, что всё будет в порядке. Вернулась через две недели.
 - Это ж надо, как жить хочет!, - развела руками врачиха и выписала мне срочное направление в больницу к своей подруге.
 - Скажешь - уплочено.

       Но тут что-то произошло. Моё состояние, которое я прежде воспринимала, как досадную болезнь, вроде аппендикса, нуждающегося в немедленном удалении, вдруг из-за этой врачихиной фразы приобрело совсем иной смысл.
 Ребёнок, который “хочет жить”. Ребёнок. Человек, которого я собираюсь убить. Чуть не убила..
     Мысль, которой я ужаснулась, и поняла, что не смогу этого сделать.

       Помню, как родичи меня успокаивали и уговаривали.
 Дескать, и диплом надо получить, и Борис пока на своём Радио недостаточно зарабатывает, и ещё сто раз родишь, и свекрови скоро на пенсию, вот тогда...

И, наконец, главное: ты ж уколы делала, родится невесть-что.

       - Оставляй, - неожиданно буркнул Борис, - Что будет, то и будет.

       Проревев всю ночь, я побежала к врачихе. Та подивилась моей внезапной “дурости” и заверила:
  - Ребёнку ничего не сделалось, а вот роды могут быть с осложнениями. Чокнутые мы, всё же, бабы...
  И повторила:
 - Это ж надо, какой живучий!

       Дома я приготовилась к новым атакам, но там лишь обречённо вздохнули.
 А Борис отобрал у меня сигарету и стал подсчитывать, когда...
 Получалось, в аккурат к зимней сессии.

       Я решила, что никто ничего не должен знать – ни в редакциях, ни на факультете, ни знакомые с друзьями – никто.
 И, надо сказать, мне это удалось. Я вела прежний образ жизни, разве что без выпивок и почти без курева. Да по вечерам мы с Борисом совершали долгие прогулки по ВДНХ и Сокольникам.

 Я панически боялась “потерять фигуру” (было, что терять). Делала какие-то йоговские упражнения, от чего действительно до семи месяцев ничего не было заметно. Разве что - “ты, вроде, поправилась”.

К счастью, тогда вошли в моду мешковатые пальто и платья-трапеции. В общем, все курсовые на заочное отделение я сдала, в командировках отчиталась.
 Но роды случились неожиданно и, как и предостерегала врачиха, всё было “не так”.

       В палате все вокруг орали на разные голоса, а я смотрела в потолок и, улыбаясь, умирала.
 Я ещё не знала, что умираю, что всё неправильно – и ягодичное прилежание из-за этой экзотической йоги, и “сухие роды”, и полное отсутствие родовой деятельности – из-за тех самых уколов.
 Медперсонал вокруг тоже не особенно интересовался моими намерениями – ждал, когда заору, как все.
 А я не орала.

       Потом кто-то из понимающих родичей или знакомых спохватился и забил тревогу. Отчим срочно привёз в роддом тогдашшнего светилу акушерства – профессора Ланковица.

 Медперсонал вокруг забегал, зашушукался. Профессор что-то колдовал с моим безучастным телом, а потом объяснил мне, что происходит: ребёнок задыхается, поэтому мне надо немедленно тужиться и рожать. Самой.
Потому что медицина в данном случае бессильна из-за “ягодичного прилежания”.
 Если же у меня лично ничего не получится, ребёнка придётся вынимать по кускам. Потому что иначе погибнет мать. То есть я.

       Я всё поняла и старалась изо всех сил, потому что схватки начались сразу же после отъезда “светилы”.
 Молча корчилась у себя на койке, натянув до подбородка одеяло, и отмахивалась от врачей.
 Я ужасалась этому “по кускам”. Ребёнок, который “хотел жить”, был уже частью меня, главней меня.
 Я надеялась, что, если умру, они плюнут на меня и спасут его.
 И, когда захлестнула волна особенно нестерпимой боли, я откинула одеяло и, как тогда в детстве, увидала в белой плите нависшего потолка отчётливо проступивший прямоугольник.

 То ли дверь без ручки, то ли люк.
 В прорези просачивался голубой с золотом свет. И уже не было ни разрывающей тело боли, ни страха – только желанно свободная золотая голубизна.
 Надо только высоко, очень высоко подпрыгнуть, изо всех оставшихся сил толкнуть дверь и вырваться.
 Насовсем.
       Однако снова внезапное: “должна!”.
 Должна оставаться на этой пыточной койке, на которой распята, как на Кресте. Вроде бы своей, но отнюдь не собственной Волей.
Должна, потому что принадлежу не себе, даже не ребёнку, а таинственному слову “должна”, которое и есть я .
И тогда делаю ещё одно отчаянное усилие, слыша крик подбежавшей акушерки:
       - Ты чего не орёшь-то? Маша, живо её на каталку! Рожает уже, а не орёт!
       - Старайся, мамаша, старайся, тут щипцы нельзя, только сама...

