Письмо покойницы.
* * *
В начале лета следующего года она опять блаженствовала, бегая трусцой по ильичёвским холмам и лесам.
Денис с Антоном снимали натуру в Прибалтике, свекровь лежала в больнице. А Филипп, вместо того, чтобы пойти вразнос в пустой квартире, неожиданно увлёкся радиотехникой и стал прилично зарабатывать, превратив свою комнату в мастерскую.
Наступил день, когда Яна привезла свекровь домой из больницы.
И та, вручив ей запечатанный конверт с надписью: "Передать в "Правду" или "Известия", cообщила, что это одна старая большевичка из соседней палаты, узнав, что свекровь имеет родственные связи со знаменитым детективным дуэтом, сунула ей конверт в коридоре.
Чтобы Яна или Денис передали по назначению.
- Что за бред - я ей что, курьер? Что там такое?
Свекровь не ведала. Она сказала, что лишь исполнила просьбу больной женщины, а теперь уж пусть Яна поступает, как хочет.
-Какая-нибудь шиза, а мне потом расхлёбывать!
Яна решительно вскрыла конверт.
Авторша жаловалась в самую что ни на есть центральную прессу, что в такой-то больнице персонал в лице медсестры Варвары Степановны Златовой вместо того, чтобы лечить больных передовыми научными методами, сбивает их с толку всякой святой водой, маслами, молитвами и прочим колдовством.
Чем наносит непоправимый вред их психике и здоровью.
А на днях и вовсе придумала, что к желающим под видом родственника может прийти священник.
И вообще ведёт религиозную пропаганду.
В том смысле, что Бог есть.
Больная, коммунистка и ветеранка, просила вышестоящие инстанции навести в больнице порядок, оградив пациентов от тёмных невежественных сил и сектантов.
Яна хотела сразу же порвать письмо. Но тут ей пришло в голову, что ведь стервозная бабка напишет снова, - в больнице делать нечего, пиши да пиши себе.
И какое-нибудь очередное письмецо найдёт своего дурака.
И тогда Варваре Степановне не поздоровится.
Узнав по телефону, когда дежурит Златова, Яна поехала в больницу.
Варвара Степановна показалась поначалу типичной "Марией".
Была у Дениса такая классификация женских типов, загадочная для непосвящённых, но в которой все работающие с Денисом прекрасно ориентировались.
По возрасту, степени интеллектуальности, комплекции, сексуальности, социальной среде и характеру женщины у него делились на 12 категорий:
Марья, Мария Петровна, Мария, Мэри, Маня, Маша, Машенька, Маруся, Муся и Мурка.
Если он говорил, что для съёмок нужны две Марьи, Маня и пять Маш, это означало двух бабок, простую женщину /Манья - из деревни, Маня - из города/. А пять Мань - девушки-
студентки.
"Мария" означало суховато-замкнутую тургеневскую молодую женщину, распростившуюся с иллюзиямию
Ну и так далее.
Стройная, закованная в снежно-белый халат и шапочку, без тени косметики.
Тугая коса скручена на затылке, молниеносно-цепкий, как бросок лассо, взгляд, не оставляющий никаких сомнений, что эта Мария "коня на скаку остановит".
Варвара Степановна мгновенно пробежала глазами "телегу".
- Так вы из газеты?
- Что вы, не бойтесь, - Яна вкратце рассказала, как к ней попала "телега", - А пишу я, в основном, для телевидения. Телесериал "По чёрному следу"...
Смотрели?
- Мы его выкинули. В смысле телевизор. Ничего такого, просто сгорел, и выкинули.
Спаси вас Господь, не знаю, как вас...
- Иоанна.
- Тогда я Варя. Присядьте вон там, я скоро освобожусь, чайку попьём. Варенье есть домашнее... Только халат наденьте, у нас тут строго.
Яна видела из-за ширмы, как она ловко орудует шприцем, бинтами-тампонами, колдуя над распростёртыми на кушетке жёлто-восковыми телами - шли, в основном, старики, видимо, заслуженные.
И препротивные - скандалили, хныкали, ворчали. Требовали кто отменить уколы, кто назначить, кто снотворное, кто свежие журналы.
- Ну и терпение у вас!
- Погодите, вот будете в их возрасте...
Знаете, когда всё болит? Вот и капризничают.
Больные - что дети. Больно, плохо, страшно, непонятно почему и за что... Вот и надо им чью-то руку подержать.
Вы ведь болели наверное, помните?
Нет, новая её знакомая была не совсем "Марией", скорее, "Машей". А может, даже "Машенькой".
Сколько ей? Тридцать? Тридцать пять, двадцать восемь?
Яна всё больше чувствовала с ней какую-то странную связь. Ей бы давно встать и ехать по делам, которых, как всегда, пропасть, а она сидит, как приклеенная в этой богадельне.
