Дверь 5. Лужино.

Устами отрока.

  *   *   *
Из-за всё-таки налетевших комаров она заснёт лишь под утро.
 И приснится ей рыжая Альма, пропавшая в далёком детстве собака, которую повсюду безуспешно искала и оплакивала Яна, и тогда, и потом в снах.
Находила на несколько мгновений, прижимала счастливо к себе, дрожащую и повизгивающую от восторга, и тут же просыпалась. Или приходил другой сон, оставалось лишь ощущение тёплого трепещущего тельца и тоска по этому ощущению.

Но в нынешнем сне Альма по-хозяйски, как в детстве, проскользнёт в дверь, возьмёт из миски кость и ляжет у порога. А на безмолвный вопрос Яны стукнет хвостом, не отрываясь от кости, и тоже безмолвно скажет^
- Да, я здесь живу. И жила всегда, с тех пор как ты меня искала, когда была маленькой, и потом в снах.
И вот теперь ты нашла меня, и отныне мы будем вместе.

Сон был настолько реальным, что Яна, открыв глаза, глянет первым делом на дверь, и не увидит, разумеется, никакой Альмы.
Но тоски не будет, а спокойная уверенность, что она где-то здесь, скорее всего в саду. Или возле ганиного домика, или убежала на дорогу по собачьим своим делам.
И стоит лишь позвать - солнечным бликом мелькнёт среди зелени её лисий хвост.

Яна стояла на балконе, чувствуя на щеке и руках едва ощутимое тепло разгорающегося где-то за придорожными тополями солнца.
И сад, и дом, и вьющаяся каприфоль, и другие цветы там, внизу, тоже повернувшиеся к солнцу в блаженно-трепетном предвкушении жаркого дня, - странно, всё здесь, как и Альма, будто давным-давно ждало её.

Всё, кроме людей, разбредшихся по саду - в одиночку, по двое, группами. С книгами, лопатами, тяпками, лейками. Каждый делал своё дело - рыхлил, полол, поливал, читал на скамье, так же подставив щёки разгорающемуся солнцу.
Они отторгали её, хоть и улыбались, кивали, но как-то натянуто.
Впечатление это было ещё более ощутимым, чем вчера - впрочем, натянуто они были и друг с другом.

Яна ожидала увидеть некое восторженное экзальтированное слияние в едином молитвенном порыве - ничего такого. Никогда прежде не встречала Яна такого странного разобщения - даже за прополкой на одной грядке - каждый сам по себе.
Ни словечка, никакой попытки сближения.

Вот двое спорят на скамье, горячо, страстно, о чём-то Иоанне непонятном. Выяснили, что к чему, и сразу же, совершенно потеряв интерес друг к другу, разошлись.

И даже утренним молитвам на веранде внимали хоть и вместе, но всё равно каждый сам по себе...

Только дети были стайкой - перешёптывались, перемигивались, переталкивались, чтобы по окончании молитв с родительского разрешения выкатиться единым ликующим клубком с веранды, через сад и сквозь забор.

- Ку-паа-ться!. .

Яна последовала за ними. В заборе оказалась калитка, за калиткой -тропинка между чужими заборами. 3аборы кончились, начался лесок.
Яна сняла туфли и, роняя их то и дело, добежала по тропинке до круглого лесного озерца, наполовину затянутого ряской и кувшинками. Там, где, видимо, помельче и почище, плескалась малышня.
Мальчик постарше зорко следил, чтобы никто не утонул.

- Дальше коряги нельзя! Вера, ты знаешь, что такое послушание?

Иоанну мальчик приветствовал чем-то вроде поклона. Она узнала Егорку Златова.
Хотелось искупаться, но бельё её мало походило на купальник.

- Всё, живо выходим, и на солнце вытираться! Скорей, я вам стрекозу покажу.

Деликатно уводя детей, Егорка протянул ей полотенце:

- Возьмите, вернёте маме. Мы вас подождём, здесь местами очень глубоко.

- Идите, ничего со мной не случится, - улыбнулась Иоанна.

- Никогда так не говорите, это гордость. Всё во власти Божией.

От его неулыбчивого взгляда ей стадо не по себе. Ну и мальчик!

Пока она пыталась плавать, путаясь в водорослях, он вытирал детей, одевал, не глядя в её сторону/ B всё же - спиной, что ли? - почувствовал, что она выходит из воды.
И только тогда исчез вместе в детьми.

И у калитки он ждал её, чтобы закрыть изнутри на задвижку.

- Собаки забегают, грядки топчут, - пояснил он, - Мама просит вас к завтраку.

- Благодарствую, - в тон ему сказала Яна.

Кувыркнулось сердце - на скамье поджидал её Ганя.
Неужели она так никогда и не привыкнет?

Он спросил испуганно, когда она собирается уезжать.
Она ответила, что никогда не собирается, вот только привезёт кое-что необходимое и засядет писать с дядей Женей детектив.
Ганя поначалу решил, конечно, что она шутит, потом просиял:

- Вот и хорошо, привезёшь мне краски... Я молился, чтоб ты не уехала.

Какое у него лицо!..
Она опять подумала, что к счастью, видимо, невозможно привыкнуть. Что его труднее, оказывается, выдержать, чем горе. Что от него тоже разрывается сердце, и всё время хочется плакать.
И вообще умереть.

- Пожалуйста завтракать, - позвал снова Егорка.

Все уже сидели за столом на веранде. По лицам Вари, Глеба, и деда Иоанна поняла, что разговор состоялся.

Дед, видимо, плёл про детективное соавторство, Глеб сверкал угольными своими глазищами. Варя оправдывалась, что Яна ведь может и в машине своей поселиться, или где-то неподалёку, очень даже запросто.

Так или иначе, худшее, видимо, было позади. Прочли молитву, съели по тарелке вермишели с томатным соусом "Южный" и свежей зеленью, выпили кто чаю с вареньем, кто черный кофе с сахаром - на выбор.
Ели-пили молча. Только когда обнаружилось, что дед пьёт кофе с вареньем, Варя не выдержала.

- Нет, дядя, ты меня сегодня уморишь...

И напрасно он доказывал, что отдельно пьёт кофе и отдельно ест варенье, - все не то чтобы смеялись, но оживились.
И оттаявший Глеб сказал, что раз на то пошло, он просит Иоанну ехать не сегодня, а завтра, после обеда, чтобы доставить в Москву отца Киприана. На что та, разумеется,
согласилась.

*   *   *

Новые ганины работы ей в тот день посмотреть так и не удастся - успокоенный, что она никуда не исчезнет, он сразу же после завтрака скрылся в мастерской, сказав ей:
  -  Приходи...

Но она не стала мешать, осталась на половине Глеба /флигель был разделён надвое/, что Глебу понравилось.
Было трогательно наблюдать, как он ревностно опекает Ганю, считая, видимо, что сам Господь поручил ему ответственнейшую эту миссию. Потом в отсутствии Гани он сам ей покажет его последние работы на Евангельские сюжеты - "Вифлеемская звезда", "Зачем ты усомнился?" /Христос подаёт руку тонущему Петру/, "Исцеление слепорождённого".

Всё, кроме "Преображения Господня", над которым Ганя работал все каникулы и никому не показывал.
Свет Фаворский. Тема преображения смертной плоти, победы Христа над смертью.

Глеб попытается завести с ней профессиональный разговор о ганином величайшем мастерстве и "новом слове" - она лишь отмахнётся, сказав, что ничего в этом не смыслит.
Что она понимает вариных больных - ей тоже хочется просто приложиться к руке Христа или краю одежды на ганиных картинах и заплакать.

Но это потом.
А пока она не стала мешать Гане, - осталась в проходной глебовой половине среди икон, детских рисунков - тоже на духовные темы.
И самих детей, расположившихся с бумагой, цветными карандашами и красками за длинным деревянным столом. Ей хотелось посмотреть, что они там с таким увлечением рисуют, но она боялась Глеба и смиренно рассматривала иконы.

Потом Глеб велел вытащить стол в сад и там рисовать, чтобы не шуметь и не мешать "отцу Игнатию". Сказано это было, разумеется, в её адрес.

Яна задержалась возле Егорки, который расчищал очень тёмную икону со сколами и царапинами.

- Старинная?

- Да нет, начало девятнадцатого. Видите, складки на одежде, объёмность. Вот эта - семнадцатый.

Яна выслушала небольшую лекцию, как распознавать возраст икон, что такое "ковчег", и что краски по-настоящему следует приготавливать из различных минералов - из малахита, ляпис-лазури и охры.
Что Господь даровал нам для росписи храмов все цвета радуги - Егорка так и сказал про радугу.

- На кого он похож?, - думала Яна.
Тёмнорусые гладкие, на косой пробор, волосы, по-детски нежный рот плотно сжат, напряжённый прищур тёмных, как у Глеба, глаз.
Будто какая-то неведомая точка меж ним и собеседником приковывает его внимание. Будто с точкой этой, или сам с собой, ведет он разговор.
Чуть оттопыренные уши...

- А это что? - спросила Иоанна про приколотый к стене детский рисунок.

За тонкой перегородкой скрипели под ганиными шагами половицы. Что-то упало, покатилось...

- Это - "Жадность". Каждый рисовал свой самый большой грех. Видите, рюкзак набит вещами, до Неба никак не добраться.
Вот "Лень", "Непослушание"...
"Ложь" - чёрные птицы изо рта.
"Лакомство"...

Человечек был изображён в фантике из-под конфеты "Ну-ка, отними!". Будто в гробу лежит.

- А конфеты разве нельзя?

- Просто нам это неполезно. Тело должно служить человеку, а не наоборот. Лакомство - подчинение телу, это не хлеб. А наше тело смертное. Значит, ты служишь смерти.
Потому и гроб.

-Логично. А это - Царство Божие?

Её поразило, что дети рисовали Царствие таким же, как её сверстники когда-то - Светлое Будущее. Прозрачные дворцы, яркие сказочные плоды на деревьях, золотое с голубым небо... Люди с крыльями парят среди разноцветных птиц и бабочек.

- Расскажи, - попросила Яна, - А ты как себе представляешь Царство Божие?

Егорка задумался.
Но тут ворвался Глеб и велел им идти болтать на улицу и не мешать Гане. Сказано это было, безусловно, для Яны, но и Егорка стал послушно вытирать руки.

У Гани за перегородкой опять что-то упало.

В саду уже вовсю неистовствовало солнце, дети в густой тени под вишнями старательно рисовали недельные свои грехи.
И Иоанне не хотелось отходить от домика, где она каждой клеткой блаженно чувствовала близкое ганино присутствие. Она села на скамью, куда ещё не пришло, но неотвратимо приближалось солнце.
Глеб покосился на неё, но промолчал.

- Это и есть Царствие Божие, - подумалось ей, - И ничего больше.
Жаркий день в Лужине, сине-золотое небо, Ганя за стеной рядом, дети рисуют свои грехи под вишнями.
Грехи из прошлой жизни, ибо в Царствии уже ничего плохого не будет...

- Я, кажется, знаю, - сказал Егорка, садясь рядом, - Ну, как я себе представляю... Помните?

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я!..

- Это - прекрасный любящий мир. Всегда. И я, и все - всегда. На земле так не бывает.

Иоанна невесело кивнула,

- Ты вправду в это веришь, Егорка?

-Видите дельфиниум? У него такое крошечное семечко, а смотрите, какой вымахал куст... А семечко умерло, чтобы стать кустом. И очень красивым...

- Так ведь и куст умрёт...

- Да, потому что он во времени и пространстве.
Время знаете что такое? Это - болезнь вечности. А душа - из вечности.
Вот я сам придумал доказательство. Хотите?

-Ещё бы!

- Вот ваша душа, ваше "Я" появились на свет в определённом времени и месте, от определённых родителей. Раньше ничего такого не было.
Могли вы появиться от других родителей в другом времени и месте?
Иными словами: ваше "Я" - это чудо или биохимия?

- Не понимаю...
С мальчиком-вундеркиндом Яна общалась впервые.

- Ну, если бы Вы теоретически могли появиться от других родителей...Значит, это не сочетание молекул, ваша душа, а чудо, тайна.

- А если это, как ты говоришь, биохимия?

- Тогда тем более. Тогда, значит, была какая-то изначальная формула появления вашей души на свет. Откуда она взялась, эта формула, а?

- А если одновременно?

- Одновременно?
Вот вы положите одновременно в разные ёмкости разные активные вещества - разве у вас получится одно и то же?
А здесь не просто молекулы, а душа!

Значит, как ни крути, был замысел вашего появления на свет. А замысел бессмертен.

Вот Пушкин сочинил "Онегина", сколько актёров умерло, которые его исполняли, а Онегин никогда не умрёт.
И музыка не умрёт.
"Лунная соната", например...

- Но разве мы соответствуем Замыслу?

- Конечно нет. Всё лишнее и плохое должно сгореть, это и есть ад.
Апостол Павел сказал, что мы спасёмся, будто из огня.
Иначе нельзя - какое же Царство, если в нём будет тьма?

Представляете, вечная тьма? Вечное зло?
Вы знаете, почему Господь изгнал человека из рая?

- Вкусил запретный плод? - не слишком уверенно спросила Иоанна. Разговор всё более увлекал её.

- Дело в том, что в раю человек был бессмертен и безгрешен. Он был как счастливый маленький ребёнок, который не знает, что есть зло.
А вы сейчас спрОсите меня, откуда в раю взялось зло, так?

- Ну, допустим, спрошу.

- Бог не создавал зло. Зло - это просто - отсутствие Бога. Как тьма - отсутствие света.

Господь назвал себя Иегова, что значит "Сущий".
Только Он по-настоящему есть, потому что Он всегда.
Это Он сотворил время и пространство, в котором мы живём.

Мне кажется, Господь сотворил для нас пространство и время, чтобы мы не оставались вечно злыми.

Когда люди ослушались Бога, и выбрали тьму, им нельзя было больше оставаться в раю, потому что там есть Дерево жизни.
И если б они вкусили от него, то остались бы вечно злыми. То есть вечно отлучёнными от Царства.

И тогда Бог сотворил для нас временный мир, чтоб мы могли исправиться. Сотворил из ничего, из одной точки...
Даже меньше точки, я читал - десять в минус тридцать третьей степени меньше точки, представляете?

Это было космическое яйцо чудовищной плотности. И вдруг оно взорвалось, и полетели во все стороны галактики, звёзды до расстояния в 13 миллиардов световых лет.
А потом всё это будет падать обратно и наступит конец света.

*   *   *

Постоянно задавать себе "вечные" вопросы и искать на них ответы было любимым егоркиным занятием. Если он не находил собеседника, то рассуждал сам с собой.
В его голове, в сердце, все время шла невидимая работа.
Но этот странный мальчик совсем не был "не от мира сего".
Если надо было что-то починить, разобраться, почему не качает насос, или почистить дымоход или прибить гвоздь в труднодоступном месте, - всегда звали Егорку.

Он был физически крепким, сильным, дела все прокручивал играючи, между прочим.
Но, пока руки его делали, что-то внутри работало. Он мог тут же затеять разговор на высокие темы, что-то прибивая, обстругивая или припаивая.

Но это Иоанна узнает потом. А покуда чадо Глеба и Вари поведало Иоанне, что все попытки определить Бога - от гордости.
- Ну там Высший разум, Абсолютная идея...
Нам сказано, что Бог -  Истина, а Истина - от слова "есть", то есть "быть".
А ещё - что это путь и жизнь. То есть - единственный путь жизни и бессмертия, другого нет.

Бог - абсолют и совершенство, поэтому не может быть Разумом. Он и так все изначально знает, верно?
И Ему не было необходимости создавать человека. Он просто захотел поделиться ещё с кем-то счастьем "БЫТЬ" и сотворил нас.

Но мы выбрали смерть и теперь Ему приходиться нас постоянно спасать. Если, конечно, просим, потому что иначе - нарушение свободы.

Ради нас Он даже стал человеком и умер на кресте, искупив грехи всего мира своей Кровью. Значит Бог - это Любовь...

Он нас сотворил для счастья, а теперь с нами мучается.
И конечно, Он это всё предвидел.
Но другого пути не было, иначе не было бы свободы...

Еще Егорка сказал, что долго думал: если Бог - Любовь, то кого Он любил до сотворения мира?
Ибо если существовал тогда лишь Он, то значит Он любил Самого Себя. А так быть не может.

