Сеанс чёрной магии.
* * *
Все уже сели за стол, роскошный по меркам одичавшей в глуши Иоанны, а свекровь наотрез отказывалась выехать из своей комнаты на забугорном инвалидном кресле и присоединиться к застолью.
Уговорить бабушку предстояло Иоанне.
- Мать, бронежилет надень, - посоветовал Филипп, - У неё там "Аврора" под койкой.
Свекровь молча смотрела на Иоанну с видом партизанки, которую хотят "расколоть" враги.
Помолодевшая, ухоженная, она сидела в комфортном своём кресле и слушала кассету с тогда почти запретными советскими песнями. Иоанна молча прикоснулась губами к пергаментной сухой щеке, пахнущей чем-то знком-далёким.
Неужто "Красная Москва"?
Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов,
Наше слово гордое "товарищ"
Нам дороже всех красивых слов, - старательно выводил Поль Робсон...
А она вдруг неожиданно для себя рухнула на свекровьину грудь и разрыдалась,
- Господи, что ж мы натворили!.. Как же больно, Господи...
Потрясенная свекровь, обретя дар речи, сказала, что это лучшая минута в её жизни - знать, что хоть один в её семье оказался не предателем. Что покойный отец Дениса очень бы этому порадовался.
А вот отчаиваться не надо, народ уже встаёт с колен и "снова будет небо голубое, снова будут в парках карусели...".
Иоанна вовсе не была такой оптимисткой и не могла успокоиться, оплакивая убитую свою страну - ту, священную. А не ее телесную оболочку, требующую средств для функционирования на животном уровне. Ничего больше.
Кто бы мог подумать, что их давний конфликт со свекровью разрешится на идеологической основе!
Они неожиданно оказались по одну сторону баррикад. С одним великим общим горем, общим активным неприятием нового порядка и фанатичной готовностью вместе "встать грудью".
Ещё не зная, за что, но точно зная, против чего.
А путь и далёк, и долог,
И нельзя повернуть назад,
Держись, геолог, крепись, геолог,
Ты ветру и солнцу брат, -
обнявшись, подпевали они тонкому девичьему голоску на кассете.
- А знаешь, наш Христос был тоже коммунистом, - сказала свекровь.
"Наш Христос!.." Воистину, неисповедимы пути Господни...
В дверь просунулась катюшкина мордочка.
- Бабушки, мы вас ждём...
- Да, бабушки, - вздохнула свекровь, - И ты вот теперь бабушка, поседела... Думали разве мы с тобой, чтоб такое под конец жизни...
А ведь он предупреждал - и насчёт обострения классовой борьбы, и враждебного империалистического окружения, у меня всё выписано.
А мы не верили, смеялись... Паранойя, мол...
Вон пятая колонна из лагерей повыходила, страну разворовали, разорили и бежать... Выродки!
За столом они сидели рядом.
О политике договорились молчать. Пили за Катюшу, за Лизу, обеих бабушек и за три последних поколения Градовых.
Филипп пил только сок:
- Я теперь, мать, не алкоголик, а трудоголик, - улыбнулся он, поймав её взгляд.
- Ну, а мы выпьем за победу, - сказала захмелевшая свекровь, подмигивая Иоанне, - За НАШУ победу!
- Шкаф давно продан, граждане, - отозвался Филипп, - есть никелированная кровать с тумбочкой.
- А потом этого гада шлепнули, - злобно парировала свекровь. - Кадочников шлёпнул, помнишь? Именем преданного советского народа...
- Бабуля, ты ж обещала! - Катюша сунула ей в рот банан.
- Бизнес этот твой - наркотик, наваждение, - шептала тоже захмелевшая Иоанна, подсев к сыну. - Не перебивай, нам не так часто удаётся поговорить.
Я знаю, что плохая мать, я очень виновата перед тобой...
Не сумела научить главному, а может, этому и нельзя научить, не знаю...
Она гладила колючие, модным ёжиком, светлорусые волосы сына и совсем растрогалась, когда он, как в детстве, потёрся об её руку щекой
- Об одном прошу - остановись. Вспомни, ты не теннисный - туда-сюда мячик, не кассовый аппарат и не мешок с зелёными.
Менять жизнь на баксы всё равно что забивать бриллиантом гвозди...
Остановись, приезжай ко мне, попробуем разобраться вместе...
- Ты, ма, когда-либо крутила хула-хуп? Чуть остановишься - обруч на земле.
- Ну и крути, пока сам не рухнешь. Крути "до дней последних донца", так что ли?
- Не крутить, а светить надо, верно, мама? - подсела к ним Лиза, - Я ему всё время говорю: займись чем-то для души.