       А потом – этот первый крик.

       Я тогда ещё не знаю Евангельских слов:
 “Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир”.

Но от этого удивительного крика действительно разом оказываюсь в ином измерении, где есть только полузадохшееся синюшное и сморщенное существо в руках акушерки, корчащееся в одновременно скорбном, возмущённом и победном плаче.

       - Девочка, - говорят мне, - Нет, нет, руками нельзя.

       Господи, какая ж она страшная… Какая она прекрасная!

       Виктория – победившая смерть, Победа, - так мы её назовём.
 Она вырастет стройной, красивой и трудолюбивой, выучится на хирурга-офтальмолога, как и её второй муж. Спасёт зрение тысячам людей.

       Но это потом, а пока я уже через пару недель с перебинтованной грудью (чтобы не “сгорело” молоко), буду бегать на консультации, зачёты и экзамены, на курсы английского, оставляя Вику с няней.
 А там и дипломную работу придётся защищать (серия очерков). Затем – сдавать госэкзамены и английский на курсах...

  С ужасом вспоминаю, как приходилось иногда оставлять Вику в коляске во дворе на попечение “блаженной” Веры, которая часами неподвижно сидела в кресле. Всегда улыбалась, на всё соглашалась, и по-детски радовалась гостинцам, которыми я её одаривала.

 Благо, Вика росла ангельски спокойным ребёнком. Ей было годика два, когда однажды ночью её вдруг затошнило, - так она не стала никого будить, сама склонилась над горшком.
 Затем снова задвинула его под кровать и улеглась.
О случившимся мы узнаем только утром.

       -Не зовите мне врача, я сама выживу, - одно из её детских изречений.
В наши дни весьма актуальных.

“Изания – выход”

Часть 5
(Приложение для тех, кто не в курсе Проекта или не понял.
У остальных автор просит прощения за неизбежные повторы)

ТРИ "ЗА" И РУССКАЯ ИДЕЯ.

В Изании исчезнет извечная вражда между богатыми и бедными, между трудом и капиталом.

 Её принцип – каждый должен иметь всё необходимое для успешной деятельности: писатель – рабочий кабинет, композитор – рояль, учёный – лабораторию, сантехник – набор инструментов.

 Но это совершенно не означает, что банкир должен питаться осетриной и зернистой икрой, а уборщица – баклажанной или килькой. Все должны питаться полноценно, согласно особенностям организма и индивидуальным рекомендациям компьютерных тестов.
 Такие тесты и рекомендации (не только по вопросам здоровья и питания) каждый изанин сможет проходить регулярно.

Заинтересованность материальную заменит духовная.
 Осуществится бескровная революция сознания – не нажиться, попировать или возвыситься, тем самым лишь умножив “долги”, но успеть вернуть их, исполнив предназначение.

Русская идея тем и велика, что она вселенская.

 И если Россия – сердце в организме человечества, то сила и могущество этого сердца всегда заключались в том, что оно живило и одухотворяло весь зажиревший падший мир.
 Даже когда держало его на строгой цепи и диете или сотрясало “революционными кризами” и войнами.
 Чтоб “землю в Гренаде крестьянам отдать”...

Даст Бог, и до наших и не наших президентов дойдёт, что “национальная идея” – не конкуренция, не иссушающая борьба народов друг с другом за место под солнцем, а взаимодополнение и взаимовыручка, без которых человечеству на общей земле не выжить.

“И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы”.

Но надежд на появление таких государственных лидеров мало, поэтому путь Изании - от личности к личности.

 Опираясь на лучшее в человеке, на его “богоподобие”, отделив тем самым человеколюбие от греха человекоугодия - отобрать тех, поначалу немногих, кому предстоит образовать новый Союз.
 Ведь штабы (горячие линии) Изании можно организовывать повсюду, решая насущные проблемы как на местном, так и глобальном уровне, при помощи самых современных средств связи “всех со всеми” (но в рамках самостоятельной защищённой системы), о чём говорилось выше.

Дело в том, что впервые в истории эти мобильные средства наконец-то позволяют “выйти из Вавилона” не отдельным монашествующим отшельникам, а простым мирянам.

Причём не в одиночку, а как приказано в “Откровении”:
 “Выйди от неё, народ Мой”.
 Не через подвиг “отцов-пустынников” или бегство в очередной “Китеж”, а с помощью компьютерной мыши, кнопок мобильника, пейджера или обычного телефона.