И поведал Иоанне о тайне Святой Троицы - Боге-Отце, Боге-Сыне и Боге-Духе Святом, сплавленных любовью воедино.
Егорка сказал, что когда люди любят друг друга по-настоящему, они становятся как бы одним целым, и это называется " двоица".
А Бог - Троица.

Иоанна слушала, как двенадцатилетний мальчик рассуждает о настоящей любви.
И всё в ней, как магнитные стрелки, были повернуты к полюсу по имени Ганя.

- Троица - это как Солнце, оно даёт свет, тепло и жизнь.
Свет, тепло и жизнь нераздельны, а вместе это - солнце, оно даёт всему жизнь.
Без него - конец.

Но Троица никогда не погаснет. Она вечна.

Однако от Тепла и Света можно самому отключиться и погибнуть.
Люди так и делают часто, и наступает зло и тьма, а винят они за это Бога. Хотя зло и тьму Бог не сотворил, это просто- отсутствие Бога.

А ещё многие спрашивают, зачем надо было человеку этот выключатель показывать... Но тогда надо спросить, зачем вообще было сотворять человека?

- Ну и зачем?

-Я уже сказал - подарить нам счастье жить.
Сотворил по Своему Образу и Подобию и сказал: "вы - боги".
И сотворил прекрасный мир для нас. Небо, солнце, траву, деревья, птиц, цветы...

- В семь дней.

-Только это не наши дни, у Бога день - как тысяча лет.
Сначала были созданы разумные бестелесные существа - ангелы, потом - Адам и Ева.
Но и у них тело было иное, чем у нас, бессмертное.
И вообще я читал, что это был один человек, а не двое. Из двух начал, мужского и женского.
Адам и Ева, двоица...

- Вечно ты фантазируешь, - бросил невольно прислушивающийся к разговору Глеб, - Вот я скажу отцу Киприану, что ты опять за своё...

-Ты уже ябедничал, а отец Киприан сказал: "Пусть себе"...
Нет, правда, пап, вот и в Библии написано:
"И сотворил Бог человека, мужчину и женщину сотворил их".

То в единственном числе, то во множественном... Почему?

"И будут одна плоть"... Двоица.
Тот двойной человек, они, двоица, была... были бессмертны.
Им ведь не нужно было размножаться, чтобы продолжать род. Они любили друг друга божественной любовью и были единым существом.

Глеб опять хотел что-то возразить.

- Пусть, очень интересно, - Иоанна вовсе не лукавила, - Ребята, у вас потрясающий парень!

- А вот хвалить отец Киприан не благословил, - нахмурился Егорка, - Велел не мешать размышлять, но не хвалить.
- Ладно, ладно...

- Ангелы были, как боги. Они ведали добро и зло и знали, что зло - это непослушание Богу.

Но некоторые из них захотели занять его место и восстали, и были низвержены с неба на землю.
И тогда самый главный из них, дьявол, одержимый злобой, соблазнил Адама и Еву ослушаться Бога и съесть запретный плод.
А ведь Господь предупреждал: "Смертию умрёте!"

- Так не умерли же?

- Умерли.
Не сразу, конечно, но в мир вошла смерть.
У дьявола всю дорогу так, - вроде бы ничего, а расплата приходит потом. Он врал, когда говорил:
- Ничего не случится, Бог просто вас пугает...

А получилась вселенская катастрофа. И человек был будто разрублен надвое, потому что стал смертным.

И ему пришлось размножаться, чтобы совсем не исчезнуть. Размножаться и дробиться.
И каждое предыдущее поколение стало навозом для последующего, и каждое последующее убивало предыдущее.
И вечная жизнь обернулась вечной смертью.
Это было просто продление рода, а не жизнь...

- Затянувшаяся агония, - кивнула Иоанна.

- Вечное слияние двух половинок, двоицу, заменил инстинкт размножения, кратковременное слияние двух тел.
Это - ловушка для продолжения рода.

И вечная тоска по небесной любви, которой нет на земле.

- Ну, начитался Бердяева! - буркнул Глеб, - Разве Господь не благословил брак и чадородие?

- Благословил как наказание.
"В муках будешь рожать детей" и "проклята земля за тебя, терние и волчцы произрастут тебе"...
"Прах ты и в землю возвратишься" - это же наказание!

- Наказание во спасение, - сказал Глеб, - Для тех, кто умеет терпеть. "Претерпевший до конца спасётся".

- Я и говорю, началась трагедия.
Прежде люди не умели отличать добра от зла и их нельзя было судить по закону, теперь же закон их судил за грехи.
Вот некоторые говорят - зачем нужно было это дерево в раю, да ещё запрет: Не ешьте! Может, они бы и не съели... И ни смерти не было бы, ни зла...

Но тогда бы и свободы не было. Потому что свобода лишь там, где выбор: слушаться или нет.

А они отвечают:
- Вот и хорошо, и не надо никакой свободы...
И были бы мы роботы...

- Счастливые роботы, - сказал Глеб, - Или несчастные человеки, не желающие стать богами.

Тема Достоевского.
Согласны ли вы быть вечными младенцами? Стоило ли для этого создавать мир?
Нет, наверное.

- И Господь бы простил, если б человек покаялся.
Но Ева свалила вину на змея, Адам на жену.
И тогда Господь понял, что они неисправимы и прогнал их из рая, потому что у Него не было другого выхода.
Вдруг они бы вкусили от древа жизни и снова стали бессмертными.
Бессмертное зло - что может быть страшнее?

Так человек оказался среди дУхов злобы поднебесных.
Звери, природа - раньше человек был их царём, как задумал Господь.
Но когда человек потерял связь с Богом и стал слабым, природа, звери, духи природы, всякие там Вулканы и Зевсы взяли над ним власть.

И он стал им поклоняться, превратился в язычника и совсем забыл Бога.

Прежде Дух Божий главенствовал над душой и телом, тело было бессмертно, а душа - бесстрастна. Не знала гордости, жадности, злобы, зависти.
И тело тоже пало - стало объедаться, опиваться, наряжаться, распутничать.

Духи тьмы искушали человека. Он теперь служил им, телу и страстям, начал терять Образ Божий, превращаясь в животное.

Господь наказывал человека. Потоп, Содом и Гоморра, засуха, тьма Египетская...
Дал Закон - десять заповедей. Исполняй - и спасёшься.
Но человек предпочитал погибель.

Тогда Господь понял, что у Него есть лишь один способ спасти нас - Великой Своей Любовью.
Умереть, искупив наши грехи своей кровью.
Самому стать человеком, пройти земной путь, показать, как надо жить, и принести Себя в жертву.
Иисус Христос, Сын Божий, Слово Божие.

Он родился на земле от Духа Святого и Пречистой девы Марии.
В нём не было первородного греха, но Он взял на Себя грехи всего человечества, всех людей, которые когда-либо жили, живут или будут жить на земле.
И искупил их своей кровью.

- Я не совсем понимаю, что значит "жертва". Почему нужна именно кровь?

- Здесь тайна. Я так думаю, когда, например, болит зуб - всё тело страдает, мобилизуется, чтобы этот зуб излечить.

Невинной кровью смываются грехи.
Агнец берёт на себя грехи и должен умереть, и с ним умирает грех, а организм оживает...

Господь стал человеком, чтобы человек стал богом.
Он снизошёл до позорной мучительной смерти, чтобы мы возвысились.
Он умер, чтобы мы жили.
Умер временно, чтобы мы с Ним жили вечно. Он победил грех и смерть.

Теперь уже не только Иоанна с Глебом, но и дети слушали Егорку.
Вишни, птицы, пчёлы, весь разомлевший от жары сад, и рыжий дух Альмы у ног Яны слушали Егорку.

Который потом признается, что мама его попросила "просветить" гостью.

- И Бог всё знал заранее?

- Конечно, ведь время сотворено только для нас. Он всё знал и знает изначально.
Но мир так и задуман.
Если бы Творец не знал результата, то отказался бы от замысла!

Значит, всё получится. Всё кончится хорошо.
Но путь - очень трудный. И Господь его с нами разделил.

Он был человеком. Он молился в Гефсиманском саду до кровавого пота, чтобы не отступить перед неизбежными страданиями.

Люди не поняли Его.
Он подарил им вечную жизнь в Царстве, а они жаждали золота, земной власти, земных утех, славы.
И все от Него отреклись, все оставили.
Даже ученики. Апостол будущий, Пётр испугался и предал.
Даже Отец Его оставил.

- Неправда! - возмутилась одна из девочек.

- Правда.
Бог и грех несовместимы, а Христос на Голгофе взял на себя грехи всего мира.
Потому и воскликнул на кресте:
- Отче, зачем Ты Меня оставил?
И даже в ад сошёл к грешникам и спас их. И нас спас. Тех, кто как Пётр тонущий кричит:  -Господи, спаси, погибаю!

- Орут, а ведь грешат всё равно...

- Если мы исповедуем грехи и каемся, их берёт на Себя Господь.
Но грехи мира растут, и Ему всё тяжелее и больнее.

И если бы мы любили Его...

- А Витька зеленый крыжовник ел - вставил один из малышей.
- А ты не ябедничай, о своих недостатках думай, - обрезал Глеб, - вон их у тебя сколько, в альбом не влезают...

- Человеку трудно не грешить, - продолжал проповедовать Егорка, - Это только святым по силам. Так у них какой пост был! Молитва, затвор...
А мы, мы что...

Но Господь всё может. Сказано:
- Покайтесь, веруйте в Евангелие, и Я воскрешу вас в последний день.

- И ты веришь в воскресение мёртвых? Из костей, из праха?

- А как же из двух клеток вы, например, получились? Вон какая - руки, ноги, видите, слышите. Вопросики задаёте...

- Ладно, давайте ваши "грехи", только подписать не забудьте. Вечером батюшке отдадим, - сказал Глеб, забирая листки у малышей, - А теперь с Егоркой на озеро.

- У-РА-А!

*   *   *

Иоанне было очень стыдно, но она многого не знала из того, что поведал Егорка. Когда-то давным-давно пролистала Евангелие, что-то где-то слыхала, что-то читала...

Конечно, она верила в Бога, в некую высокую и недосягаемую власть и силу над собой, которая иногда слышит, иногда милует, иногда снисходит, иногда гневается.
Но почему-то никогда не ставила этот вопрос вопросов во главу угла. Не связывала со смыслом жизни, с образом жизни.

Вопрос этот впрямую упирался в веру в бессмертие, только в вечности он ей становился интересен.
А поскольку "там" был то ли сплошной мрак, то ли проступали в этом мраке какие-то туманные проблески, не более, то и сущность учения Христа, как и любое другое религиозно-философское учение, и её нежелание досконально разобраться, изучить и сделать выводы, её постыдная инертность были адресованы ей самой скорее к пробелам образования, этики, но не больше.

Детская вера в Бога Ксении плюс мистический опыт и некоторые достаточно дремучие изыскания на уровне изобретения велосипеда - вот и всё.

Ганя, в отличие от Егорки, не любил теологических изысканий.

Поэтому так вышло, что именно Егорка стал первым учителем Иоанны.

- Спасибо за сына, Глеб. Мы в этих вопросах, наверное, неандертальцы.

- Кто это "мы"?

- Наша так называемая интеллигенция. Я вот, например, всю жизнь думала, что раз Бог на иконах изображён человеком, а мы сотворены по Его образу и подобию, значит, в церкви поклоняются человеку. И верить в это смешно.
Надо "учиться и учиться".

- Ну, это дело поправимое, у нас неплохая библиотека. Ксерокс, правда, но кое-что есть. Егорка вот всё перечитал.
Только не хвалите его, пожалуйста.

Перефразируя известное выражение, получается:
  "Существую я и мои искушения" ...
А самое страшное дьявольское искушение - гордость, она ангелов с неба низвергла.

Оно, может, и хорошо, что Егорка во всём "пытается дойти до самой сути", но если возгордится - погиб.

Вот, к примеру, простая трава - все её топчут, а она встаёт себе. А какой-нибудь гордый дурак-стебель стоит торчком, а наступил кто - хрясть. И нету, сломался.

- Па, мы пошли!

На плече у Егорки - знакомое километровое китайское полотенце с оранжевыми хризантемами. Одно на всех.

Русые гладкие волосы на косой пробор, нежный детский рот плотно сжат, глаза, чуть сощурясь, смотрят будто не на отца, а на лишь ему видимую точку.

Он так и с Иоанной разговаривал - будто сам с собой рассуждал.

На кого он всё-таки похож?..

 

 

А вам не надоел этот с усами?

*   *   *
"Основные задачи нового пятилетнего плана состоят в том, чтобы восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства, и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах.

Не говоря уже о том, что в ближайшее время будет отменена карточная система, особое внимание будет обращено на расширение производства предметов широкого потребления.

На поднятие жизненного уровня трудящихся путём последовательного снижения цен на все товары и на широкое строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы.

Я не сомневаюсь, что если окажем должную помощь нашим учёным, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны". /И.Сталин/

"Что касается планов на более длительный период, то партия намерена организовать новый мощным подъём народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем.

 Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 60 миллионов тонн стали, до 500 миллионов тонн угля, до 60 миллионов тонн нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей".
/И.Сталин/.

"Я думаю, что демилитаризация и демократизация Германии представляет одну из самых важных гарантий установления прочного и длительного мира".
/И.Сталин/

*   *   *

- В чём её обвиняли?
В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью... Были у неё хорошие отношения с Михоэлсом... Находили, что он чуждый.

Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Её сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК.
Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала чёрная кошка.

Она сидела больше года в тюрьме и больше трёх лет в ссылке.
Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, верней, шептал мне на ухо:   -Полина жива!
Она сидела в тюрьме на Лубянке, а я не знал.

- А вы продолжали оставаться вторым человеком в государстве?

- Формально - да. Но только для прессы, для общественного мнения.

На свободу она вышла на второй день после похорон Сталина.
Она даже не знала, что Сталин умер, и первым её вопросом было:
- Как Сталин?
Дошли слухи о его болезни.
Я встретился с ней в кабинете Берии, куда он пригласил меня.
Не успел подойти к ней, как Берия, опередив меня, бросился к ней:
- Героиня!

Перенесла она много, но, повторяю, отношения своего к Сталину не изменила, всегда ценила его очень высоко.

Шота Иванович добавил:

- Однажды один из её родственников за столом стал осуждать Сталина, она его быстро поставила на место:
- Молодой человек, вы ничего не понимаете ни в Сталине, ни в его времени.
Если бы вы знали, как ему было трудно сидеть в его кресле!"
/Молотов - Чуев/

- В последний период у него была мания преследования. Настолько он издёргался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного - это факт. Никакой человек бы не выдержал.
И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул.
Погибли такие, как Вознесенский, Кузнецов..."
/Молотов-Чуеву/

*   *   *

"И прорастут у них шерсть, клыки и когти, и распахнут окна и двери крепости твоей, и разорвут на части царство твоё, и зальют слезами и кровью.

И учёные твои будут служить Вампирии, комсомолок твоих - продадут в бордели.

Герои-воины твои - будут стреляться от нищеты и унижения, а  "братские народы" - осквернять их "братские могилы"...
/Украденная Ваучёртом Страница Истории/.

*   *   *

- В ТЭЖЭ, где она работала, вредители появились.
В Узбекистане началось. Она тогда занималась парфюмерией и привлекла к этим косметическим делам сомнительных людей.
А других, конечно, не было. Немецкие шпионы там оказались.
Жёны крупных руководителей стали ходить к ней, заниматься косметикой.

А когда в 1949-м её арестовали, предъявили, что она готовит покушение на Сталина.
Перед тем, как меня сняли из Министерства иностранных дел, Сталин подошёл ко мне в ЦК:  - Тебе надо разойтись с женой!

А она мне сказала:
- Если это нужно для партии, значит, мы разойдёмся.
В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали.

А мне никакого обвинения. Мне толком ничего не говорили. Но я из сопоставления некоторых фактов понял, и потом подтвердилось.
Дело в том, что когда я был в Америке, вероятно, в 1950 году, когда я ехал из Нью-Йорка в Вашингтон, мне был предоставлен особый вагон.
Я тогда, может, это недостаточно оценивал, это, очевидно, был вагон для подслушивания, мне его выделили, чтобы послушать меня хорошенько".
/Молотов - Чуев/.