И чтоб не так опасно.
- Богадельню открыть? - фыркнул Филя.
- Зачем богадельню? Вон Савва Мамонтов железные дороги строил...
- И то ли умер в нищете, то ли застрелился...
- Ну, я тоже сейчас неплохо зарабатываю, нищета тебе не грозит. Могу и больше. Даже Артём у нас теперь звезда.
Кстати, мама, не хотите нам писать тексты?
Лиза снова была в форме, похудела, стала прекрасно одеваться. Вместе с Тёмкой, хорошеньким, раскованным, и в то же время необыкновенно взрослым для своих одиннадцати - они неплохо смотрелись в передаче "Сынки-матери", разыгрывая разговорный мини-спектакль на самые разные темы.
Собирались в ближайшее время подключить и Катюшу.
- А вправду, баба Яна, зачем нам чужие авторы? - сказал Артём, снимающий семейное торжество видеокамерой, - Плати им, да ещё тексты пишут - язык сломаешь.
Будет у нас семейная передача, а?
- Фарисейство, - буркнула свекровь, - "Мы с мамой идём покупать меховую шубу... Гуманно ли убивать бедную норку?" Дискуссия на тему.
А зрители в это время кошек жрут, потому что больше нечего.
Ваше благополучие построено на костях народа и народ вас будет судить.
- Тебя первую, бабуля, - беззлобно усмехнулся Филипп, - Вот, скажут, расплодила буржуев!..
- И правильно скажут. Разве мы, комсомольцы, такими были? А потом переродились, омещанились...
Тряпки, ковры... "Оттепель" эта дурацкая, диссиденты.
Никита со своими разоблачениями. Доразоблачались...
Мало их сажали!
Отстань, Катька, - та снова пыталась обезвредить революционерку куском банана.
- Ты же сама рассказывала, что и вас с дедом чуть не забрали...
- Да я бы сама попросилась сидеть до конца дней, только б наши вернулись. Думал ли дедушка, что его дети и внуки позволят развалить Родину, предадут идеалы и будут помогать изменникам дурить народ!
- Ба, ты же обещала...
- Шлюха продажная ваше телевидение! И интеллигенция ваша - говно. Правильно Ильич сказал - "Говно нации"!...
Кто платит, под того и ложатся...
Артём в азарте снимал разбушевавшуюся Градову-старшую.
- Бабуля, не митингуй, - Филипп невозмутимо щёлкал Катюше орехи, - Здесь дети.
- Дети!.. Что они видят, ваши дети? Сникерсы, тампаксы, нимфеток полуголых.
Детоубийцы!
- И так всю дорогу, - жаловалась Лиза, - Вы уж приезжайте почаще, с вами она как-то ладит... Ну, откуда у жены дипломата такая классовая ненависть?
Прямо боюсь - отравит или бомбу подложит, они что старые, что малые. Ну рухнуло - мы-то причём?..
А вообще-то она права во многом. Что-то не так, да, мама?..Несёт нас, несёт...
А куда вынесет - и думать не хочется. Страшно, и детей жалко...
Давайте споём? - предложила она громко.
- Отпустите меня в Гималаи? - скривилась свекровь.
Но Лиза, умница, затянула тоненьким своим серебристым голоском:
Вы слыхали, как поют дрозды?
Нет, не те дрозды, не полевые...
Подтянула Иоанна, подтянул и Филипп, все время пытавшийся разыскать какого-то "Сергеича" по мобильнику. Помягчев, замурлыкала и свекровь - песня была, что называется, "в десятку".
Шапки прочь - в лесу поют дрозды,
Для души поют, а не для славы...
Спели "Дроздов", "Эх, дороги". Потом "Когда весна придёт, не знаю", "На дальней станции сойду". По просьбе именинницы - "Крутится-вертится" и, конечно же, "Катюшу".
Потом Артём продемонстрировал на экране, что у него получилось.
- Дурдом, - сказал Филипп.
- И в самом деле, - думала Иоанна, - Каждый - сам по себе, говорит своё и никто никого не слушает. Одна Лиза всех объединяет.
Что-то в ней такое...
По настоянию Иоанны Лиза с Филиппом повенчались. Лиза водила детей по воскресеньям в храм, причащала, но скорее из суеверного страха не прогневать некие высшие силы в это криминальное нестабильное время.
Для неё вопросы веры не были мучительно-острыми, как для Гани, Иоанны, той же свекрови.
Лиза просто жила по-Божьи, легко, как дышала, связанная со всеми своими, чужими, с природой, со всем миром какими-то незримыми нитями.