Потом они пили чай в подсобке, среди сеток с больничным бельём, склада уток и клистиров.
- Не бойтесь, никакая я не сектантка, упаси Боже. Я православная, с сектантами нас даже чай не благословляют пить.
- Со мной можно, - улыбнулась Яна, протягивая пустую чашку, - я тоже не сектантка. Какое изумительное варенье!
- С вишнёвым листом.
Вы... да, вы православная. Крестили в детстве - старорежимная бабуля или тётя, скорее, суеверная, чем верующая, но и то слава Богу.
С тех пор в храме вы, скорее всего, ни разу не были. Может, не хотите неприятностей, если в партии. Или считаете, что это место для тёмных фанатичных старух, а вера должна быть в душе...
Яна улыбалась и согласно кивала. Ей было интересно, куда Варя клонит.
- И душа ваша знает, что Бог есть. Вы Его вспоминаете, когда что-то случается, кричите: "Помоги!". .
А потом даже забываете поблагодарить. И опять не верите в Его к вам любовь.
А Евангелие у вас если и есть, то пылится на полке.
Так ведь?
Абсолютная идея, Высший разум... Компьютер, который глотает наши жизни, как этот...Ну, на картине...Ну, который пожирает своих детей.
Тут мне один говорит: "Проглатывает Бог нас с нашим жизненным опытом и совершенствуется". Из академии наук больной.
А зачем, говорю, богу совершенствоваться, если он - абсолютная идея? Если к нему не прибавить, не убавить?
Молчит. Лучше б Евангелие прочёл...
Вот вы тоже не читали. В лучшем случае пролистали разок, и в сторону. А его надо каждый день читать.
Вы не обижайтесь, вокруг все такие, не вы одна. Мы все смертельно больны, но никто об этом не желает слышать.
Вы уж простите...
- Да нет, всё правильно.
- Опять вот на человека накинулась, а так нельзя. Батюшка говорит, это от гордости. Ты, говорит, Варвара, самого Господа хочешь обойти. У каждого к Нему своя дорога, не гони лошадей...
Записанные в Книгу Жизни обязательно придут,когда срок подойдёт. Не гони...
Вот никак не слушаюсь. Дура я...
Она достала из кармана письмо большевички, разгладила на столе и вдруг расплакалась.
- Варенька, да вы что, из-за какой-то поганой старухи, - начала было Яна.
Но Маша-Машенька-Мария неожиданно принялась убеждать, что старуха эта чуть ли не святая. Что в войну она вытащила из боя сотни раненых, у неё самой несколько тяжёлых ранений, живого места нет.
И двоих сирот воспитала, которые в ней души не чают, приходили почти каждый день - "Мамочка да мамочка".
И от квартиры старуха отказалась в чью-то пользу...
Мария. Мария Петровна?. . С именами зашкалило.
Яне становилось всё интереснее.
- Что ж эта святая стукачка вас-то решила погубить?
Глаза у Вари мгновенно высохли. Она сказала, что всё, ей некогда, к сожалению, и вообще дальнейший разговор не имеет смысла, потому что дальше Яна всё равно не поймёт.
Потому что дальше этот самый невидимый барьер, когда глаза не видят, а уши не слышат.
Потому что дальше надо особоевосприятие мира. А Яна, если даже и верит в Бога, но силы тьмы для неё так, пустой звук.
- Может, вы и правы, но я очень хочу понять. Я попытаюсь, объясните...
- Ладно.
Что такое "духовная брань" - знаете? Брань - это "война".
Вся наша жизнь - непрерывная духовная схватка. За души.
С Богом ты или с дьяволом.
Не знаю, верил ли Достоевский в дьявола, но он тоже пишет, что сердца - поле битвы.
А у нас здесь, в больнице - последняя черта, передовая, понимаете?
Жизнь или смерть.
Здесь все силы ада восстают, только б не пустить душу к Богу. Тут великая осторожность нужна.
Бесконечно пожалеть и помочь. С любовью, смирением...
Это я виновата - поспешила со священником. А силы у меня слабые, и молитва слабая... Вот тьма и взяла верх, и погибло всё...
Опять слезы.
- Бросьте, Варенька. Хотите, я сама с ней поговорю? Я тоже знаю, как с ними надо, журналисткой работала.
Спасибо, мол, за сигнал, примем меры...
Удивлённый взгляд.
- Так ведь умерла она. Сегодня ночью.
Я думала, вы знаете...
Яна опять села.
-О, Господи! Значит, вы хотели ей позвать перед смертью священника...
- Игорь Львович сказал: ждите, скоро конец. И сама она знала. Она попросила сказать ей правду.
- Постойте, значит, она перед смертью пишет на вас жалобу и умирает без покаяния. Жалобу, что вы хотели ей помочь спасти Душу - так?