*   *   *

- Вообще, как-то странно: вы - второй человек в государстве, а жена арестована...

- У Калинина тоже жена была арестована... Она ничего из себя не представляла, но, вероятно, путалась с разными людьми. Мнительность такая, мнительность.

Но на кого же он мог опереться? Вылез Хрущёв, которому он тоже не доверял и гораздо раньше. И, действительно, основания имел.

Некоторые считают, что Сталина убил Берия. Я думаю, это не исключено.
Потому что на кого Сталин мог опереться, если мне не доверял и видел, что другие не особенно твердо стоят?

*   *   *

- Западные радиостанции подробно рассказывали о "деле врачей". Что суд над ними должен был состояться 5 марта, и как раз в этот день умирает Сталин. Прозрачный намёк, что его умертвили.

- Возможно. Не исключено, конечно.
Берия был коварный, ненадёжный. Да просто за свою шкуру он мог. Тут клубок очень запутанный.
Я тоже держусь такого мнения, что он умер не своей смертью. Ничем особенно не болел. Работал всё время... Живой был, и очень.
/ Молотов - Чуев/.

*   *   *

"Тут Левко стал замечать, что тело её не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то чёрное".
/Н. Гоголь/.

*   *   *

"Развёртывая мирное социалистическое строительство, мы ни на минуту не должны забывать о происках международной реакции, которая вынашивает планы новой войны".
/И.Сталин/.

*   *   *

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИОСИФА:

1946 г. Выдвинут первым кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Зарегистрирован кандидатом в депутаты по Сталинскому избир. округу Москвы.
Постановление об издании сочинений И. В. Сталина.

Переговоры с премьер-министром Маршалом Чойболсан по вопросам Советско-монг. отношений.

Назначен Народным Комиссаром Вооружённых Сил и Верховным Главнокомандующим Вооружёнными силами СССР.

Участие в работе 1 сессии Верховного Совета СССР. Интервью относительно речи Черчилля в США.
Представляет Верховному Совету состав Совета Министров СССР. Утверждён Председателем Совета Министров и Министром Вооружённых Сил СССР.
Отвечает на вопросы корреспондента "Ассошиэйтед пресс", связанные с международным положением.
Приём делегации профсоюзов Польши.
Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Утверждён членом Оргбюро и Генеральным секретарём ЦК ВКПб.
Переговоры с финляндской правительственной делегацией по вопросам советско-финляндских отношений. Приём генерального секретаря ООН.
Постановление "О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах.
"Ответы на вопросы, заданные московским корреспондентом "Сандэй таймс".
Интервью Эллиоту Рузвельту по вопросам, связанным с международным положением.

*   *   *

ИОСИФ О КУЛЬТУРЕ:

"... Пудовкин не изучил деталей дела и исказил историческую правду. Получился фильм не о Нахимове, а о балах и танцах с эпизодами из жизни Нахимова.

В результате из жизни выпали такие важные исторические факты, что русские были в Синопе и что в Синопском бою была взята в плен целая группа турецких адмиралов во главе с командующим".
/о кинофильме В.Пудовкина "Адмирал Нахимов"/.

"Просто больно, когда смотришь, неужели наши постановщики, живущие среди золотых людей, среди героев, не могут изобразить их как следует, а обязательно должны испачкать.
У нас есть хорошие рабочие, чёрт побери".

"БОльшую часть своего времени герои фильма бездельничают, занимаются пустопорожней болтовнёй и пьянством. Самые лучшие по замыслу фильма люди являются непробудными пьяницами...
В фильме изображено бездушно-издевательское отношение к молодым работницам, приехавшим в Донбасс".

"Для связи отдельных эпизодов в фильме служат многократные выпивки; пошлые романы, любовные похождения, ночные разглагольствования в постели.
Введённые в фильм песни... проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям".
/О кинофильме "Большая жизнь"/ 1946 год.

*   *   *

Сталин:
- У вас перед заграничными писателями ходят на цыпочках. Достойно ли советскому человеку на цыпочках ходить перед Заграницей? Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех.

Лихарев:
- Напечатано много переводных произведений.

Сталин:
- Вы этим вкус чрезмерного уважения к иностранцам прививаете. Прививаете такое чувство, что мы люди второго сорта, а там люди первого сорта, что неправильно. Вы ученики, они учителя.
По сути дела неправильно это.

/на заседании Оргбюро/.

*   *   *

"Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами.
Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами".

"Анна Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии.
Её стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, - искусства для искусства, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодёжи и не могут быть терпимы в советской литературе".
/Постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград"/.

*   *   *

Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час,
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной,
И радости чистейшей нет преград, -
И древний Самарканд, и Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасённый Ленинград.

В день новолетия учителя и друга
Песнь светлой благодарности поют -
Пускай вокруг неистовствует вьюга
Или фиалки горные цветут.

И вторят городам Советского Союза
Всех дружеских республик города
И труженики те, которых душат узы,
Но чья свободна речь и чья душа горда.

И вольно думы их летят к столице славы.
К высокому Кремлю - борцу за вечный свет,
Откуда в полночь гимн несётся величавый
И на весь мир звучит, как помощь и привет.

Анна Ахматова, 21 декабря, 1949 года

*   *   *

"Постановка театрами пьес... зарубежных авторов явилась, по существу, предоставлением советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту".
/ "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению"/.

"Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующая на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918-1920 годах.
Из оперы создаётся неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым. Так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы".
/Постановление "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели"/.

*   *   *

Свидетельствует В.Аллилуев:

"В назначенный день скульптор привёз в Кремль оба эскиза. Фигура Сталина была установлена на столе в центре зала, а вторая скульптура стояла в углу, закрытая бумагой.

Посмотреть работу пришло довольно много народа. Все столпились вокруг фигуры Сталина и громко высказывали своё одобрение.

Наконец появился Сталин.
Он долго и мрачно разглядывал своё изображение, а потом, повернувшись к автору, неожиданно спросил:

- Послушайте, Вучетич, а вам не надоел вот этот, с усами?

Затем, указав на закрытую фигуру, спросил:

- А это что у вас?

- Тоже эскиз, - ответил скульптор и снял бумагу со второй фигуры...

Сталин довольно улыбнулся и сказал:

- Тоже, да не то же!

И после недолгого раздумья заключил:

- Вот этого солдата с девочкой на руках, как символ возрождённой Германии, мы и поставим в Берлине на высоком холме!
Только вот автомат вы у него заберите... Тут нужен символ.

Да! Вложите в руку солдата меч!
И впредь пусть знают все - плохо придётся тому, кто вынудит его этот меч поднять вновь".

 

 

Двоица...

 *   *   *
"На кого он всё-таки похож?" - снова подумалось ей.

 

Ребята убежали, а Глеб тут же принёс Иоанне "Столп и утверждение истины" Флоренского, первые шесть писем.
Бедный Глеб изо всех сил старался отвлечь её от Гани.

Он не ведал, что они и есть та самая "двоица", о которой фантазировал Егорка.
Когда-то одна душа, одна рассечённая мелодия, разорванная нотная тетрадь, где доставшаяся Гане часть так же составляла сущность Иоанны, как её часть - Ганину.

И через тысячу километров, и через стену флигеля с выдранной птицами паклей, и через вечность они всегда будут слышать, помнить и знать эту общую, закодированную лишь в единении, в слиянии, суть.

Глеб предупредил, что книга местами сложная, но одолеть, в основном, можно. Егорка, во всяком случае, одолел.

- Вам, наверное, приходится с ним много заниматься?

- Это Егорка со всеми нами занимается, - сказал Ганя, присаживаясь рядом на скамью и закуривая. Тогда он ещё курил, когда работал. Две-три сигареты в день.

Потом они будут часто так сидеть плечом к плечу на этой скамье - она с книгой, он с сигаретой или просто так. Иногда подолгу, перебрасываясь редкими словами и растворяясь блаженно в этой лишь им слышной мелодии.

Ганя исчезал неожиданно и бесшумно, как и появлялся.
Он бился над "Преображением".
Искал тот особый, волшебный свет одухотворённой божественной плоти, одежды, лика.

Фаворский Свет.
Свет, который буквально ослепит их с Глебом, когда через несколько недель Ганя покажет им картину. И в сумеречную мастерскую, в дождь за окнами будто прорвётся - нет, не солнце, нечто, от чего захочется броситься одновременно прочь и навстречу.

Сгореть, как мусор, и воскреснуть, и пасть на лицо у ног Христа вместе с Петром, Иаковом и Иоанном.
Сам Ганя их мнения узнать не пожелает. Буркнет, что ничего не вышло, и сбежит в отчаянии.

Но это потом.
А пока она листала Флоренского, Ганя курил, и их, только их музыка звучала над разомлевшими от жары вишнями.
Неведомые инструменты, струны-нервы ткали мелодию когда-то единой и нераздельной, по егоркиной версии, души.

Мелодия эта истекала в вечность, в чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца.

В неземной Фаворский свет, который снова и снова убегал Ганя рисовать, и спрашивал тревожно:
- Ты не уйдёшь?

Картина, казалось, съедала его целиком, он был на грани нервного истощения.
Иоанна сокрушалась, что не может передать ему свою энергию. Строгая уединённая жизнь в посте и молитве - вот источники подлинного вдохновения духовного.
Ганя уходил туда один, а её "нечто" не допускало в "святая святых", отторгало, как Марию Египетскую от дверей храма.

Вездесущий Егорка потом объяснит, что бывает энергия плотская, душевная и духовная.
И вдохновение Штрауса совсем не то, что Баха.

Что есть разговор с телом, есть с сердцем, а есть - с Богом.

И однажды, через несколько лет, в конце Великого поста в Чистый четверг, после вечерней службы, Ганя на церковном дворе передаст ей горящую свечу, от которой надо было зажечь дома у иконы лампаду.

Сильный ветер развевал его тогда уже серебряные волосы, чёрную мантию, нещадно отрывал
от свечи трепещущего огненного мотылька.
"Погаснет", - думала Иоанна, пытаясь поскорей открыть застывшими пальцами дверцу машины, пальцы не слушались.

- Держи, пусть светит, - Ганя передал ей свечу.

Ветер снова рванул.
Она охнула и всё смешалось - она, Ганя, машина, липа в церковном дворе, её сползшая на лоб косынка - всё, казалось, сдвинулось с места, полетело вместе с людьми, каплями апрельского дождя.
Но пламя, - она это отчётливо увидала, - едва оторвавшись, вновь метнулось к фитилю. Будто повинуясь непреодолимо-неведомой силе.

И сила эта была сейчас в Гане, в ней, в негаснущем пламени свечи, которую Ганя поставил в молочном пакете на сиденье и которая не упала и не погасла до самого дома.
И в её восторге, что свеча не гаснет, а от ледяного ветра жарко. И дивная огненная волна расплавляет и сплавляет их мгновенно вместе со свечой в восторженно бьющееся на ветру негасимое пламя.

Но это потом. А пока она сидела на скамье, смиренно одолевая Флоренского.
Глеб с Ганей работали, Егорка купался с малышнёй на озере, рыжий дух Альмы лежал под кустом, изнывая от жары.

Потом обедали - постный рисовый суп с морковью и луком, жареная картошка и компот из ревеня. Затем стал ещё прибывать народ - они просачивались откуда-то со стороны озера и леса, через заднюю калитку. По двое, по трое.

Мужчины приветствовали друг друга тройным целованием, женщины - сдержанным кивком. Тут же повязывали головы косынками и разбредались по саду в ожидании отца Киприана.

Потом совершенно неприметного вида блондин в застиранной джинсовой курточке, с молодёжной сумкой через плечо, прошёл по дорожке к дому походкой спешащего на лекцию студента, и его "хиповая" косичка, стянутая на затылке аптечной резинкой, подпрыгивала в такт шагам.

Вокруг началось всеобщее движение этих расставленных в беспорядке фигурок - к нему, "батюшке", как поняла Иоанна. А он, на ходу благословляя, взбежал по ступеням крыльца и прикрыл за собой дверь.
Оставшиеся, будто на какое-то мгновенье объединённые его появлением, снова распались на составляющие, трансформированные в некую странную очередь, более всего похожую на безмолвно-замкнутое ожидание у врачебного кабинета.

Снова и снова, и тогда и потом - во время богослужений - её будет удивлять эта взаимная отчуждённость, - обособленность каждого там, где, казалось бы, должно быть полное единение.
Назавтра по дороге в Москву она задаст этот вопрос отцу Киприану.
И он скажет, что "все во всём" возможно лишь после преображения мира, когда внутри каждого сгорит грязь, зло и непроницаемая ныне оболочка самости.
И всё исполнится Духа и Света.

И всё, и вся...

Больные, поражённые грехом души, непроницаемость друг для друга - вот причина глубокого внутреннего разделения.

"Бездна бездну призывает голосом водопадов своих".
Каждый человек - мир, бездна, он ищет сближения, тоскует, но бездны, самоутверждаясь, враждуют друг с другом.
В миру людей часто объединяют страсти, общая суета /танцы, толпа на стадионах, всевозможные демонстрации, желание добиться каких-то социальных прав/...

Объединение "внешних" для внешних целей.
Когда "внешние" пытаются вести иную жизнь, "воцерковляются", объединяющая их прежде суета, пустая болтовня о том, о сём уже представляется грехом.
Но истинной спайки, единства в Любви и Духе, ещё нет. Отсюда и состояние отчуждённости.

Иоанна возразит, что неверующих может объединить не только грех, но и защита Родины, подвиг, другие высокие цели, она это не раз видела, работая в газете.
У советских людей да и у других "невоцерковлённых" народов бывают высочайшие духовные состояния, когда они творят именно коллективные чудеса. В моменты всяких катаклизмов, войн, катастроф, когда многие преодолевают себя...

Отец Киприан тогда скажет очень странную, казалось бы,с точки зрения ортодоксальности крамолу -, что присутствие Бога в человеке определяется состоянием его души, сердца, а не "воцерковлённостью".

Что "по плодам узнаете их". И если дерево приносит добрый плод, то тут Господь несомненно Руку приложил, ибо "Без Меня не можете творить ничего".

И если там, где Бог - добро, то и если где-то добро, там, значит, Господь.

Другое дело, что мы не всегда знаем, что такое добро.

Ну а Церковь - это корабль, помогающий пересечь бурное море житейское. И если кто полагает, что справится с волнами и бурями вплавь, в одиночку или коллективным заплывом, пусть себе.
Но если и на корабле не подвизаться, не трудиться, а спать в каюте и развлекаться, то осуждение будет ещё суровее.

Церковь - это лечебница, куда приходят лечить душу те, кто ощущает милостью Божией свою болезнь и опасность. А больной должен смиренно показать врачу свои язвы, принимать процедуры, лекарства.
Если же больной таковым себя не считает, не желает лечиться, то никакой корабль, никакая церковь ему не помогут.

Чем более я чувствую себя прокажённым, тем менее замечаю язвы других.
Больные избегают светского общества, но они должны помогать таким же больным и нуждающимся в помощи, чтоб левая рука не знала, что делает правая.

Потому что если кто-то любуется собой, делая добро, то это гордость и тщеславие. А сердце молчит.
Значит, опять дьявол обошёл на повороте...

*   *   *

Но этот разговор состоится завтра, а пока дверь откроется и все пройдут на террасу. И Иоанна рискнёт покинуть пост у мастерской, чтобы взглянуть, что там внутри происходит.

- А мне можно зайти?

Дежурившая у входа Варя после некоторого колебания посторонится, погрозив пальцем малышне у крыльца.
Иоанна проскользнёт в дверь.

- Общая молитва, - шепнёт Варя, - Положено перед исповедью. Косынку повяжи.

Веранда преобразилась. Рамы задрапированы плотными шторами, съёжился обеденный стол-сороконожка. Горят свечи и лампады перед иконами, плывёт над склонёнными
головами стоящих полукругом исповедников туманный шлейф ладана.

И неузнаваемо преображённый из тщедушного нищего-студента в величественно-державного небожителя отец Киприан, и молитвенная вязь таинственных слов, и смолисто-медовый аромат ладана...
Она будто стоя провалилась в какой-то полусон. Она была слишком полна Ганей, чтобы проникнуться происходящим.
Просто коротала время, а душа оставалась там, в саду.

Странно-шуршащий шум, будто внезапный ветер закружил вокруг сухие листья, вытолкнул из дрёмы. И Иоанна с ужасом обнаружила, что все стоят на коленях, а она одна возвышается над всеми, неприлично и нагло.