Ей было всё про всех интересно знать, она пыталась понять другого, жалела, сочувствовала, помогала.
Она была из той редкой породы, для которой приветствие "Как жизнь?" - действительно требует обстоятельного ответа на вопрос, а не просто дань вежливости.
Эти дары сопричастности, требующие от Иоанны невероятных усилий, были Лизе даны изначально.
- Господи, что бы мы без неё делали?" - думала Иоанна.
Семья их, несмотря ни на что, производила в эти годы "катастройки", когда "волосы застревали в горле", "кровь вставала дыбом" и " кости стыли в жилах", впечатление вполне удачливой.
И экспортный Денис, и преуспевающий Филипп, и Лиза с детьми, вполне воспитанными, "воцерковлёнными", без буржуазных замашек. Да и свекровь с её новым умопомрачительным креслом...
И всё же было что-то тревожно-нехорошее, воландовское - и в этом кресле, и в мелодии мобильника, и в артемкиной видеокамере.
И в показанных в новостях кадрах - то бомбардировки Ирака, то какой-то тусовки, до тошноты пошлой, обжирающейся и пресмыкающейся.
То бала юных элитных отпрысков в бархатных, декольтированных платьицах, с драгоценностями на детских шейках, - в чудовищной, до наглости назойливой рекламе. В злобном и, к сожалению, вполне заслуженном комментарии свекрови.
И присоединившейся к застолью её приятельницы-хирурга, объявившей, как о конце света, что скоро медицина станет платной и дорогостоящие сложные операции уже сейчас простым гражданам недоступны...
Во всём этом действительно был какой-то второй план с мельканием хвостов, копыт и говорящих чёрных котов.
- Между прочим, Егор Златов, этот ваш блаженный, бард этот - ну всё про свечу пел... - теперь, между прочим, шинмонтаж открыл.
Наваривает, резину меняет... Полный примус валюты. Я недавно гвоздя поймал, заехал, смотрю - Егор.
- Что, - спрашивает, - изволите? Варим, парим, заколачиваем...
И работнички у него - ребята из ансамбля. Пашут, между прочим, не слабо.
Не веришь - адрес дам. Дать?
Споёт тебе блаженный, что не в деньгах счастье...
Неужто "И ты, Егор"?
Иоанна хотела позвонить Варе, справиться, но так и не позвонила.
Варя в последнее время тоже пребывала в некой эйфории - как же, восстанавливаются церкви, можно издавать и продавать любую религиозную литературу, вести православные кружки /чем она и не замедлила воспользоваться/.
Можно присутствовать на богослужениях прямо дома, во время телевизионных трансляций, и лицезреть сильных мира сего со свечками в руках.
Варя развила бурную деятельность после отъезда Глеба, увлекшись идеей восстановления монархии.
Иоанна кивала - да, новые церкви и вожди со свечками - всё это прекрасно.
Но мерещился почему-то опять-таки булгаковский Иванушка Бездомный. В кальсонах и рваной толстовке, с бумажной иконкой и венчальной свечой. Гонимый силами тьмы.
Последнее время даже варины восторженные охи-ахи стали ее раздражать, не говоря уже о реакции на происходящее других знакомых, с которыми она иногда по необходимости встречалась.
Да что они, слепые? С ума посходили?
Потом она устала спорить до хрипоты, проклинать, негодовать, выслушивать в ответ такие же яростные злобные обвинения в консерватизме, большевизме, фашизме и идиотизме.
Пришли весна, лето 93-го с привычными огородно-цветочно-торговыми хлопотами. Пенсии ни на что не хватало, всё дорожало. Небольшой её цветочный бизнес выручал, хотя уже появились в продаже роскошные голландские розы, хризантемы, лилии, постепенно вытесняя знакомых цветочниц из Сочи, Киева, Кишинёва с их размокшими картонными коробками.
Всё уже становился круг покупателей, многие из прежних клиентов - учителя, инженеры, врачи, даже актёры - теперь спешили мимо, пряча глаза.
Появились бритоголовые в вишнёвых пиджаках, бледнолицые в чёрных пальто до пят, их субтильные, донельзя костлявые подружки в дорогой коже с подрумяненными скулами и скрипящими коленками.
Чтобы выдержать конкуренцию с забугорией, приходилось делать всё более замысловатые букеты с целлофановыми выкрутасами и бумажными лентами. Появились бедняки, выпрашивающие косточку на суп, и дети, промышляющие гнилыми персиками.
Группы каких-то то ли афганцев, то ли десантников "под мухой", время от времени крушащих прилавки. Омоновцы с автоматами и собаками - в поисках наркоты.