Полная шиза.
Ладно, пусть она неверующая - жаловаться-то на что?
Ну, придет священник на всякий случай, - вдруг что-то там есть? Хоть пусть один шанс из миллиона - хуже-то не будет!
Дальше-то всё, абзац...
Так она эту свою яму с червями отстаивает, пишет жалобы. На смертном одре!
Это уже никакой не атеизм, это антивера какая-то...
Дурдом!
- Ну вот вы и поняли, что такое духовная брань,- устало вздохнула Варя, - Это когда вопят: "Нет вечной жизни, нет Бога, нет Царства Небесного. Есть только вечная смерть, гроб и черви.
И ради того, чтоб они нас сожрали вместе с душой нашей, мы отвергаем и Царствие, и бессмертие.
И пишем жалобы.
Ведь не просто не верим, горло перегрызём за свой нуль!
Про нуль - это у Достоевского...!
- Ну и хрен с ней, земля ей пухом.
- Эх вы, а говорили "пойму"... "Бред, мол, шиза"...
Что же вы усопшую-то не жалеете, если она в их власти? Если не в себе она была?
Не в себе, а с ними!
Ведь если вы верите в Свет, надо признать и тьму... Не может Бог творить все эти ужасы. Думать, что Бог виноват в зле - хула на Творца!
Есть они, и мы добровольно пляшем под их дудку. Нам вместе надо быть, добрыми, жалеть друг друга.
А мы даже мёртвых пинаем...
- Ладно, Варенька, письмо-то никуда не попало. Всё хорошо...
- Чего хорошего, если оно ей теперь в осуждение? Я её спровоцировала , ввела в грех богоборчества...
Моя вина, Господи...
- Эй, Хохлова, что у тебя в палате под койками творится, а? 3адницу отъела, лень нагнуться.
Что "вытирала" - ты нагнись, нос-то сунь!
Последние слова относились к заглянувшей в подсобку нянечке.
Яне пришлось себе признаться, что образ Вари с постоянно меняющимся имиджем то восторженно-романтической немолодой девы, то смиренной богомолки, то по-бабьи жалостливой сиделки, то грубовато-деловой медички становился всё более расплывчатым и всё менее соответствующим её и без того смутному представлению о верующих.
И всё более интригующим.
- Но, Варя... Если она, как вы сказали, такая уж хорошая, а Господь милостив - разве Он не простит?
- Многое нам, конечно, неведомо, предстоит Суд...
Но зачем вообще нам дана жизнь, если не чтоб выбрать между Богом и дьяволом?
Если твоё время кончилось - как может Господь насильно забрать тебя в Свет? Это было бы против твоей воли, разве не так?
А нам дарована свобода. Бог не может отнять у нас свободу.
- Вот что, давай сожжём это проклятое письмо, - предложила Яна, - Вместе с конвертом. Нет его и никогда не было, а?
Это рукописи не горят. А жалобам - туда и дорога.
Мысль эта неожиданно Варе понравилась. Чиркнув спичкой, она перекрестилась.
- Господи, сотри мой грех и невольный грех чада Твоей новопреставленной перед Тобой. Моя вина, Господи, вычеркни эти слова из Книги Твоей.
Ты ведь всё можешь, Господи. Измени время, чтоб ничего не было, никакого письма...
- И ты проси! - приказала она Яне, -Креститься-то хоть умеешь?
Яна перекрестилась.
На блюде с кроваво-красными остатками варенья, корчась, погибало скомканное письмо покойницы.
По ставшему вдруг иконописным вариному лицу метались отблески пламени, и Яна вдруг явственно ощутила, что сейчас, в этой полутёмной подсобке, среди бельевых тюков и больничных "уток", действительно происходит нечто таинственно-непостижимое.
Связавшее вдруг её, Варю и чокнутую эту большевичку, брезгливая неприязнь к которой сменилась забытой щемяще-блаженной болью.
Болью где-то на самом дне души. Где хранилась лишь память о Гане, о детстве, первом крике Филиппа. Да ещё о двух-трёх прекрасных мгновениях, когда останавливалось время...
Уж не колдунья ли она, эта Варя? "Маша-Машенька -Мария"...
Всё в Яне замерло, задрожало от детски-явственного предвкушения чуда. Близкого, "при дверях".
- Я вас задержала, наверное? Хотите, домой отвезу?
- Спасибо, Яна, я на дачу.
- И мне на дачу. У вас где? Жаль, совсем в другую сторону. Тогда до вокзала, ладно?
Так хорошо, что мы познакомились...
Варя сдалась.
- Ладно, тогда подождите в коридоре, я из холодильника черешню возьму, ребятам купила. У меня их как-никак трое.
- Ого! Сколько же вам?
- Тридцать четыре, - ответила она без всякого кокетства, - Халат давайте.