Хотя никто не смотрел на неё - лишь согнутые спины и склонённые головы вокруг, и отец Киприан не оторвался от молитвенника, - невозможность, недопустимость этого одиночного стояния заставило её в панике бежать.

Почему-то самое простое - последовать их примеру - оказалось совершенно невыполнимым. Мозг взбунтовался, категорически отказавшись отдать такой приказ; одеревенели ноги, будто предупреждая, что никакая сила в мире не заставит их согнуться.

И Иоанну "вынесло".

- Вынесло? - сочвуственно улыбнется, шагнув навстречу, Ганя.
"Их" словечко, обозначающее неприятие церковных таинств омертвевшей в грехах душой, о чём в общине рассказывали немало всяких историй.
В данном случае, видимо, сработал ее неосознанный бунт против христианского коленопреклоненного смирения, требуемого на исповеди.

Это ей тоже разъяснят потом.
А пока им были дарованы сорок минут прогулки по вечереющему лесу. Молча, рука об руку. Всего сорок минут, потому что ганин духовный отец из Лавры благословил его ложиться в десять, а вставать с первыми петухами.
Потому что молитва в предрассветной тишине особенно слышна и угодна Тому, Кому отныне принадлежал Ганя.

Только Небо могло теперь определять их отношения. В таком бесплотно-блаженном слиянии гуляли, наверное, Адам и Ева в раю.
И в этот вечер, и потом, все сорок три дня её волшебного проживания в Лужине, будет им принадлежать этот час перед сном.

Только вместо райских деревьев - смешанный лужинский лес с рыжими предзакатными бликами на ёлках, дубах и берёзах.
И рыжий дух Альмы, виляя огненно-закатным хвостом, всегда их сопровождал. То тепло терся об ноги, то вдруг исчезал, рванувшись навстречу отдалённому собачьему лаю.
Но вскоре возвращался, вспомнив, видимо, о своей бесплотности.

Не было никаких шансов, что ганин духовник благословит долгосрочное пребывание Иоанны в Лужине, поэтому расставались они снова навсегда.

Завтрашний день опять разрубал их, как сиамских близнецов, надвое, и несколько дней в ожидании приговора отца Бориса кровоточила разрубленная пополам плоть Иоанны в нестерпимой тоске по теплу ганиной руки, сжимающей её пальцы.
Только это, не более. Но это было всё...

Она уже не понимала, как могла годами жить своей жизнью, довольствуясь лишь тайным знанием об их извечной сопричастности друг другу.

Нездешней синей птице, чтобы взлететь в вечность, ещё предстояло преодолеть земное притяжение.

Назавтра Иоанна чуть свет отвезёт отца Киприана в Москву, где он должен был служить раннюю обедню.
Поездка, с одной стороны, как бы примирит его, как и прочих обитателей Лужина, с пребыванием Иоанны в их строго конспиративном мирке в качестве штатного шофёра.

Но, подвергнув Иоанну во время поездки строгому допросу, и не шокированный, как ни странно, её духовным состоянием (глубокое невежество в вопросах веры, свойственное русской интеллигенции в продолжение двух последних веков, невоцерковлённость, и всё же безусловное признание божественного происхождения человека, что уже много. Готовность к духовному деланию и учёбе), отец Киприан пришёл к выводу, что пребывание в Лужине могло бы оказаться для Иоанны весьма полезным.

Но Ганя...

Тут отец Киприан сразу всё понял. И это "всё" было если не против самой Иоанны, то уж во всяком случае, против их одновременного нахождения в любой точке Земли.
Будь то Лужино, дрейфующая полярная льдина или кратер Везувия.

Из дальнейшего разговора стало ясно, что он считает свою поездку в жигулёнке Иоанны последней. Потому что его друг отец Борис, ганин духовник из Лавры, с которым он, разумеется, поделится своими опасениями, скажет своё решительное "Нет".

 

 

Глазами Сталина раздвинулась гора.

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ:
 АХ(Ангел-Хранитель). АГ (Ангел-Губитель).
СВИДЕТЕЛИ:С.Аллилуева. Ю.Н.Смирнов. И.В.Курчатов. Осип Мандельштам.

 

*   *   *

Привет Москве, столице нашей Родины - в день её 800-летия.

Вся страна празднует сегодня этот знаменательный день. Она празднует его не формально, а с чувством любви и уважения ввиду великих заслуг Москвы перед Родиной.

Заслуги Москвы состоят не только в том, что она на протяжении истории нашей Родины трижды освобождала её от иноземного гнёта - от монгольского ига, от польско-литовского нашествия, от французского вторжения.
Заслуга Москвы состоит, прежде всего, в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительствам, с единым руководством.

Ни одна страна в мире не может рассчитывать на сохранение своей независимости, на серьёзный хозяйственный и культурный рост, если она не сумела освободиться от феодальной раздробленности и от княжеских неурядиц. Только страна, объединённая в единое централизованное государство, может рассчитывать на возможность серьёзного культурно-хозяйственного роста, на возможность утверждения своей независимости.

Историческая заслуга Москвы состоит в том, что она была и остается основой и инициатором создания централизованного государства на Руси.

Но этим не исчерпываются заслуги Москвы перед Родиной. После того, как по воле великого Ленина Москва вновь была объявлена столицей нашей Родины, она стала знаменосцем новой советской эпохи.

Москва является теперь не только вдохновителем строительства новых советских социально-экономических порядков, заменивших господство капитала господством труда и отвергающих эксплуатацию человека человеком. Москва является вместе с тем глашатаем освободительного движения трудового человечества от капиталистического рабства.

Москва является теперь не только вдохновителем строительства новой советской демократии, отвергающей всякое, прямое или косвенное, неравенство граждан, пола, рас, наций и обеспечивающей право на труд и право на равную заработную плату за равный труд.

Москва является вместе с тем знаменем борьбы всех трудовых людей в мире, всех угнетённых рас и наций за их освобождение от господства плутократии и империализма.

Нет сомнения, что без такой политики Москва не могла бы стать центром организации дружбы народов и братского сотрудничества в нашем многонациональном государстве".
/И. Сталин/.

*   *   *

"Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко, на всю жизнь.
Я не знаю ни одного грузина, который бы настолько забыл свои национальные черты, и настолько сильно полюбил бы всё русское.
Ещё в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей, и язык, и природу. Он вспоминал всегда о годах ссылки, как будто это были сплошь рыбная ловля, охота, прогулки по тайге.
У него навсегда сохранилась эта любовь".
/Св. Аллилуева/

*   *   *

"А уж когда отца "убеждали факты", что ранее хорошо известный ему человек, оказывается, дурной, тут с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза.
Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал...
Но он был подвластен железной, догматической логике: сказав А, надо сказать Б, В и всё остальное.
Согласившись однажды, что Н - враг, уже дальше необходимо было признать, что так это и есть; дальше уже все "факты" складывались сами собой только в подтверждение этого... Вернуться назад и снова поверить, что Н не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно.

Прошлое исчезало для него - в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого - совместного, общего, совместной борьбы за одинаковое дело, многолетней дружбы, - всего этого как не бывало. Оно им и зачёркивалось каким-то внутренним, непонятным жестом, - и человек был обречён.

"А-а, ты меня предал, - что-то говорило в его душе, какой-то страшный дьявол брал его в руки, - ну и я тебя больше не знаю!"
Старые товарищи по работе, старые друзья и соратники могли взывать к нему, помня о прежнем его отношении к ним, - бесполезно! Он был уже глух к ним. Он не мог сделать шаг обратно, назад, к ним.
Памяти уже не было. Был только злобный интерес - а как же ведёт себя теперь Н? Признаёт ли он свои ошибки?"
/Св. Аллилуева/

*   *   *

"...отца я увидела снова лишь в августе, - когда он возвратился с Потсдамской конференции.
Я помню, что в тот день когда я была у него, - пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили в Японии первую атомную бомбу...
Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной.

А у меня были такие важные - для меня - новости. Родился сын! Ему уже три месяца и назвали его Иосиф...
Какое значение могли иметь подобные мелочи в ряду мировых событий, - это было просто никому не интересно..."
/Св. Аллилуева/.

*   *   *

"Сталин вызвал к себе Наркома боеприпасов - одного из будущих руководителей атомной промышленности СССР.
Вспоминая об этом разговоре, Ванников отметил:
  - Сталин вкратце остановился на атомной политике США и затем повёл разговор об организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в СССР:
- Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами, руководителями.
НКВД также располагает разветвлённой сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на водном транспорте.

Однако затем...
Сталин посчитал, что надо создать специальный комитет, который должен находиться под контролем ЦК и работа его должна быть строго засекречена... Комитет должен быть наделён особыми полномочиями.

Во взглядах на будущее развитие работ т.Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами. А необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь".
/Ю.Н.Смирнов/

По отношению к учёным т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы.
Он сказал, что наши учёные очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо - это уже плохо.
И хотя, он говорит, наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, имело свои дачи, чтоб человек мог отдохнуть, чтобы была машина".
/И.В.Курчатов. 1946 г./

*   *   *

"Огромная процессия потянулась по плохим тогда ещё дорогам...
Останавливались в городах, ночевали у секретарей обкомов, райкомов.

Отцу хотелось посмотреть своими глазами, как живут люди, - а кругом была послевоенная разруха... Он нервничал, видя, что люди живут ещё в землянках, что кругом ещё одни развалины".
/Св. Аллилуева/.

*   *   *

- ...Даже Сталин, даже Ворошилов и Молотов трое пели!
Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно.
Сталин - в Тбилиси, Ворошилов - в Луганске, я - в своём Нолинске. Это было не тогда, когда мы были в Политбюро, а гораздо раньше.
/Смех/.
Сталин неплохо пел.

- В Политбюро тоже петь надо, когда Жданов на пианино играл, а вы за столом...

- Пианино, когда немного выпьем.
Ворошилов пел. У него хороший слух.
Вот мы трое пели. "Да исполнится молитва моя..." и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное..."
/Молотов-Чуев/.

*   *   *

"Денежная реформа 1947 года призвана ликвидировать последствия второй мировой войны в области денежного обращения, восстановить полноценный советский рубль и облегчить переход к торговле по единым ценам без карточек.

Денежная реформа усилит значение денег в народном хозяйстве, повысит реальную заработную плату рабочих и служащих и повысит ценность денежных доходов сельского населения.

Проведение денежной реформы будет содействовать повышению уровня материального благосостояния трудящихся, восстановлению и развитию народного хозяйства и дальнейшему укреплению могущества Советского государства".
/Предс. Совета Министров СССР И.Сталин.1947 г/.

*   *   *

"Поздравляю строителей, монтажников и эксплуатационников газопровода Саратов-Москва с производственной победой - завершением строительства и освоением первой в стране дальней газовой магистрали".
И.Сталин.

"Приветствую и поздравляю строителей и монтажников "Запоржстроя" и металлургов "Запорожстали" с большой производственной победой - возрождением первой очереди разрушенного немецко-фашистскими захватчиками завода "Запорожсталь" и выпуском холоднокатаного стального листа".
И. Сталин.

"Поздравляю строителей, монтажников Военморстроя №10 и коллектив завода "Ростсельмаш" с большой производственной победой - окончанием восстановления первой очереди разрушенного немецко-фашистскими захватчиками крупнейшего в стране завода сельскохозяйственного машиностроения "Ростсельмаша" и освоением производства нового типа комбайнов "Сталинец-6".
И.Сталин

 

"Поздравляю коллектив строителей и монтажников "Днепростроя" с достигнутой победой - вводом в работу четвёртого мощного агрегата Днепровской гидроэлектростанции, изготовленного советскими заводами".
И.Сталин

*   *   *

...Не я и не другой - ему народ родной -
Народ-Гомер хвалу утроит.

Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поёт, густея,
Само грядущее - дружина мудреца
И слушает его всё чаще, всё смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко...

Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина
Как море без морщин, как завтра из вчера
До солнца борозды от плуга исполина.

/Осип Мандельштам/.

*   *   *

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Великое древо БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА с уходящими в вечность корнями питается от божественного животворящего источника.
Виноградник, виноградная лоза - Евангельский образ.
Многие корни засохли или обрублены, дерево тяжко больно.
Каждую осень на нём умирают старые листья, чтобы оплодотворить почву и дать жизнь новым, молодым листьям...
Но всё, "сеющее в жизнь" - бессмертно.

Такова воля и милость Садовника-Виноградаря. Ибо лишь в Царствии древо вечно, а листья всегда молоды и зелены.

Но здесь, на земле, многие листья убеждены, что древо существует для них - и ветви, и другие листья.
Так по Замыслу и есть. Но при условии, что каждый лист будет идеально и послушно воле Творца исполнять свою функцию, получая от дерева ровно столько питания, сколько требуется для служения.
А не оттягивать на себя лишние соки от других листьев и Целого.
Награда безмерна и бесценна - Жизнь.

Забыв об обрубленных засыхающих корнях, о связи с Небесным Отечеством и Творцом своим, погибающее дерево отвергло и Сына Господина, поливающего его и животворящего по великой милости Своей.
Распятый, замученный, Он победил смерть своей Любовью и снова стал спасать, не помня зла.

Но силы тьмы подговаривали гнать Его.
Внушая, что выросло древо само по себе, что не нуждается оно ни в корнях, ни в садовнике, ни в уходе любящего Сына.
Что оно свободно и растёт как хочет.
Более того, что каждая ветвь /нации/, каждый лист /отдельный человек/ тоже свободны и от самого дерева, и друг от друга.
И что главное в том, чтобы суметь и от других ветвей-листьев, и от самого Целого урвать как можно больше жизненных соков...

Дурную эту "свободу", ведущую в конечном итоге к гибели дерева, силы тьмы объявили "Богом данной", и назвали "демократией".

По сути они провозгласили основой современной цивилизации право пожирать всё, что не может защититься. Пить кровь у ближних и дальних, у самого Целого, губя тем самым других, дерево и себя.

Да, каждому листу, каждой ветке дана свобода самоутвердиться вне дерева. То есть засохнуть и быть сожжёнными за ненадобностью. Ибо вне Целого нет Жизни.
Когда же человеки это поймут?

Ведь повсюду разместил Творец учебные пособия, свидетельствующие, что даже на биологическом уровне вне Целого - смерть.
Таков Замысел, идущий от Троицы Единосущной и Нераздельной.

Таково растущее к Небу древо Богочеловечества, где у каждого листа, у каждой ветки - своё предназначение.
Послужить, получив в награду жизнь.
Личное время преобразовать в вечность. Жизнь временную - в вечную.

Христос добровольно предался в руки палачей, чтобы, искупив человека божественной своей Кровью, спасти, обОжить, искупить грехи "лежащего во зле мира".

И победить смерть.

Побеждают ли смерть те, кто подставляет вампирам свою шею и шеи ближних и дальних? Не плодят ли зло - губя и пьющих кровь, и их жертвы, ибо вампиризм заразен?

"Не противься ЗЛОМУ", - сказал Господь, но не ЗЛУ.
То есть личному твоему обидчику прости, а не обидчикам других...

Невозможно представить себе христианина, не вступившегося за слабого, не защитившего. Но можно - прощающего личную обиду, не дающего сдачи в ответ на удар, не мстящего.

Вся система Вампирии основана на ПРАВЕ СИЛЬНОГО обижать ДРУГИХ, более слабых. Вся система капиталистической конкуренции, которую отверг Иосиф.

 

 

Пусть решает сам Игнатий.

На картине - философы. Отцы Павел Флоренский и Сергий Булгаков

 

*    *    *
Отец Киприан со своей хипповой косичкой, спрятанной под джинсовую кепку, в потёртой студенческой курточке и с таким же потёртым портфелем на коленях, который он ни на секунду не выпускал из рук...
 Потому что именно там были волшебные предметы, превращающие неприметного студента в таинственно-всесильного посредника между землёй и Небом...

Иоанне, столько раз возившей в своём жигулёнке актёров, бросилась в глаза ощутимая разница - отец Киприан и в облачении "студентика" оставался "отцом Киприаном".
Он всё время держал дистанцию.