“Дабы скорей узреть, оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата”.

        (А.С.Пушкин, Странник, 1835 г.)

И “те места” оставлять не понадобится.
 Тем более что каждый человек высшим промыслом посылается в этот мир в определённое место (страну) и в определённую историческую эпоху для исполнения вполне определённой личной сверхзадачи (предназначения) в русле общего замысла.

Добровольное разделение человечества на право получить или отвергнуть “билет в вечность” тоже входит в исторический Замысел.

“Широкому” пути падшего мира (“похоть плоти, похоть очей и гордость житейская”), что в переводе означает: “хочу здесь пировать, обладать и властвовать”, противостоит “тесный”: (“хочу вернуть долг Творцу, исполнив предназначение”).
 Олицетворением первого пути является старуха из пушкинской сказки с её итоговым разбитым корытом.

“Исполни Закон” (Замысел, Заповедь об отношении к ближнему).
 Замысел, Завет (Закон), Заповедь...
 Эти три “ЗА” восходят к образу Святой Троицы, Единосущной и Нераздельной.
От Предвечного Совета и Ветхого Завета – к Новозаветной заповеди: “Да любите друг друга”.

 К Откровению человекам, что “Бог есть Любовь” - об изначальном и конечном всеединстве в Царстве. Где Отец ждёт всех детей, свободно отрёкшихся от гордого и жадного зверя в себе, врага Дому Отца, куда “не войдёт ничто нечистое”.

Человеческая единица, о которой Маяковский сказал, что она “вздор и ноль”, становится великой и могущественной Единницей, если добавить к ней всего лишь одно утерянное первородным грехом “Н”, обозначающее “Небо”.
 Разумеется, в духовном понимании.

*   *   *

СВОБОДА ИЛИ ОТВЯЗАННОСТЬ?

Исполни Закон Неба.
 Накорми, одень, дай крышу над головой, излечи, ободри, поставь на ноги, наставь отчаявшегося на путь.
 Иными словами, спаси, умножив жатву Господню.

 Всё это – Изания , союз единомышленников, ставящих повеление Неба превыше рукотворных кодексов падшего мира, которые, как известно, “что дышло”.
Ну а на житейский язык принцип построения Изании переводится весьма буднично:
 “Вы – мне, я – вам”.

 Эта формула, как уже подчёркивалось неоднократно, - способ существования всех составляющих любого живого организма, гарантирующая бесконечный выигрыш каждому, кто ей следует.

Я, малая клетка, добросовестно исполняя свою специфическую функцию, работая “на всех”, получаю взамен всё необходимое от многих тысяч других клеток, работающих на жизнь Целого, а значит, и на меня.

 Выигрыш – бесконечно велик, однако такая система возможна лишь при условии, что все участвующие соблюдают единые правила “игры”.
 В земных масштабах приверженцы “тесного пути” обычно насильственно сбивались с него на погибельную “большую дорогу” очередными “кратами”, захватившими в данный момент власть.

 Плутократами, демократами, бюрократами, партократами, автократами или даже теократами, пытавшимися саму Рыбку Золотую заставить служить у них “на посылках”.

“Благодетелей” при этом ещё и требовалось благодарить за очередное “освобождение” - под дулом пистолета, железного кулака или княжеского указа.
“Его величество капитал” сменялся “булыжником пролетариата”, которым размахивал уже новый “всенародно избранный” с сонмом прилипал-чиновников.
Горький удел всегда плясать под чужую, вернее, “чуждую” дудку, отдавая “богово кесарю” и делаясь “рабами человеков”.

Печально усмехался по этому поводу ещё незабвенный Александр Сергеевич (“Не дорого ценю я громкие права”):

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова.

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царей, зависеть от народа –

Не всё ли нам равно?

Его предшественник и тёзка тоже роптал:
 - Служить бы рад - прислуживаться тошно.

Попытки вырваться из порочного круга, объединяясь во всевозможные утопические общины (о монашествующих речь не идёт) – обычно заканчивались крахом.

“Утопии” оказывались раздавленными или внешним врагом (стоящей у власти “кратией”), или внутренним - бытовыми склоками и несовместимостью людей, вынужденных селиться вместе.

 Хотя человеку просто достаточно “служить” - данными Богом талантами и любимым делом, каждому на своём месте, исполняя заповедь.
 Хватит с него и живущей под одной крышей родни – впрочем, и здесь приоритет следует отдавать не родовым, а высшим ценностям:
“И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня”.