В углублении, делящим коридор на два крыла, так что получался небольшой холл, стоял цветной телевизор, столик со стопкой газет и журналов.
Двое больных в пижамах играли в шахматы.
Чудо висело на стене между традиционными репродукциями васнецовской "Алёнушки" и левитановской "Золотой Осени".
Небольшой этюд, почему-то сразу приковавший взгляд Яны, хотя лишь подойдя вплотную, она разглядела в правом углу знакомое Ганино "ДИ".
Сердце кувыркнулось.
"Ди-и, Ди-и", - серебряно зазвенел в ушах колокольчик чуда.
Картина Гани?! Даже не картина - фрагмент.
Мёртвое бледно-восковое лицо в таком же бледном ореоле подушки и чья-то коснувшаяся лица рука - удивительно передано её движение.
Рука едва коснулась, она протянута откуда-то из светлой глубины картины, она будто выткана из этой разгорающейся светлости.
И вместе с тем это обычная рука, видны жилки, вены.
Но от того места, между сомкнутым глазом и сомкнутым ртом, где пальцы коснулись лица, начинается жизнь, движение жизни, едва уловимая наливающаяся розовость щеки.
Жизнь бежит от кончиков пальцев к уголку мёртвого глаза, ресницы вот-вот дрогнут, мёртвого рта - уголок ещё неживой, но уже и не мёртвый.
А дальше - мёртвая белизна другой щеки, лба, подушки, переходящая в густеющую тьму вечной смерти.
Эта неуловимая грань, таинственный порог - вечная ганина тема.
Только прежде из ганиных картин уходила жизнь.
Здесь - уходила смерть.
- Вот, повесила, иконы-то не разрешают, - услыхала Яна за спиной тихий Варин голос, - Пошли, я готова.
"Воскрешение дочери Иаира", евангельский сюжет. Вроде как картина, не икона, а мы её освятили. И больным помогает удивительно.
Некоторые даже тайком на неё крестятся и прикладываются.
- Варенька, откуда это у вас? - спросила Яна, чувствуя, что ей лучше не оборачиваться. Всякие обычные объяснения вроде "Я знаю Дарёнова" или "Дарёнов - мой друг" были в отношении Гани совершенно невозможны.
- Дарёнов... он же... Это что, у вас "оттуда"?..
Варя ответила, что всё расскажет в машине, потому что есть шанс успеть на электричку, а потом - большой перерыв. Следующая лишь через сорок минут.
В машине Варя сообщила, что Дарёнов уже почти полгода как вернулся /Яна подумала, что Регина, конечно, знала, но она, Яна, почти не бывает теперь ни на Мосфильме, ни в Домах этих, ни на вечеринках/. Что он учится в Духовной Академии в Загорске, но живопись не бросил, сейчас пишет серию на Евангельские сюжеты.
Квартиры у него своей пока нет, часть картин хранится у них в доме /Дарёнов с её мужем познакомились заграницей и теперь дружат/.
"Воскрешение" Ганя разрешил повесить в больнице, и ничего, сошло.
Но чтоб она, Яна, о Дарёновских картинах никому ни гу-гу /- Сама знаешь, религиозная тематика, за ним и так наверняка следят/.
И вообще Дарёнов никому специально не сообщил о своём приезде, ведёт крайне замкнутую жизнь /Варя сказала "почти в затворе"/, что для готовящегося стать священником вполне естественно.
Ганя, с которым она простилась навсегда - здесь... В это невозможно было поверить.
Не тот Ганя на дне души, некий символ, обозначение того несказанного состояния, которое зовётся счастьем, который был всегда с ней, а Ганя материализовавшийся.
До которого можно дотронуться, услышать голос...
Изменившийся, постаревший, как и она, но от этого не переставший быть Ганей.
Священник ли, пастух, космонавт, нищий, живой или мёртвый - он всё равно Ганя. Он
есть и будет.
Пока она есть - он с ней, и это главное. И если им лучше не видеться, значит, оно действительно лучше.
Так благоразумно думала Яна.
А Варе она просто сказала, что если Дарёнов захочет её увидеть, пусть даст знать через неё, Варю.
Они подъехали к вокзалу. До электрички оставалось десять минут, а Варя всё медлила выходить.
Потом сказала, что у Дарёнова, возможно, будут каникулы, они с мужем пригласили его пожить и поработать у них на даче.
И, если он скажет "добро" на встречу с Яной, Варя даст ей знать заказным на Ильичёвскую почту до востребования.
- Если Бог даст, ничего не случится...
- Вы уж, Варя, осторожней на своей "линии фронта". Небось, не раз вызывали, предупреждали?
- На войне, как на войне.
- Ещё хорошо, что письмо большевички ко мне попало.
- Так оно для тебя и писалось, - неожиданно сказала Варя, - Неужели не поняла до сих пор?..