Как она ни пыталась разговорить его на светскую тематику и наконец-то ощутить себя в безопасности, он, хоть и был в курсе последних фильмов, спектаклей и даже закулисной возни, в чём с изумлением убедилась Иоанна, разговор поддерживал с такой вежливо-отчуждённой усмешкой, что Иоанна сама ощутила вдруг скуку смертную от так называемой "совбогемы".
И сдалась.

После чего отец Киприан перехватил мгновенно инициативу, и ей пришлось рассказывать свою биографию, особенно о связях с так называемыми "силовыми министерствами".
Где, как честно призналась Иоанна, ей предоставляли материалы для фильмов, консультировали и визировали.

Но диссиденткой она никогда не была, потому что советская родная власть, хоть и являлась симбиозом детсада с дурдомом, её, Иоанну, в общем-то устраивала.
Это - условная игра, где надо просто играть по правилам, и тогда будешь иметь свой необходимый жизненный минимум.
И как ни странно, свободу.

- Да-да, - кивнёт согласно отец Киприан, - Эта власть даёт хлеб насущный и оберегает человека от собственных дурных страстей.
Нашу церковь часто упрекают в лояльности к безбожной власти, но...
Богу - Богово, а кесарю - кесарево. Власть не требует от нас отречения от Символа Веры и церковных канонов, что же касается прочего...

Жизнь наша, по апостолу Павлу, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Тело ищет удовольствий, глаза - обладания, гордость - возвышения над всеми.
Там, на Западе, - отец Киприан махнёт рукой на проносившиеся за окном машины подмосковные берёзки, - там - культ самости.
Культ страстей человеческих, полная их свобода. Разгул всего, что уводит от Бога, от заповедей.

Наша власть худо-бедно помогает удерживать человека в рамках.
Тесным путём духовного восхождения идут единицы. Большинству нужен кнут, чтобы не заблудиться в дебрях греховных.
Это печально, но факт.
"Битиё" определяет сознание.

- И всё же власть исповедует атеизм, а вы вот её признаёте, но опасаетесь. И меня опасаетесь, у вас жёсткая конспирация...

- Раньше было хуже. Я про двадцатые-тридцатые не говорю - при Хрущёве вон сколько позакрывали церквей!
Но...
Не гонений надо бояться - они выковывали святых и лишь укрепляли веру. Бояться надо, как ни странно, обмирщения церкви.
И когда в храм насильно тащат.

Господь сказал: "Мои овцы знают Мой Голос".
И если человек не слышит Голоса своего Творца, а Господь призывает каждого, тебе ли, горшок, возомнить себя выше горшечника?

Мы в силе лишь помочь тем, кто хочет идти, кто к нам приходит. И по возможности оградить их от неприятностей, по работе, например, в институте...

Хотя для христианина величайшая честь - быть гонимым за веру. Христианство - прежде всего крест, лёгкой жизни оно не обещает.

А власти... Что власти? Наше дело - исповедовать Истину. Без Голгофы не было бы Воскресения.

Мы хоронимся - бесы ищут.

- И здесь игра...

- Только на кону не просто жизни, а судьбы в вечности.
От великого до смешного, как известно, один шаг.
Они ведь, власти, прекрасно осведомлены о нашей общине. Они просто требуют, чтобы мы "не высовывались".

Никакой работы в массах, никакой проповеди, особенно это касается религиозной литературы.
То есть никакого миссионерства, просветительства и почему-то благотворительности. Она, видите ли, унижает.
Списки у них давно есть, мы для них - безнадёжные фанатики, чокнутые. А вот незнакомцы...

Вы для них - незнакомка. Тем более, с даром слова, с выходом в эфир, в массы...

- А если и я своя? - спросит Иоанна, - Если я тоже пришла "на голос"?
И сама оторопеет от сказанного, вспомнив недавние мистические совпадения.

Только ли Ганя привёл её в Лужино?

- Много званых, но мало избранных.
Святая Мария Египетская была блудницей. Она села на корабль, чтобы искушать христиан-паломников. Н когда Господь позвал её, она бросила всё и до конца дней своих жила в пустыне...

- Я убежала, - подумает Иоанна, - Да, это бегство. От всего, что прежде наполняло жизнь, составляло суть, а теперь превратилось просто в опостылевшую роль, которую надо было неизбежно время от времени проигрывать.
Полноте, это всегда было ролью, только поначалу увлекательной, в новинку... Но, никогда не было сутью.

И только ли к Гане она бежала?

Видимо, и отец Киприан подумал о том же.

- Решать должен отец Борис. Игнатий у него в послушании, пусть решает.
Он за него отвечает перед Богом, если что-то случится...

- И вы боитесь за них, за ваших духовных детей, да? Простите, ради Бога, наверное, так нельзя, я не умею говорить со священниками...

- Нечего, Иоанна. Да, мы слабы, а враг силён.

- Клянусь, от меня никто ничего не узнает.

- Никогда не клянитесь, Иоанна.
Верю, намерения у вас наилучшие. Но повторяю, враг силён...
А власть... Её тоже можно понять. У нас многонациональное государство, есть мусульмане, буддисты, униаты, католики, иудеи, сектанты всякие, даже язычники.
Правомерно ли делать государственной ту или иную религию?

Материализм, кстати, тоже вера. Мы верим, что у каждого здания, тем паче мироздания, должен быть строитель.
А они, верят что кирпичи сами себя построили.

- И всё же вы, Церковь, лояльны верхам... Потому что всякая власть от Бога?

- Да, в пределах невмешательства в основы веры. "Не отдавать Богово кесарю".

Ничто земное не в силах запретить душе верить, иначе это была бы хула на Бога - вроде бы кесарь сильнее.
Мы же не будем ругать пастуха, который сберёг для господина стадо, лишь за то, что пастух был тёмен или не слишком любил господина?

Народ, орущий "Распни!" - за исключением отдельных убежденных сатанистов - просто тёмное стадо. Хмель кружит голову, веселит, однако, потом неизбежно наступает похмелье.
Алчные пастухи, тёмное стадо, а тучи зла сгущаются...

Не устоит дом, построенный на песке, - пророчески изрёк отец Киприан, - И падение будет великое.
Пощади, Господи, Россию...

Ну а конкурентная борьба в корне противоречит второй христианской заповеди о любви к ближнему.
Если ты любишь ближнего, как самого себя, как ты можешь его разорить?
Даже просто обыграть...А не отдать последнюю рубашку, как того требует заповедь?

Вот я вам расскажу притчу. Два монаха задумались - как это люди ссорятся из-за собственности?
Взяли кирпич и стали друг ко другу тянуть. Один говорит:
- Мой кирпич.
А другой отвечает:
-Твой, брат, твой...

Что же касается роли государства в нашем понимании - оно не должно, по крайней мере, сеять сорняки. Сорняки и так вырастут.

*   *   *

"Пусть решает сам Игнатий", - ответит отец Борис из Лавры.

Итак, им была дарована свобода.

Наскоро распрощавшись с тётей Любой и Ильичёвкой, где она поселит знакомую зубную врачиху к восторгу хозяйки, которую вечно мучила зубная боль, Иоанна возьмёт с собой лишь самое необходимое.
В том числе застрявшую где-то на восьмой странице очередную серию "Чёрного следа" и скатанную трубкой "Иоанну", пролежавшую на дне дорожной сумки до возвращения в Москву.

Для всех Иоанна по-прежнему проживала в Ильичёвке. В случае чего врачиха должна была немедленно позвонить Варе.

Но судьба улыбалась Иоанне. Денис был всё ещё занят на картине, дела и обязанности по дому она, в основном, выполнять успевала, друзей у неё не было.
И никто так и не хватится её в эти сорок дней.

Охладев к Ильичёвке, она легко и радостно распрощается с ней, как прощаются с пристанью, от которой отплывает в страну обетованную твой корабль.

И дарованы ей будут Господом и либеральным отцом Борисом волшебные сорок семь дней того лужинского лета.

Она обнаружит, что к счастью можно привыкнуть.
Что можно в ожидании прогулки с Ганей рука об руку перед сном /в любую погоду, иногда просто по шоссе под огромным чёрным парижским зонтом/, - что можно довольно успешно сочинять жизнь и необыкновенные приключения советского супермена капитана Павки Кольчугина, если рассматривать его войну с "подпольем" как дело Божие.

И Павка тоже как бы поселился в Лужине. Жил своей жизнью, мужал, совершенствовался духовно, невольно впитывая в себя благотворную лужинскую ауру.

Что можно полоть грядки и помогать на кухне, беседуя с Егоркой. Или просто слушать его и не его споры и рассуждения на вечные, но совершенно для неё новые темы, невольной слушательницей которых ей приходилось бывать постоянно.
Потому что открытая беседка, где обычно собирались лужинцы, спасаясь от дождя, находилась как раз под её балконом.

Её пол был потолком, душисто-лунный водопад каприфоли и винограда - общей стенкой.
И когда её мансарда в полдень накалялась, Иоанна на балконе за круглым плетеным столиком авторучкой вещала миру о новых кольчугинских подвигах.
Его физически и идейно-духовно закалённое пуленепробиваемое супертело преодолевало "пространство и простор", злую изнанку действительности. И он, Кравченко, снова принадлежал ей, ее таланту и фантазии.

И то, что обычно возбуждало, теперь оставляло абсолютно невозмутимой. Будто не она тогда безумствовала, будто теперь само её тело подчинялось лишь голосу разумной необходимости полоть, помогать на кухне, сочинять очередную серию.

Оно механически исполняло необходимые функции, продолжая, вырвавшись само из себя, идти рука об руку с Ганей по лужинскому лесу, где полыхали на стволах закатно-огненные блики и рыжий дух Альмы обжигал мокрые от росы ноги.

Покусывая по привычке дужку очков, которые ей с недавнего времени прописали для работы, Иоанна погружалась в странный коктейль из захватывающих кольчугинских подвигов, его смертельной схватки с денисовым подпольем...
Где каждый - потенциальный преступник и убийца, где бегут, стреляют и "гибнут за металл", -  и искусственным совковым мирком, отчаянно пытающимся сдержать дурные человеческие страсти.

И трогательно-наивный, но и всё же прекрасный герой-одиночка Павка Кольчугин, продолжатель "безнадежного дела" того Павки двадцатых, самозабвенно защищал "совковые" идеалы, которые на поверку оказывались христианскими ценностями.
В чём постепенно всё более убеждалась Иоанна, слушая поневоле разговор на вечные темы внизу, под водопадом винограда и каприфоли.

"Человек человеку - друг, товарищ и брат", чисто новозаветное презрение к богатству, "депутат - слуга народа" /больший из вас да будет вам слугой/, - где и когда исступлённо ищущие Бога потеряют Его, выплеснув с водой ребёнка?

Почему именно сейчас, в начале восьмидесятых, когда мало кто всерьёз воспринимал "всемирную перманентную революцию" как актуальный лозунг, диссиденты набросились на коммунистические идеалы?

Общество "красиво загнивало".
Именно сейчас становилось всё ясней, что "строители отвергли камень, стоящий во главе угла".
Что основное внимание необходимо уделить внутреннему преображению человека, когда религиозно-нравственные поиски Высшего Смысла бытия приобретали решающее значение.

"Мы будем петь и смеяться, как дети"...

Дети выросли, постарели, поумирали. Отошли в небытие и вожди, чьи портреты помещались на обложках букварей там, где должна была находиться рублёвская икона Спаса.

Общество, формально идующее, вроде бы, по пути христианской этики, задыхалось - ему нужен был воздух, выход в Небо.
И вот маленькая православная община, как некие матёрые преступники, обмирая при виде милицейской машины, тайком пробирается к лужинской даче, чтобы очистить душу исповедью, отдать в общую кассу последние сбережения на добрые дела, духовную литературу.
Или в тени под балконом Иоанны вполголоса поговорить на вечные темы...

С каким наслаждением Иоанна поглощала в Лужине эти почти слепые ксероксы и машинопись!.. Хомяков, Вл. Соловьёв, Сергий Булгаков, Ильин, Трубецкой, Флоренский...

Именно русское религиозное возрождение конца 19-го - начала 20-го, хотя Ганя говорил, что здесь много игры ума и просто ереси, что читать надо святых отцов, где всё о том же самом, но гораздо проще и ближе к истине.

Но Иоанна, охотно соглашаясь с фактом испорченности своего разума, всё же упивалась  религиозными философами.
Сокрушаясь одновременно, как же деградировала наша так называемая интеллектуальная элита в её лице, безуспешно разыскивающая перевод в конце страницы на ту или иную цитату на греческом, латыни или французском, которые та элита вызубрила еще в гимназии.

Или с дымящимися от напряжения мозгами пыталась продраться сквозь формулы гениального отца Павла Флоренского.

Она была постыдно дремучей.

Их с Денисом положительный герой, романтичный совковый супермен и бесстрашный борец со злом, приемник мученика времён гражданки Павки Корчагина - у них обоих была несомненная неуловимая связь..
И с обрывками разговоров на вечные темы, невольно подслушанными ею на лужинском балконе, и с ошеломляющими страницами взахлеб прочитанных ночью книг...

Эта её лужинская серия получилась одной из самых удачных, хотя и вызвала у начальства некоторое замешательство.
Кольчугин стал размышлять о жизни и смерти, о добре и зле, о свободе и необходимости. Размышлять вместе с невидимыми собеседниками под её балконом и с ней, Иоанной, ломавшей мозги над исканиями отца Павла.

И с Ганей, с его отчаянным дерзновенным порывом передать на холсте Свет Фаворский.

Менялся Кольчугин, менялась и Иоанна.
Вначале она попробовала жить сама по себе, готовить по утрам привычную яичницу...
Но Варенька-младшая, дочь Вари-старшей, заставшая её за этим занятием, воскликнула с таким искренним ужасом: "Тётя Иоанна, яйца в пост нельзя!", что пришлось капитулировать и тут же смиренно просить Варю-старшую подключить её к общей трапезе.

Варе это понравилось. Варя вообще опекала её, считая, видимо, что само Небо поручило ей Иоанну, которую надо как можно скорей просветить, воцерковить и сделать полноценным членом общины.
Просвещалась Иоанна, можно оказать, запоем.
Да и в церковь местную ходила вместе со всеми. Выстаивала, томясь, длинные службы, ничего толком не понимая и чувствуя себя чужой.
- Мне неловко смотреть, как молятся другие - это как подсматривать в чужие окна, - жаловалась она Варе.
- Ни на кого не смотри, ты пришла к Богу. Смотри на свечу, которая догорает. Это твоя жизнь, надо спешить. Ты сознаёшь себя виновной перед Богом?

Виновной она сознавала.
Она помнила все свои дурные поступки с раннего детства, включая тёмные помыслы, которым когда-то ужасалась, и вполне искренне была самого отрицательного мнения о состоянии своей души.
Просто полагала, что Небу не до какой-то там Иоанны Синегиной, её тайных и явных пороков.

Варя горячо убеждала её в обратном.
Что "Господь вочеловечился, чтобы мы обожились", что преодолеть свою тьму и состояться в Замысле Божием - решить свою судьбу в вечности.
Что когда тело не чувствует боли - это признак отмирания.
Так и душа в грехе, не осознающая опасности своего состояния, близка к духовной смерти.

Что единственные лекарства - смиренная исповедь и причастие; все разговоры о том, что можно спастись вне церкви - бред. Это всё равно что пытаться переплыть в одиночку бушующее море.

А церковь - корабль.
Здесь соборная молитва - все за одного, один за всех, и церковные таинства, из которых главное - причастие. Где под видом хлеба и вина мы принимаем в себя Тело и Кровь Христовы, ту самую Кровь, что Он пролил за нас...
Что это - великая Жертва, соединяющая человека с Богом.
Что Бог стал человеком, "чтобы мы обожились", взял на Себя наши грехи, искупил нас Своей Кровью и заповедал:
"Приимите, ядите, сия есть Кровь Моя Нового Завета"...

Конечно, это вроде бы хлеб и вино...
Но обычные хлеб и вино в нашем теле превращаются в обычную кровь, а причастие - в Кровь Божественную, соединяющую нас с Богом, дающую силы бороться с силами тьмы и собственной греховной природой.
Прорыв в бессмертие с Богом...
Что отвергающие причастие отвергают Христа и спасение, ибо сказано:
- Я - Дверь.

То есть отдай Мне свои грехи, свои язвы, и Я спасу тебя...

Церковь Иоанна не отвергала. Просто на память приходили нередкие базарные перепалки в храмах, злющие старухи.