 Подвергаться же дополнительным искушениям недостатками, слабостями и вредными привычками людей незнакомых, пусть даже единомышленников, искусственно скованных с тобой “единой цепью” и “мелким бесом” бытовухи, редко кому по силам.

 Невозможно представить себе ловеласа Александра Сергеевича, игрока Фёдора Михайловича и крутого моралиста Льва Николаевича позднего периода, мирно уживающихся на одной лестничной площадке или в одном доме творчества.

Даже святые порой не выдерживали искушений совместного монастырского бытия и удирали “в затвор”.
 Изания полагает, что личные грехи – предмет твоей сугубо тайной исповеди перед Богом и Его Церковью (или собственной совестью).

 В эти дебри посторонним лучше не вламываться при условии соблюдения “грешником” определённой этической конспирации – не послужи соблазном.
 То есть - “грех в подполье”, может быть, лучше всего в персонально-виртуальное:
 “Изания предупреждает, что производимые вами действия вредят вашему телесному и духовному здравию”.

Принципы построения Изании не изолируют от мира - просто вы сможете общаться “вживую” лишь по обоюдному расположению.
 Освобождая друг друга от искушений осуждать и вторгаться, назойливо пытаясь исправить то, что тебе неподвластно и вообще не имеет прямого отношения к делу.

 Лучше тайна исповеди, чем фарисейское вычёркивание человека из Союза Взаимопомощи только потому, что он выпивает лишнюю рюмку, чересчур часто меняет наряды или привязанности.
 Изания даст возможность, не ведая о соломинке в чужом глазу, уделить больше времени извлечению “бревна” из собственного ока, отделит “пшеницу” от “плевел” раздражающих бытовых мелочей, освободив время и нервы для главного.

В конце концов Чайковский для нас – создатель Первого концерта и “Лебединого озера”, а не извращенец, которому место в аду.
 Если бы мы не имели установку свыше видеть в человеке прежде всего его светлую сторону, Чайковский остался бы в народной памяти просто развратником, да и не он один.
 И не было бы в мире не только “Лебединого озера”, но и ещё много чего хорошего.

Таким образом, современные мобильные средства связи впервые предоставляют шанс “оппозиции” свободно и легко объединиться “миром”.

Не “стенка против стенки” на почве территориальной, классовой или национальной вражды, что даже в случае победы рано или поздно обречено на провал, так как несёт в себе бациллу насилия над побеждённой стороной с ответной жаждой реванша.
 Изания - союз сердец, настроенных на единую волну объединяющего их Закона Неба.

*   *   *

“МОИ ОВЦЫ СЛЫШАТ МОЙ ГОЛОС”.

Подлинная свобода дарована Творцом, и никакой кесарь не в силах её отнять, потому что она, как и ведение о Царствии, “внутри нас”.

 В конце концов, всегда остаётся право отдать жизнь за свой выбор.

 Но свобода на земле начинается тогда, когда каждой личности предоставлена реальная возможность осуществить её на деле, двигаясь, восходя по избранному пути.

 Изания - именно такой выход для противников нынешней порочной цивилизации, предлагающей, кроме перспективы физического и духовного умирания, лишь альтернативу “двух зол” - принять печать зверя или примкнуть к террористическому интернационалу.

 Изания – мирный выход для ограбленных, униженных, невостребованных и предоставленных самим себе.
И для тех, кто, всё вроде бы имея, понимает, что “так жить нельзя”.
 Что “всё не так, ребята”.

Изания исходит из того, что “основным инстинктом” в человеке является отнюдь не продолжение рода, а самоутверждение:
“Я сказал: вы - боги, и сыны Вышнего все вы”.

Надо только отличать самоутверждение “в Боге” (любящие Отца наследники Его дела) от сатанинской гордой “свободы от Бога” и Его Закона с “демократическим” лозунгом: “Запрещается запрещать”.

 Когда человек вынужден в обмен на хлеб насущный служить “отвязанным” верхам, продавая тело, таланты и душу. Питать чужие грехи и страсти, культивирующие в человеке личину зверя, тёмную сторону падшего естества.

 Реализация, как известно, зависит от спроса.
 Разве отдавать свои силы и таланты всем этим сомнительным непотребным “бизнесам”, вскармливая пусть чужой грех, не означает умножать собственный?
 И причём тут свобода?
 Подчинение даже избранному “демократическим путём” большинству отнюдь не бесспорно. Как известно, Христос был их голосами осуждён на казнь.
Предсказано, что так изберут и Зверя.

“Не следуй за большинством на зло”, - предупреждает Писание.