Но в дикий рынок она, можно сказать, вросла безболезненно. Если не считать этого нарастающего ощущения разваливающегося жизненного пространства, цепной реакции распада всего и вся.
Подземный гул вселенской катастрофы, разверзающейся бездны, готовой поглотить эти вишневые пиджаки, пирамиды киви и бананов. Яркие папуасские прилавки вместе о вальяжными покупателями, черноволосыми продавцами, бомжами, голодными попрошайками и натасканными на наркоту псами.
И ещё качающих какие-то права совков, не понимающих, что "случилось страшное".
Что разбужены "уснувшие российские бури, под которыми хаос шевелится".
И вообще - "молилась ли ты на ночь, Дездемона?"
Повальное всеобщее безумие.
Бубонная чума, кромешная богооставленность и махровая бесовщина, несмотря на весь этот внешний религиозный "ренессанс" - депутатов в рясах, батюшек, благословляющих биржи и презентации.
Среди порнухи, рекламы и боевиков по ящику - отрывки из богослужений и "жития святых".
Возвращалась она с рынка под вечер, смертельно вымотанная.
Сразу же вела гулять застоявшегося голодного Анчара. Кормила принесёнными с рынка отходами, потом до темноты делала "аварийку и неотложку" - дела, которые не могли ждать, - полить, прополоть ,срезать на завтра цветы.
И уже около одиннадцати за наскоро приготовленной, что Бог послал, едой, смотрела последние новости - очередную серию ужастика. Уповая - хоть бы что-нибудь случилось, вмиг и разом, как отцовская гневная оплеуха.
Но тщетно. Расшалившиеся дети пошли вразнос.
Оказывается, и хаос жил по своим кромешным законам.
Она переключала программы - мимо дебильных сериалов, полуголых извивающихся поп и рокзвёзд, импотентов-политиков, способных разве что держать свечку - в храме или в спальне - без разницы...
Мимо насосавшихся, как клопы, косноязычных амбалов, сильных мира сего...
Попадались в кадре знакомые лица...
Вот они, вчерашние приятели и приятельницы, братья по киношному цеху. Много лет бок о бок, душа в душу. Совместные съёмки, озвучание, монтаж, вечеринки, просмотры, неприятности, сплетни, анекдоты, брюзжание по поводу всяких главков, которые "не пущали", клали на полку, вырезали...
И всё-таки фильмы выходили, игрались спектакли, печатались книги, и многое, в общем-то, было можно. Только не сразу, не напролом, хорошенько подумав.
Потом скандальные съезды, перевороты - блины на тёплой сковородке. Всякие "хватит" и "долой".
Хозрасчёт, гласность и "это сладкое слово "свобода"...
Ну и что?
Кто из них, какие нетленки создал или сообщил миру по сравнению с проклятым "застоем"?
"Метили в коммунизм, попали в Россию". Всё в одночасье рухнуло.
Откуда эта патологическая звериная ненависть к Родине, к бывшим охранникам её безопасности?
Которые пусть излишне бдительно, смешно и по-дурацки, но худо-бедно несли свою службу, охраняя нас и наше жизненное пространство от нас же самих?
Выплеснуть помои со дна души на головы граждан безо всякой цензуры - разве не кайф!
И за это ещё приличные гонорары в валюте, по миру прошвырнуться, в казино сыграть, стриптизы там всякие, ночные клубы...
Как высказался один покойный бард, Царство ему Небесное:
- Пусть во время Октябрьских волнений погибли женщины и дети, зато я теперь могу поехать в Париж...".
Воландовский сеанс черной магии.
Переодевшись в заграничное тряпьё, граждане топали модными туфлями, хватали сыплющиеся с потолка червонцы, а воландовская свита потешалась над ними.
И уже к вечеру забЕгали по стране босые полуголые личности.
Червонцы-ваучеры и вожделенные миллионы обернулись бумажками.
Заполыхал огнём, казалось, незыблемый дом - осквернённый нечистью.
Чубайс на оба ваших дома!
По ящику мелькали знакомые лица "кающихся".
Чиновников, писателей, актёров, больше всего номенклатуры.
Жгли партбилеты - ритуальный пропуск на "пир богов".
"Да мы никогда"! "Да мы всегда"... - "товарищей", не выдержавших вакханалии.
И ведь никто не заявил:
- Если считали систему столь ужасной и преступной и молчали, пользуясь всевозможными благами и помогая её укреплять, значит, подлецы вы, братцы!
И каяться вам надо перед людьми и Богом до конца жизни, а не ходить в мессиях.