- Разве причастники не грешат? - спрашивала она.
А Варя отвечала, что грешат, конечно.
Только одни, исповедуя свои грехи, воспользовавшись бесценным Божьим даром брать на Себя наши язвы, освобождаются от них, в то время как другие этот дар безумно отвергают.

Умирают во тьме и отторгаются Небом, куда ничто тёмное не войдёт.

А церковь - лечебница, туда приходят больные лечиться.
И враг там нападает ещё злее, чем в миру, не желая выпускать души - вон даже в монастырях случается вражда.
И сулила Иоанне, если та начнёт христианскую жизнь, встречу с самыми огненными искушениями.

Что же касается "злющих старух", которых ещё Владимир Соловьёв назвал "православными ведьмами", то Варя сказала, что в их свирепости есть и положительная сторона - они охраняли храмы в те времена, когда появилось много безбожников, хулиганствующей молодёжи, осквернителей святыни...

Именно они, эти злющие старухи, когда в двадцатые - тридцатые власть утверждала, что Церковь умерла и народу уже не нужна, народ туда не ходит, - именно они упорно заполняли храмы, не давали их закрыть.
В то время как интеллигенция Церковь предала.

И надо всё этим старухам простить, надо им в ножки поклониться...
Хотя, конечно, она, Варя, согласна, что бабки эти особенно люто набрасываются на новоначальных и молодёжь - не так стала, не так одета...
Что Лукавый использует их, чтобы отвадить новоначальных от церкви...

Для Вари этот "Лукавый", как и для других членов общины, был вполне реальным, осязаемым, которого они не только боялись, но и оживлённо обсуждали его козни, едва ли не с удовольствием.

Ганя дал этой странности своё объяснение. Они подсознательно радовались лишнему доказательству бытия Божия.
Ибо если есть Лукавый, то есть и Бог, - враг нападает, а Господь - охраняет и спасает.

Это непрерывное состояние внутренней войны, на церковном языке "духовной брани" - свидетельство правильности пути, богоизбранности, несения Креста.

Ибо Господь "кого любит, того наказует".
А в тишине и довольстве обычно живут лишь те, кого враг считает своими и не трогает.

 

 

Гигант дохристианской эры.

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ: АХ (АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ). АГ (АНГЕЛ-ГУБИТЕЛЬ).
СВИДЕТЕЛИ:
 В.Молотов. У.Черчилль. С.Стальский. К.Симонов. Ж.Дюкло. С.Аллилуева. Г.Марьямов. Е.Громов. А. Ахматова. Л.Пастернак.

 

*   *   *

" - Вячеслав Михайлович, я хорошо помню ваши слова. В прошлом году было.
Я сказал, что мне месячную зарплату не жалко отдать для Чили, а вы ответили:
- Что это, зарплата? Жизнь за революцию надо отдать! Так вы сказали.

- Буржуазный строй лучше, чем социалистический? Лучше? В чём?
Лучше, потому что насквозь заражены хрущёвщиной. А хрущёвщина - это буржуазный дух.

Я Хрущёву прямо в рот говорил эти вещи. И я, считавшийся в партии человек, потом оказался не нужен.

Я вам скажу: нельзя плестись за Хру-щё-вы-ми!
Хрущёв не один, у нас их очень много, их подавляющее большинство. И вот нам, людям, которые считают, что надо стоять на других принципиально позициях, немножко надо бы поглубже...

Почему у нас такое положение? Какая причина? Один Хрущёв виноват? Так его легко было вышибить.
А кругом хрущёвы сидят, только они помалкивают, а теперь они поняли...
Пожить все хотят - законное требование.

Но, если мы теперь направим на это наше внимание, люди, которые себя считают сознательными коммунистами, то мы поплывём по буржуазному полю на помощь Хрущёву.
Будем держаться за его палкой, - как бы нам не отстать...

Мы только рассуждаем о социализме, обо всём остальном только упоминаем.
Не хотим разобраться, не разбираемся".
/Молотов-Чуев. 1972г./

*   *   *

Свидетельство об ответе Черчилля в палате лордов на тост в его честь, как непревзойденного в деле нанесения вреда СССР:

- К сожалению, сейчас имеется человек, который нанес стране Советов урон в 1000 раз больше, чем я.
Это - Н.С.Хрущев.
Так похлопаем ему".
(1964 год)

*   *   *

"Разговор зашёл о присвоении Сталину звания Героя Советского Союза после войны. Сталин сказал, что он не подходит под статус Героя Советского Союза. Героя присваивают за лично проявленное мужество.

- Я такого мужества не проявил, - сказал Сталин.

И не взял Звезду. Его только рисовали на портретах с этой Звездой.
Когда он умер, Золотую Звезду Героя Советского Союза выдал начальник Наградного отдела. Её прикололи на подушку и несли на похоронах.

- Сталин носил только одну Звёздочку - Героя Социалистического Труда. Я иногда надевал орден Ленина, - добавляет Молотов.

...Упорно предлагали одно время Москву переименовать в город Сталин. Очень упорно! Я возражал. Каганович предлагал. Высказывался:
- Есть не только ленинизм, но и сталинизм!

Сталин возмущался.

*   *   *

...Надо учесть всю сложность характера Сталина...
Насчёт русскости он считал, что правительство должен возглавлять русский. Долго не соглашался Председателем Совнаркома стать.
Ну не то что не соглашался, но не ставился этот вопрос.

Я ему писал, между прочим, перед тем, как я стал возглавлять Совнарком: лучше бы тебе быть. Это было в конце 1930 года. Рыкова больше нельзя оставлять, вот тебя мы хотим назначить.
Я в ЦК работал Секретарём. Он был в отпуску. В Сочи.
Он мне написал письмо, что меня надо назначить.
Я ему ответил, что я не случайный член Политбюро, конечно. Если я подойду, если народ найдёт, что я подхожу, пусть будет так, но было бы лучше, если бы тебя на это место.
Так было принято, при Ленине так было. Ленин был фактическим лидером партии и Председателем Совнаркома".
/В. Молотов/

*   *   *

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИОСИФА:

1947г. Зарегистрирован кандидатом в депутаты Верховных Советов союзных и автономных республик. Избран депутатом Верховного Совета союзных и автономных республик. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей 3 сессии Верховного Совета СССР.
Руководство работой пленума ЦК ВКПб.
Приём министра иностранных дел Французской республики.
Приём министра иностранных дел Великобритании.
Приём государственного секретаря США.
Участие в заседании сессии Верховного Совета РСФСР.
Переговоры с албанской правительственной делегацией об оказании экономической и культурной помощи Албании.
Приветствие в связи с 800-летием Москвы.
Зарегистрирован кандидатом в депутаты Московского областного Совета.
Постановление "О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары".

*  *   *

"Советская торговля есть наше, родное, большевистское дело.
А работники торговли, в том числе работники прилавка, если они только работают честно, - являются проводниками нашего, революционного, большевистского дела".
И. Сталин.

*   *   *

"Силы революционного движения в Китае неимоверны. Они ещё не сказались как следуют. Они ещё скажутся в будущем.
Правители Востока и Запада, которые не видят этих сил и не считаются с ними в должной мере, пострадают от этого...

Здесь правда и справедливость целиком на стороне Китайской революции.
Вот почему мы сочувствовали и будем сочувствовать Китайской революции в её борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство.
Кто с этой силой не считается и не будет считаться, тот наверняка проиграет".
И. Сталин.

*   *   *

Живое двигая вперёд,
Могучих партия ведёт,
Шагает трудовой народ -
И ты их знамя, Сталин.

Для всех трудящихся, как свет
Горишь ты с юношеских лет,
Ведя туда, где гОря нет.
Где только радость, Сталин.

Идут года - за годом год
Нас охраняешь от невзгод
И дальний виден небосвод
Тебе, вершина, Сталин.

Ты вражью жадность иссушил,
Ты нас победам научил,
Ты в руки слабых ключ вручил
От новой жизни, Сталин.
/Сулейман Стальский/.

*   *   *

"...А вот есть такая тема, которая очень важна, - сказал Сталин, - которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма.

Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей... у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой.
Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников.

Это традиция отсталая, она идёт от Петра.
У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами.

Посмотрите, как трудно было дышать, как было трудно работать Ломоносову, например.

Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: - засранцами, - усмехнулся и снова стал серьёзным.

- Простой крестьянин не пойдёт из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку. А вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия.
У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные.
Потом спросил:

- Почему мы хуже? В чём дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать.
Бывает так: человек делает великое дело и... сам этого не понимает.

И он снова заговорил о профессоре, о котором уже поминал:

- Вот взять такого человека, не последний человек, - ещё раз подчёркнуто повторил Сталин, - а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед учёным, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет своё достоинство.
Так мне кажется.
Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов".
/К.Симонов/.

*   *   *

"Сталин оказал мне самый сердечный, самый любезный и внимательный приём. Он осведомился о моём здоровье, вспомнил об условиях, в которых я жил в годы подполья, показав тем самым, что он в курсе этих событий...

Думая о той огромной роли, которую играл Сталин во время войны, я восхищался простотой этого человека. Как и 23 года назад, он был в скромном кителе, в сапогах и с неизменной трубкой.

На меня Сталин произвёл сильное впечатление не только тем, что он говорил, но ещё в большей степени тем, что он представлял в моих глазах.
Одно его присутствие придавало всему происходящему историческое значение.
Со своей стороны, я весьма непринуждённо участвовал в общей беседе, затрагивавшей самые разнообразные темы...

В конце обеда у меня состоялся продолжительный разговор наедине со Сталиным о проблемах текущего момента.
Политике империалистов, начале переговоров о заключении перемирия в Корее, войне в Индокитае, продолжающемся тюремном заключении Анри Мартена.

О трудностях, с которыми французские колонизаторы сталкивались в Тунисе и Марокко. О результатах выборов 17 июня, на которых была применена система блокирования списков кандидатов разных партий.
О развитии правительственного кризиса во Франции".
/Ж. Дюкло/.

*   *   *

"Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге.
С ним вообще стало трудно говорить.
Он был раз и навсегда мной недоволен, он был во мне разочарован.

Был май, всё цвело кругом у него на даче - кипела черёмуха, было тихо, пчёлы жужжали...  - Значит, замуж хочешь? - сказал он. Потом долго молчал, смотрел на деревья...

- Да, весна, - сказал он вдруг. И добавил:
- Чёрт с тобой, делай, что хочешь...

...Только на одном отец настоял - чтобы мой муж не появлялся у него в доме.
Нам дали квартиру в городе, - да мы были и довольны этим...

И лишь одного он нас лишил - своего радушия, любви, человеческого отношения. Он ни разу не встретился с моим первым мужем и твердо сказал, что этого не будет.

- Слишком он расчётлив, твой молодой человек... - говорил он мне, - Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, - а он, видишь, в тылу окопался...

Я молчала и не настаивала на встрече, она плохо бы кончилась.
/Св. Аллилуева/.

*   *   *

"...Точно было известно - мелодрамы у него не были в чести, и совсем нетерпимо он относился к малейшим намёкам на сексуальные сцены.

Однажды Большаков в очередном "пакете" иностранных фильмов привёз "для разрядки" подобную ленту, которая, конечно, ни в какое сравнение не идёт с теми, что ныне заполняют экраны.

Достаточно было Сталину понять, что из себя представляет картина, как в зале раздался его разгневанный голос, подкреплённый ударом кулака по столу.
- Вы что, Большаков, бардак здесь разводите! - поднялся и ушёл. За ним потянулись члены Политбюро".
/Г.Марьямов/

*   *   *

"Враги" показаны лучше, интереснее "друзей".
На описание первых красок хватает, там есть логика, инициатива. Когда этих людей изображаете, у вас находится аргумент и всё, что угодно.
А когда наших людей изображаете, то краски иссякают, наши люди получаются какими-то замухрышками.

Рабочий класс в целом - это революционный, передовой класс, но и в рабочем классе есть отдельные люди...
Вы думаете, каждый рабочий на вес золота? Вы ошибаетесь...

Среди рабочих передовых есть один слой, который пользуется своим рабочим происхождением и выбирает всё соответствующее для того, чтобы устраивать свои дела и потом повыгоднее для себя предать интересы рабочего класса.

Это закон жизни".
/И. Сталин о фильме Авдеенко "Закон жизни"/

"Столь же жёстко отзывается оратор о партийной принадлежности Авдеенко - по сути тот-де никогда не был членом партии и проник в неё с заднего хода.

- Разве может коммунист, - возмущается Сталин, - рисовать одного из своих героев этаким Дон Жуаном и проповедовать "трактирную любовь", ультранатуральную любовь - "Я вас люблю, а ну, ложитесь".

Это называется поэзия! Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди".

Патриархальные чувства вождя были задеты "вольными" разговорами да и поступками некоторых персонажей, хотя многое тут вполне соответствовало действительности.

Но искусство, как полагал Сталин, призвано улучшать, преобразовывать жизнь, воспитывая людей в духе коммунистического идеала".
/Свидетельствует Е. Громов/.

*   *   *

"Я бы предпочёл, чтобы наша литература показывала врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишённых некоторых человеческих черт.
У самого последнего подлеца есть какие-то человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать"...

"Троцкий - враг, но он был способный человек, бесспорно. Изобразить его надо как врага, но имеющего не только отрицательные черты".
/И. Сталин/.

*   *   *

"Помнится, в четвёртом часу пополудни раздался длительный телефонный звонок. Вызывали "товарища Пастернака".
Какой-то молодой мужской голос, не поздоровавшись, произнёс:

- С вами будет говорить товарищ Сталин.

- Что за чепуха! Не может быть! Не говорите вздору!

Молодой человек:
- Даю телефонный номер. Набирайте!

Пастернак, побледнев, стал набирать номер.

Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом будет всё в порядке.
Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал.

- Если б мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти.

Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле.

- Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?
- Писательские организации не занимаются этим с 1927 года.
- Но ведь он ваш друг?

Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос:
- Но ведь он же мастер, мастер?

Пастернак ответил:
- Это не имеет значения"...

Б.Л. думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы...

- Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме...Я так давно хотел с вами поговорить.
- О чём?
- О жизни и смерти.

Сталин повесил трубку".

/Свидетельствует Анна Ахматова/.

*   *   *

Пастернак назвал Сталина "ГИГАНТОМ ДОХРИСТИАНСКОЙ ЭРЫ", имея в виду его ветхозаветное мышление.

*   *   *

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Революция для Иосифа - принудительное спасение.
Он скорее всего интуитивно сознавал, что насильственное религиозное спасение противоречит СВОБОДЕ во Христе.
Который не может спасать насильно, ибо Его надо избрать СЕРДЦЕМ. Родиться свыше, ПОЛЮБИТЬ итогом всей земной жизни.

Поэтому Иосиф использовал идеологию коммунизма, наиболее близкую христианству идею государственного устройства.

Виновен ли он в своём выборе - решит Суд.
Во всяком случае я утверждаю, что было бы куда хуже, если бы Иосиф употребил для насильственного коллективного спасения Православие.
Или бы постепенно "обуржуазился".
Или соблазнился "мировой революцией"...

Недозволенное священнику позволялось кесарю. Без воли Неба нет начальников и "кому много дано, с того больше спросится".

Кесарь обязан ограждать вверенный ему народ "от Лукавого", от соблазнов враждебного Богу царства Маммоны.
Большинство народа, если взглянуть правде в глаза, дети неразумные, а большинство верующих вообще плохо себе представляют, во что верят.

Каждым отдельным "человеко-ребёнком" никто не занимается, за церковной оградой он оказывается порой полностью во власти армии тьмы.

"Имя ей легион".

Спасение народа - прямой долг кесаря, которого Творец будет судить "по плодам" - по жатве Господней.

Если человеко-ребёнок верит сердцем, воцерковлён - прекрасно.
Остальных же надо провести, подобно Моисею, по пустыне, оградить от хищников, расчистить, как закопчённую икону, до "образа Божия"!
Предоставить каждому богоугодную работу, "хлеб насущный", по возможности "избавить от Лукавого".

Христос - Путь, Истина и Жизнь. И там, где человек стоит "на Пути", приносит добрые плоды - Спаситель обязательно приходит.

"Без Меня не можете творить ничесоже", то есть лишь на Божьем дереве добрый плод.
"По плодам их узнаете их"...