Но подобная практика длилась веками, независимо от того, какой строй на дворе.
Некоторым исключением был разве что Советский Союз.

 Но на деле опять же навязанные разношёрстному обществу “господ-товарищей” обязательные правила игры, пусть по идее прекрасной и справедливой, с первых же мгновений породили шулеров, которые, начав с кражи ладьи, в конце концов, просто опрокинули доску.

 Удивительно, что этому всенародному противостоянию царству Маммоны всё же удалось продержаться почти три четверти века.
 Оно, это противостояние, в определённые моменты советской истории было воистину массовым и свободным.

Что же нам делать теперь, как жить дальше?
Неужто продолжать волей-неволей участвовать в свальном грехе и кровавых разборках из-за собственности, продавая тело и душу за горсть объедков с барского стола?

Твой выбор служения - Богу или Маммоне.
 Изания предоставит реальную возможность отдавать всё лучшее в тебе - силы, способности и “души прекрасные порывы” тем, кто нуждается именно в них для осуществления таких же добрых и высоких целей.
 И получать взамен недостающее от других.

 Этот процесс должен стать не просто отдельными проявлениями взаимного милосердия, а образом жизни, как нам и заповедано.
 Именно таким представляется общество Будущего Века, но на земле оно никогда не будет полностью построено.
 Потому что в самом процессе ежеминутного отделения “пшеницы от плевел” - смысл исторического времени, отбирающего “зерна” для грядущего сева в Вечности.

“С Богом” тот, кто интуитивно или осознанно стремится достичь и желает другим – мира с самим собой, с людьми и Небом, исполнения Предназначения, то есть “билета в Вечность”.

 На духовном языке это называется “жаждой подлинного бытия”.

 Цель Изании – превратить человека, раба родовой необходимости, где труд - наказание падшему Адаму: (“проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от неё во все дни жизни твоей”) - в сына, вернувшегося к Отцу после долгих мытарств.

 В наследника “по образу и подобию” (“не раб, а сын наследует Царство”).

 В сотворца Творцу, желающего “послужить” Ему, а не приумножить долги, оставив после себя лишь гору отходов, кладбище загубленных жизней да цепь нереализованных нулей на счету, символизирующих вечное банкротство.

 В хозяина 7-го дня творения, когда Господь “почил от трудов”, завещав человеку возделывать, хранить и творчески обустраивать землю.
 Тем самым восходя к 8-му дню Будущего века.

 

Почти евангельская история

В хоромах Богач день и ночь пировал
Бомж-нищий под лестницей дни коротал.
Пыль с лестницы молча полой подметал
За что ему барин вниз корки кидал

Вдруг стон  слышит Лазарь:
-  Отец Авраам!
Я жил, как мой брат,
Я не верил словам…

И вот я из ада взываю к тебе:
Тут – брат мой –
Не дай   повториться судьбе!

Посланье ему от меня передай:
- Мол,  Мойше, очнись –
Не прокучивай рай…
Скажи –  Изя также
Гулял да кутил,
А нынче…в аду.
Мрак и жуть – нету сил…

- Эх, чадо, - ему Аврааме сказал, -
Уж сколько пророков вам Бог посылал…
Взывали – негоже вразнос пировать,
Так можно и душу к чертям проиграть!

Куда там…Гуляют ночами и днями,
А сунешься – враз закидают камнями.

Вон – Лазарь-калека
С рожденья страдал,
Твой брат ему сверху
Объедки кидал…
Теперь пришло время
Меняться местами:
Тот - в ад, этот – в рай.
 Но…
Сие между нами.

Сегодня ж в аду ты увидишься с братом.
Узнает, как быть среди нищих богатым!

Вновь тихо.
А времени, видно, в обрез…
И Лазарь  наверх по ступеням полез.

Пробрался к шатрам.
У него с собой – фляга.
Тем снадобьем струпья сводил, бедолага.

Плеснул на шелка и запальник поднёс.
- Эй, Мойше, беги!
Иль сгоришь, словно пёс!
Наложницы, слуги –
Спасайся, кто может, -
Пусть жадное пламя сокровища сгложет…

Клубком со ступеней скатилися оба…
Очнулись в дыму. И...
Друзьями до гроба.

*   *   *
-  Так где ж наш богач? – чёрт сурово спросил.
- Вон, корку жуёт,
Я его угостил…

Бес аспидным пальцем бомжу погрозил.
Дверь адскую взглядом, что шпагой, пронзил.

- Да. ловко вы с Мойшей меня провели
Ужо погоди, блин…
И скрылся в щели.

Танцует Богач.
Ни гроша за душой.
Но сам-то – с душой..
Да к тому же –
Живой!