А если полагали, что огромная страна, своим иным образом жизни бросившая вызов всему прочему миру, - может быть святой в условиях жесточайшей холодной войны и враждебного окружения, - значит, идиоты вы.
И надо до конца дней лечить головку.
Кру-угом, на сто восемьдесят градусов! И как дружно...
Вспомнился ей Хан, смерть Лёнечки, её злополучный очерк. Сегодня так, завтра эдак - как прикажете...
Сегодня - Мальчиш-Кибальчиш с его "военной тайной", завтра Плохиш с бочкой варенья...
И надо же, юмор Князя тьмы - ребята из одной семейки. Гайдары. Преемственность поколений.
Воистину в чисто вымытый дом вселяется семь бесов.
"Теплохладная" номенклатура несколько десятилетий под видом элитных цыплят вызревала в змеином инкубаторе. И, наконец, дождалась своего часа. Вылупилась!
А теперь, после долгого вынужденного поста, пребывания в "благочестивой скорлупе", сдерживавшей змеиные инстинкты - расползлась, пожрав собственную скорлупу, по стране.
Шипя, жирея, наглея...
Всё менее интересные, до ужаса пошлые и откровенно-звероподобные, карикатурные...И всё же страшные именно этим своим вдруг всенародно разверзшимся "подпольем" - гады.
И выводок этот с ядовитыми жалами и шипением про "демократию и права человека" был откровенно антиправославным, антихристианским.
Против всех заповедей разом.
Ворошили какие-то стародавние события, лили ушаты грязи на покойников, устраивали откровенные телевизионные шабаши с убиением животных и символическим поеданием трупов...
И на полном серьёзе провозглашали, что вся многовековая история поисков Истины ни хрена не стоит.
А истина - в баксах, в презентациях, в вояжах, тампаксах и газете "Спид-Инфо".
Пакостили, расшатывали и смывались.
Кто за бугор на постоянное жительство, кто "читать лекции", честно отработав право на сладкую жизнь. Обратно возвращаться в "освобождённую от коммунистического рабства" страну не спешили.
Только единицы ужаснулись содеянному и повинились.
"Метили в коммунизм, попали в Россию..."
Мелькал порой в детских передачах со своими насекомыми Антон Кравченко /слава Богу, без плевков в прошлое/. Просто человек радовался, что теперь можно самому что хочешь издавать, были б деньги.
Но последних, видимо, всё же не хватало, и Антон надолго исчез.
По слухам, вместе с женой отбыв куда-то в забугорье - Нину пригласили для научно-исследовательской работы то ли в университет, то ли в лабораторию.
Мелькала разбогатевшая и раздобревшая на бесконечных презентациях Регина, хозяйка картинной галереи, а может, и не одной. Со своими вернисажами, новоиспечёнными
"гениями" и мемуарами о "властью гонимых", но ею, Региной, хранимых.
В том числе и о Дарёнове.
Потом исчезла. Совсем.
Регину убила какая-то шпана по дороге от гаража к дому. Не из-за шедевра - из-за шубы. Даже не норковой, обычный мутон. Удавили обрывком провода, выдернули серьги из ушей. Сапоги сняли, шубу и что-то ещё.
Иоанна больше слушать не смогла, выключила "Криминальную хронику", сидела неподвижно, уставившись в мёртвый экран.
"Та" Регина в серебристо-брючном костюме живо и пронзительно улыбалась из прошлого.
- Господи, что же это... Сделай что-нибудь. Господи!..
В их жизнь вполз ужас - душа кричала об опасности, - её счётчик Гейгера где-то в глубине стучал с бешеной скоростью. Хотелось забиться в нору поглубже, обхватить руками колени и тихонько поскуливать от страха.
Их насильно втянули в какую-то кровавую игру с неизбежным проигрышем, где вместо карт и фигурок - живые люди, а вместо доски - изнаночное подполье.
Спасала Иисусова молитва, постоянная, сердцем, как учил Ганя. И его прощальный подарок - закатная дорога в вечность.
Она ступала на неё и чувствовала, что Ганя рядом - его тепло, дыхание.
Смилуйся, Господи...
Впереди был Огонь. Он разгорался ярче с каждым их шагом, и страх оставался там, позади.
Разбуженный шевелящийся хаос клубком гадов откатывался вместе со страхом. Хаос боялся Огня и отступал.
И она понимала, что этот хаос-страх - в ней, внутри. И чтобы сжечь, спалить его, надо тоже шагнуть в костёр.
"Мы спасёмся, выйдем, но как бы из огня..."
"Не бойся, малое стадо".