Задача кесаря - привести свой народ не к пропасти, а к Дому Отца. А там уж пусть решает Отец...
Или Сын, про Которого сказано: Я - Дверь.

Но тут уже вопрос о методах.
Имеет ли право кесарь защитить свой народ "железным занавесом", стрельбой, репрессиями? Когда часто гибнут и невинные под горячую руку...

Помимо "воцерковлённых" в ведении Иосифа, в его винограднике были и "привитые", и просто "дикие" сорта.

Если считать не по количеству посещающих храмы /истинно верующих определить невозможно, да и не в вере дело, ибо если веришь, но не слушаешься Учения - сугубый грех/... Если отталкиваться от количества тёмных, задавленных унизительным бытом и нуждой народных масс царской России, а также "эксплуататорских классов" /выражаясь языком Иосифа/, вампиров /выражаясь нашим языком/...Или пирующих среди нищих "лазарей" /на языке Евангелия/, - в ком за годы правления Иосифа был расчищен Образ Божий и осуществлён Замысел?

Таких найдётся немало. Овец, сбережённых от расхитителей.
Может быть, даже в сравнении с царской Россией, не говоря уж о России эсэнговской, хотя Союз и считался официально атеистическим государством.

Причём здесь мы имеем дело не с религиозностью внешней, фарисейской, а с исповеданием Пути.
С глубоким внутренним, хоть и чаще всего неосознанным служением Истине, отличающим советского человека в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые...

Да и потом, пока номенклатурные оборотни не распахнули ворота крепости Иосифа и не ринулась во внутренность храма всякая нечисть.

 

 

Рабы. Наёмники. Сыны.

 
   *   *   *
И всё же Иоанна так и осталась для них чужой.
 Длинноволосые интеллигентные молчуны с отстранённо-настороженной улыбкой, их подруги и девушки - тоненькие и какие-то пришибленные.
В длинных юбках и косынках, с неизменным молитвенником в сумочке, иногда с чётками, мелькающими в тонких пальцах, перешёптывающиеся и переглядывающиеся о чём-то лишь им ведомом - они производили странное впечатление.

Иоанну одновременно раздражала и восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие мысли.
Их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться дома, выдерживать посты...Не раздражаться в отношениях с детьми, которым Иоанна давно бы надавала подзатыльников.
Их бесстрастно-учтивое обращение друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал иногда послушания в самых радикальных вопросах...
Вроде как бросить престижную работу, имеющую весьма отдалённое отношение к атеизму, продолжать жить с драчуном и пьяницей мужем.
Не говоря уж о запрете применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала меньше.

Плакали, но подчинялись безропотно.

Иоанне во всём этом виделось воистину казарменное насилие над личностью, настоящий террор.
А Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена, греховна, равно как и желания наши. Что наилучший выход для человека - отречься от своей воли и позволить Господу вершить через духовного отца твою судьбу.
Ибо "сила Божия в немощи совершается" и "научи меня творити Волю Твою"...

Варя говорила, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю и что именно нам полезнее. Мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши просьбы и желания.
Допустим, вы опаздываете на самолёт к больному ребёнку, молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны.
А самолёт разбивается...
Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто открыто, они ближе к Небу.

С первым утверждением Иоанна была согласна. Во втором - сомневалась.

"Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются," - сказал кто-то мудрый.

И ещё Варя поведает историю про одного дворянина, который решил бросить греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.

Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не по силам. Твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети.

- Не хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор.

- Ну ладно, дали ему отдалённую келью, хлеба, воды и заперли, - рассказывала Варя, - Стал он молиться. День проходит, два, навалились на него помыслы.
Вспомнил о прежней своей беззаботной жизни, пирах, женщинах... Носятся перед глазами лакомые блюда, напитки, красотки, - подвижник не сдаётся, молится прилежно, все видения греховные отметает.

Так проходит неделя, другая...
Всё победил, исчезли помыслы, бесы, наступила тишина.

Желания греховные пропали, а внутри - пустота кромешная!
Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого нет.
Одна пустота.

"Скорлупка", как говаривала мадам Блаватская.

- Тут он как завопит, - рассказывала Варя, - Отоприте! - орёт.
Выскочил из кельи, трясётся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся.

Так наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми корзины плести.
Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту отравную пустоту светом. И тогда постепенно начал в нём восстанавливаться образ Божий, который мы своей злой волей искажаем и уродуем.
Так не разумнее ли этой своей волей отречься от неё, воли? Добровольно предать себя в руки Творца?
И не мешать спасать...

Вспомнив, что нечто похожее рассказывал ей про себя Ганя, Иоанна возразит, что священник - не Бог, он может и согрешить, и ошибиться.
Ну а Варя скажет, что даже если и ошибётся, то и спрос будет с него. Потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.

- А как же свобода? - спросит Иоанна, - Или она действительно "осознанная необходимость"?

- Осознанная необходимость творить Волю Божию.
То, что в миру называют "свободой" - всего лишь возможность творить собственную греховную волю.
Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Плен у собственных страстей и похотей.

Никакая это не свобода, а самое настоящее рабство.
Бремя страстей человеческих.
Господь сказал: "Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными".
Очисти полностью сосуд своей души от собственных страстей, позволь Господу наполнить его Светом и познаешь подлинную свободу.

Потому что лишь Бог свободен...

Иоанна не уставала удивляться, что вот, есть в центре атеистического Союза такой уникальный заповедник.
Нет, не монастырь, а миряне, советские люди. И, в основном, молодые.

Учёные, студенты, художники, врачи, школьники, которые самоотверженно борются со страстями (даже нарядное платье, пирожное, косметика, всякое праздное зрелище считалось здесь грехом)...
Читают длинные молитвы, отстаивают долгие службы в храме, соблюдают все посты, включая среду и пятницу (в среду Христос предан Иудой, в пятницу - распят.

Хлопочут на клумбах и грядках, молча творя Иисусову молитву, чтобы отсекать всякие праздные и дурные помыслы.
И твердо верят, что после этого призрачного, злого, неправедного бытия, где "сатана правит бал", наступит иное, прекрасное и вечное Царство Света.

"И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".

"Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном".

- "Побеждающий",.. - повторила Варя, - Мы здесь в наказание.
Помнишь - "В поте лица"...
И рожать в муках.
А потом болезни, потери близких, несчастья кругом, старость, смерть...
Какой уж тут пир! Если и пир, то во время чумы.

- Мы здесь на войне за погибающие души. Думать иначе - просто хула на Бога! - горячилась Варя, - Думать, что Господь призвал нас лишь для земной жизни с её страданиями - кощунство, даже если мы сами в них виноваты.

Ведь Он знал изначально, что человек падёт, будет изгнан из рая на страдания и смерть. Думать, что Господь сотворил человека лишь чтобы подвергнуть наказанию - значит подозревать Творца в жестокости.

Эта самая фраза Достоевского о слезинке ребёнка...
Да, никакой кратковременный земной рай не может оправдать страданий предыдущих поколений.
Только вечная жизнь в Царстве. Это всё объясняет и оправдывает.

Иисус указал нам путь. Он стал человеком, прошёл через все страдания и воскрес. Он сказал:
-  Я есть Путь, Истина и Жизнь.
Почему?
Чтобы мы шли Его путем.
Он создал нас для счастливой вечной жизни.
Он даёт нам шанс - Себя, Свою Плоть и Кровь.
Земная жизнь - наш шанс. Единственный.
"Претерпевший до конца - спасётся"...

- Ты подумай, ведь если бы прилетели, ну, к примеру, инопланетяне и сказали бы: "Вот вам, земляне, инструкция, правила жизни, закон великой Любви и Единения. И, если вы его исполните, смерть для вас станет лишь переходом в наш мир, прекрасный и вечный".

Наверное, почти все бы с радостью согласились.

Почему же мы не слушаемся Творца Вселенной, Который искупил нас Своей Кровью? Разве это не безумие?
Мы боимся потерять ничтожные сомнительные удовольствия, мы хотим пировать здесь.

Земное счастье...
Разве оно вообще возможно, даже в нравственном аспекте, когда вокруг столько страданий? Истинно мудрые искали счастья там, где повелел Творец.

Гениальный Паскаль подсчитал и доказал, что если даже есть один миллионный шанс Бытия Божия, безумие не поставить всё на эту, говоря условно, карту.
Ибо в случае существования Бога проигрыш, вечное отторжение Света - бесконечно велик. Абсолютно непропорционален тем сомнительным удовольствиям, которые дают нарушения заповедей.

А в случае "ставки на Бога" бесконечно велик выигрыш, а проигрыш - всё тот же сомнительный пир во время чумы.
Да отравленный к тому же периодическим несварением желудка," - убеждала Варя.

Его души незримый мир
Престолов выше и порфир...
О, верь, ничем тот не подкупен,
Кому сей чудный мир доступен.

Кому Господь дозволил взгляд
В то сокровенное горнило,
Где первообразы кипят,
Трепещут творческие силы!

- Вот оно, Царство Божие внутри нас, о Котором говорил Господь, - Это не за гробом, это начинается здесь, сейчас!

Зачем не в то рождён я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шёл на жизненном пути!..

Твоим страданием страдать
И крест на плечи Твой принять
И на главу венец терновый!

*   *   *

Однако попытки Иоанны жить "как они" закончились полным фиаско.
Относительно легко дался лишь пост.
Молитва не получалась, одолевали посторонние мысли.
Во время визитов в Москву она умудрялась каждый раз повздорить то с редактором, то со свекровью, то в очереди. Хорошо хоть Филипп уехал в Крым с приятелями!

Долго боролась с собой Иоанна, но так и не смогла себя заставить дать взаймы одному вечно бедствующему знакомому на покупку кооператива.

Однако тут же вцепилась в американскую шубу из опоссума, которую примеряли в гримёрной кинодамы, млея и поёживаясь от цены.
Презирая себя, Иоанна помчалась за деньгами, как тогда с люстрой, прекрасно сознавая, что шуба ей абсолютно ни к чему, она всё время в куртке и за рулём и вообще вряд ли когда-нибудь её оденет.
Оставлять в театре, ресторане, даже в гостях на вешалке по нынешним временам опасно - упрут. Да и не ходит она никуда в последнее время.

Не по очередям же в ней, в самом деле, толкаться!

И всё же вцепилась. Как когда-то в люстру, как когда-то в Дениса.

Оплатила, отвезла домой, с наслаждением поглаживая торчащий из специального, защищенного от моли пакета шелковистый мех, когда машина останавливалась у светофора.
Как же - моё!
А дома запихнула пакет в шкаф, полный таких же ненужных тряпок, чтобы навсегда о нём забыть.

Не врать тоже оказалось совершенно невозможно.
Она обнаружила, что вся её жизнь состоит из вранья.
Она просто говорила не то, что есть, а то, что надо говорить.
Знакомилась и поддерживала отношения с кем "надо".
И эти "надо" были сплошным враньём, настолько привычным, что и не замечалось.

А они...
Однажды в Лужине случился пожар, и кто-то сообщил, что вот, погорельцы с детьми сидят на вещах и никто из соседей не желает их приютить.

Иоанна успела лишь возмутиться такому бессердечию, как одна из "молчашек" (так их называла про себя Иоанна - ещё не монашки, но молчашки, отвергающие всякие праздные разговоры), так вот, одна из "молчашек", жена известного композитора, уже через полчаса храбро повезла всё семейство с детишками, узлами, прокопчённое и зарёванное, в Москву (муж на даче, квартира всё равно пустует).

"Мужа" Иоанна знала и содрогнулась, представив, что ждёт бедную молчашку.
И подумала со стыдом, что сама она никуда не годится по сравнению с этой композиторшей, которую прежде считала просто экзальтированной дамочкой.
А дамочка, оказавшаяся впоследствии скрипачкой, почти месяц держала оборону, пока не удалось выхлопотать погорельцам жильё.
Кормила и помогала деньгами, давая частные уроки.

"Православие - вера очень строгая, - сказал отец Киприан, - Хватит ли у вас решимости начать новую жизнь?"

Иоанна почти отчаялась: она, как тот монах из вариной истории, обнаруживала в себе всё новые непреодолимые мерзости.

Почему Ганя парил в этом измерении легко, радостно и свободно, просто сбросив прежнюю жизнь, как ветхую одежду? Отдав всё, что имел, вплоть до таланта, который отныне посвятил лишь Богу?

Не такой "молчашкой", примерной женой, матерью, смиренной прихожанкой с опущенными долу очами, иссушённой борьбой с обыденностью и страстями, продирающейся к Небу по унылой житейской трясине (так ей, по крайней мере, казалось) хотелось ей быть...
А как Ганя - гореть самозабвенно в том священном Огне...

Пост, молитва, уединение для него были не повинностью, а Божественным топливом, которое сжигало всё лишнее, тяжёлое, земное. Облегчало и освобождало душу и тело в неудержимом стремлении к Небу.
"Отдай плоть, прими дух".
"Ещё подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашедший человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то"/.
Мф.13, 44/

- Ганя - сын, а мы - рабы, - говорила Варя, - Раб ПОДЧИНЯЕТСЯ воле господина. Сын - исполняет её легко и радостно, как свою собственную.

Это даётся лишь благодатью Святого Духа. Помнишь, в каком смятении пребывали ученики Христа после распятия? Вспомни Фому Неверующего!

А потом внезапно сделался шум с неба, и сошли на них как бы огненные языки...
И с тех пор они исполнились Духа, стали смело проповедовать Евангелие.
И почти все приняли мученическую смерть за Христа.

А ведь они и раньше верили, видели чудеса, которые творил Иисус!

Они изменились. Это чудо - рождение свыше, о котором говорил Господь в беседе с Никодимом.
"Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия.
Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть Дух.
Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, так бывает с рождённым от духа".

Это - высшее состояние, дарованное Господом своим избранным. Царство Божие уже при жизни.
"Пророку" Пушкина открылись высшие тайны.

И Иоанну Дамаскину:

И моря пенистые воды.
Земля, и солнце, и луна.
И всех созвездий хороводы.
И синей тверди глубина -

То всё одно лишь отраженье,
Лишь тень таинственных красот,
Которых вечное виденье
В душе избранника живёт!

- Избранника... А мы - рабы.

Иоанна изумилась - разве не все равны перед Богом?

- Тут дело в дарованной свободе, в нас самих.
Когда в притче Господь позвал на Свой пир, званые отказались - кто женился, у кого - хозяйство или прочие хлопоты.

То есть опять - променяли первородство, бессмертие в Боге, на чечевичную похлёбку.
И тогда Господь сказал с горечью:
- Много званых, но мало избранных.

То есть избравших узкий путь. В первом переводе именно "избравших".

Господь избирает тех, кто сердцем избирает Его. Кто упорно ищет Бога.
Кто, услышав зов, бросает всё и бежит к Нему.

А мы оглядываемся на тленное, земное.
Нам жалко его терять, и мы каменеем, как жена Лота. Мы рассудочны и холодны.
Вернее, думаем, что рассудочны, а на самом деле безумны...
Теплохладные.

А Господь говорит: "Дай Мне, сыне, сердце твоё".

Если не ищешь Бога, не хочешь верить, ты Его никогда не найдёшь.
Господь не навязывает нам Свою любовь, Он сотворил нас свободными...

- Да, Варя права, я холодна, - думала Иоанна, - Я здесь из-за Гани.
Но ведь я верю в Тебя, Господи, верила всегда. И знаю, что моя душа бессмертна.
Почему же Я так равнодушна к своей судьбе в вечности?

Или она, душа, действительно атрофировалась, онемела в бесчувствии, как говорит Варя. Не чувствует боли, не чувствует опасности...

Я знаю, что есть Бог, Который дал мне всё - жизнь, здоровье, талант... Но я не отдала Ему сердце.
Знаю, что близкие и неблизкие нуждаются в моей помощи, но я равнодушна.
Я отношусь к людям, как к вещам, которыми хочется или не хочется обладать.
Вещи служат, приносят пользу, удовольствие, развлекают, надоедают, наконец, причиняют неудобства.
Не мать, не жена, не дочь - я сама по себе...

*   *   *

Волшебный костёр по имени "Ганя"...
Пламя, в котором он самозабвенно, без остатка сгорал, лишь иногда опаляло её нестерпимо жаркой нездешней искрой, если она подходила чересчур близко.

Этот призывающий и одновременно не подпускающий к себе огонь был для Гани средой обитания, жить означало гореть.
У огня были свои законы: сгореть, чтобы возродиться, умереть и воскреснуть.
Приближение к Богу, прорыв в иное измерение.

"Свет Фаворский" никак не давался, получался слишком тяжёл и груб, он был земным.

Гане мешало всё - собственная плоть с её потребностями, самый незначительный шум, даже мысли.
Вся жизнь земная, казалось, стояла на пути к постижению этого Света, Который сжигал его и никак не хотел передаваться на холсте.

Ганя понимал, что это от гордости - погоня за непостижимым, но ничего не мог с собой поделать и был на грани нервного истощения, почти перестав есть и спать.

Часами молился беззвучно. Закатное солнце, проникнув сквозь пыльное стекло мастерской, выхватывало его слившуюся со стеной фигуру с сомкнутыми губами и веками.

Лишь изредка оживала рука в крестообразном полёте, складывалось в поясном поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.

Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на ногах - пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису постепенно бросить курить к началу занятий.

Машинально проглатывал оставленный на террасе ужин, всё ещё пребывая там, на Фаворе, - заросший, даже не худой, а какой-то высохший.
Только глаза горели жадным голодным огнём в тщетной погоне за непостижимым.
Она понимала, что он столь же счастлив, сколь несчастлив.
Никто не мог ему помочь, и уже не оставалось сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.

Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым днём всё раньше гаснущих согласно астрономическому календарю.
И вся накопленная ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-привольной лужинской жизни тела переливалась в Ганю.
Здоровая деревенская еда, парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а потом до одури плавая на зависть ребятишкам.

- Тётя Яна, пора вылезать, простудитесь! - орали они хором.
И она вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные зелёные водоросли. Переодевалась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещё влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода.
А потом крепко спала с открытым окном.

Лето кончалось, кончались и комары. Можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и травах.

- Иоанна...

Ганя сжимал её руку. Они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении, вмещая в себя весь мир, который вмещал их.

И краснозакатные деревья склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался о ноги.
И постепенно капля за каплей её накопленная за день энергия, жизненная сила переливались в него.
Она видела, как распрямляется, наливается жизнью его изнурённое тело, розовеют щёки, губы.

- Пройдёмся ещё, - просил он.
Но она мотала головой, выпитая, сожжённая до дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти на его костёр.
И сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей мансарде.
И наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за Фаворским светом.

Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает.
Он привык, как и она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее кровообращение.
Как сиамские близнецы, становясь по очереди то вампиром то донором.

Да, она была холодна к Богу и ближним.
Ганя не в счёт.
Ганя был из иного мира, чудом. А к прочим обитателям Лужина Иоанна приглядывалась с любопытством, с симпатией, иногда с восхищением, оставаясь "кошкой, гуляющей сама по себе".
И к ней относились с опаской как к "невоцерковлённой".

Она была чужой, "не с нами". Как бы агентом из неприятельского лагеря, от которого всего можно ждать.

И Варя, и остальные ждали от неё решительного шага, но отец Киприан запретил им настаивать и агитировать, пока Иоанна не решит изменить жизнь.
Теперь, когда она отвозила его в Москву, он держался всё сдержаннее и официальнее, убеждаясь, что Иоанна, судя по всему, случайная в Лужине птичка и улетит с окончанием сезона.
Гордая, умничающая, теплохладная интеллигенция. Душевная, а не духовная.
Званая, но не избранная.

Ну а Ганя...

Ганя никогда её не агитировал, видимо, просто уверенный, что всё должное исполнится в свой срок.
И старик-хозяин дядя Женя, которого она исправно снабжала зарубежными детективами и который зазывал её иногда на ужин со стаканом домашнего красненького, радовался, что вот, хоть нормальный человек в доме, есть с кем поговорить "за жизнь".
А то одни святые кругом - лишнего не скажи, по спине не хлопни - того гляди крылья ангельские сломаешь.

А вот его отец, священник, дедушка Глеба, считал себя самым грешным.
И весёлым был, и вино любил в меру...
И чего только не перенёс - на Колыме восемь лет оттрубил, потом в ссылке, потом сколько народу при оккупации спас в церковном подвале.
Дали ему орден, как герою. Донеси кто - расстреляли бы немцы со всей семьёй.

Но никогда не ходил с постной физиономией, а учил за всё благодарить Бога и радоваться.

Потому что Христос воскрес и победил смерть. А прочее всё - ерунда.

Варя действительно считала дядю Женю еретиком, хоть и исправно за ним ухаживала и любила по-своему, всё прощая.
А Глеб говорил, что это вроде бы удобно - жить вне церкви и её канонов, культивировать собственные мелкие слабости...Но где мелкий бес - там они берут количеством, и легко можно пасть.
Нельзя переплывать море без корабля.

И видно было, что оба осуждают её дружбу со стариком, считают, что тот на нее плохо влияет.
Однако вряд ли что-либо в Лужине, включая и духовно-философское чтение, произвело на Иоанну большее впечатление, чем письмо, которое дядя Женя хранил между страниц Евангелия, регулярно перечитывая.

Письмо было написано сыну незадолго до кончины - своеобразное завещание, итог земного пути.
Где умирающий священник признавался, что опальные годы на Соловках были самыми счастливыми в его жизни - никогда Господь и Его спасающая Рука не были так близко.

Никогда он не чувствовал себя таким нужным людям, как здесь, на грани бытия, никогда не приводил столько людей к вере, исполняя Волю Божию...
Впоследствии самый изнурительней пост и самый упорный молитвенный подвиг не могли повторить это блаженное ощущение "тяжести Креста Господня на недостойных, слабых моих плечах - писал умирающий, - Сопричастности Его Страданию и Воскресению".

Потом она часто будет вспоминать это письмо, слушая мирские рассуждения о гонениях на церковь, покушениях на религиозные свободы и права верующих, совершенно игнорирующие духовно-мистическую сторону этой проблемы.
И думала, что ни святые, ни мученики не могли бы состояться по законам этой цивилизации.
Зато сам Христос был осуждён на распятие демократическим путём...

Разве не годы гонений на христиан дали миру наибольшее число святых, скрепили веру немощных их кровью и спасли тысячи душ?

"Иго Моё благо, а бремя Моё легко"...

Твоим страданием страдать,
И крест на плечи Твой принять,
И на главу венец терновый!

 

 

Империя зла.

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ: АХ(АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ), АГ(АНГЕЛ-ГУБИТЕЛЬ)

 

СВИДЕТЕЛИ:
М.Лобанов. Г.Димитров. М.Джилас. В.Молотов.

*   *   *

"В течение ноября-декабря 1952 года Комиссией был подготовлен проект постановления ЦК КПСС "О главном разведывательном управлении МГБ СССР".

В ходе подготовки этого проекта на одном из заседаний Комиссии И.В.Сталин высказал следующие замечания о разведке:

"В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжёлые провалы. Идти в лоб - это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства.
Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств - это будет ненадёжный агент.

Полностью изжить трафарет из разведки. Всё время менять тактику, методы. Всё время приспосабливаться к мирной обстановке.
 Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную.
Использовать то, что Бог нам предоставляет.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признаёт свои провалы и ошибки, а потом уже поправляется.

Брать там, где слабо, где плохо охраняется.

Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки.

Главный наш враг - Америка.
Но основной наш удар надо делать не собственно на Америку.

Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах.

Первая база, где нужно иметь своих людей - Западная Германия.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально.

В разведке надо иметь агентов с большим культурным кругозором - профессоров /привёл пример, когда во времена подполья послали человека во Францию, чтобы разобраться с положением дел в меньшевистских организациях, и он один сделал больше, чем десяток других/.

Разведка - святое, идеальное для нас дело.

Надо приобретать авторитет.
В разведке должно быть несколько сот человек - друзей /это больше, чем агенты/, готовых выполнить любое задание.

Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.

Агентов иметь не замухрышек, а друзей - высший класс разведки.

Филерская служба, по-моему, должна быть разбита по различным управлениям". /Свидетельствует М.Лобанов/

*   *   *

Свидетельствует Г.Димитров:

"Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в Куйбышев. Но Сталин остался в Москве.

Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили архивы.
Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам. Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет.

Вскоре мне пришлось уехать из Москвы. Сталин же остался и решил её оборонять. В эти трагические дни он в годовщину Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на фронт.

Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они узнали, что Сталин в Москве, и услышали из неё его слова, - это возвратило веру, вселило уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии".

*   *   *

"...Сталин сразу перешёл к отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

- А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито - единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся - в усмешке была ирония и самодовольство:

- Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.

Меня привёл в восторг этот непосредственный обнажённый подход, которого я не встречал в советских учреждениях, и тем более в советской пропаганде.
Я почувствовал себя на своём месте, больше того - рядом с человеком, который относится к реальности так же, как и я, не маскируя её.
Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.

...Когда я упомянул заём в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало поможет, но что эту сумму нам сразу вручат.
А на моё замечание, что мы вернём заём и заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне рассердился.

- Вы меня оскорбляете. Вы будете проливать кровь, а я - брать деньги за оружие!
Я не торговец, мы не торговцы.
Вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами тем, что у нас есть.

...Затем Сталин пригласил нас к ужину. Но в холле мы задержались перёд картой мира, на которой Советский Союз был обозначен красным цветом и потому выделялся и казался больше, чем обычно.
Сталин провёл рукой по Советскому Союзу и воскликнул, продолжая свои высказывания по поводу британцев и американцев:

- Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным - никогда, никогда!"
/М. Джилас/.

"...Сталин изложил свою точку зрения и на существенную особенность идущей войны.

- В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.

Он без подробных обоснований изложил суть своей панславистской политики:

- Если славяне будут объединены и солидарны - никто в будущем пальцем не шевельнёт. Пальцем не шевельнёт!.. - повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем.

Кто-то высказал мысль, что немцы не оправятся в течение следующих пятидесяти лет. Но Сталин придерживался другого мнения:

- Нет, оправятся они, и очень скоро.
Это высокоразвитая промышленная страна с очень квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией - лет через двенадцать-пятнадцать они снова будут на ногах.

И поэтому нужно единство славян. И вообще, если славяне будут едины - никто пальцем не шевельнёт.

В какой-то момент он встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе; или кулачному бою, и почти в упоении воскликнул:

- Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем - снова!

Что-то жуткое было в его словах: ужасная война ещё шла.
Но импонировала его уверенность в выборе направления, по которому надо идти, сознание неизбежного будущего, которое предстоит миру, где он живёт, и движению, которое он возглавляет.

*   *   *

...Пора уже поговорить и об отношении Сталина к революциям, а следовательно, и к революции югославской.

В связи с тем, что Москва - часто в самые решительные моменты - отказывалась от поддержки китайской, испанской, во многом и югославской революций, не без основания преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций.

Между тем это не совсем верно.
Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов советского государства.
Он инстинктивно ощущал, что создание революционных центров вне Москвы может поставить под угрозу её монопольное положение в мировом коммунизме, что и произошло на самом деле.

Поэтому он революции поддерживал только до определённого момента, до тех пор, пока он их мог контролировать. Всегда готовый бросить их на произвол судьбы, если они ускользали из его рук..."
/М. Джилас/.

*   *   *

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИОСИФА:

1948г. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей 4-й сессии Верховного Совета.
Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Румынской Народной республикой.
Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Венгерской Народной республикой.
Торжественное заседание, посвящённое 30-летию Советской Армии.
Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Болгарской Народной республикой.
Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Финляндской республикой. Речь о значении советско-финляндского договора.

Ответ на открытое письмо г-на Уоллеса. Приём представителей США, Франции и Великобритании по вопросу о положении в Берлине.

Ответы на вопросы корреспондента "Правды" о международном положении.

*   *   *

" - Я говорю: вот что, я прочитал вашу записку, я вижу, что вы человек, который не хочет помогать Советской власти, а работает против Советской власти.
Я с вами больше никаких бесед вести не буду, потому что либо вы откажетесь от того, чтобы к иностранным корреспондентам обращаться - она и в турецкое посольство тоже обращалась, - либо я с вами не желаю иметь дело.
Отшил её. И больше она не появлялась.

Она потеряла веру - вот о чём речь! Не верят люди. Куда ни обращайся, никакого толку.
Она и к местным органам обращалась. По её записке собиралось совещание представителей министерств в Рязани и из исполкома областного были люди.
Видимо, кое-что сделали, но ничего существенного.

Она - как один из примеров того, что люди теряют веру.

Заговорили о событиях в Чехословакии, их причинах, тяжёлом положении в экономике.

- Я думаю, как бы у нас такого не было, - сказал Молотов, - Ибо мы сейчас находимся в глубокой экономической яме.
Выход из неё - не повышение цен. Я думаю, надо менять социальные отношения. Начать с партмаксимума для коммунистов. Это будет иметь громадное и моральное, и материальное значение для страны.

Дело в том, что хрущёвцы ещё преобладают даже в ЦК.
После смерти Сталина мы жили за счёт запасов, сделанных при Сталине.

- За Сталина! - сказал Молотов и стукнул рюмкой по тарелке, - Ибо никто бы не вынес, не выдержал того, что он вынес на своих плечах.
Ни нервов, ни сил ни у кого не хватило бы!"
/Молотов-Чуев/.

*  *  *

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

"Империя зла"... "Тюрьма народов"... "Безбожное общество"...

Всё это - обычная сатанинская ложь и подмена, ибо, повторяю, не может царство тьмы приносить плоды добрые, иначе оно рухнет.

Церковь не имеет права спасать насильно за волосы и спасает только "своих".
Тех, кто верит строго так, как велит данная конфессия, или добровольно приходит в храм за помощью.
Кесарь же должен не только спасать каждого тонущего подданного независимо от веры, но и не позволять ему в шторм лезть в море, отвести для купания безопасные места, специальную купальню для детей и женщин.

И вообще, чем меньше количество утопших за годы правления данного кесаря, тем угодней такой кесарь Творцу, желающему "всем спастися и в разум Истины прийти".

Задача кесаря - установить максимально пригодный для переплывающих житейское море строй. Искушения, падения, травмы и связанное с ними порой очищающее состояние катарсиса - не дело кесаря.

Угодное Богу государство позволяет примирить богово с кесаревым и не отдать то и другое князю тьмы.

Всемирную революцию может осуществить и осуществит в конце концов Сам Господь;
кесарю же стремиться "отменить тьму" во вселенском масштабе - утопия, гордыня, если не сказать "безумие".

Ибо насильственное "спасение всех" противоречит Божьему Замыслу о свободе выбора и избранничестве, об отделении "овец от козлищ" в конце времён...

Советская Антивампирия просуществовала семьдесят лет, и это уже чудо, связанное с предназначением Иосифа и Божьим промыслом об очищении Руси и веры православной от фарисейства:

"Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня;

Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим".
/Мф.15-8,9/

"... Он начал говорить сперва ученикам Своим: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие".
/Лк.12,1/

Отказавшись от троцкистской идеи Всемирной революции и став великим государственником Антивампирии, Иосиф продемонстрировал осознанное или неосознанное понимание Замысла и послушание ему.

Что невозможно смертному стать превыше Бога и объявить себя спасителем мира, победив на земле дьявола до конца времён.
Можно лишь оградить от него вверенных ему Небом подданных путём создания Антивампирии соответственно повелению Творца:

"Выйди от неё, народ Мой..."

Тьму нельзя ликвидировать, это свершит Господь в конце времён - но ей можно противостоять!
Можно и нужно.
Указатели "верного курса" - Евангельские заповеди, соответствие Замыслу, духовно-нравственная цензура.
Защита от лжепастырей и "вождей слепых", закон Неба - "все за одного, один за всех"...

И так вместе пройти тьму "лежащего во зле мира". Во главе с пастырем, если он служит Творцу. Явно или тайно.

Иосиф, кесарь-пастырь огромного многонационального государства, таковым и предстанет перед Судом.

Заставил он детей Божьих служить своим личным амбициям?
Или амбиции эти были направлены на то, чтобы, получив власть, употребить ее и всю жизнь свою до последнего вздоха на спасение своего народа?
Не только для Иерусалима земного, но и Небесного?

Угодное Богу государство должно обеспечить каждому своему сыну возможности для раскрытия в нём Замысла и Образа Творца во имя спасения в Доме Отца - объединённого Любовью Царства Будущего века.

Ибо смысл истории Богочеловечества - возвращение измученного страданиями на чужбине блудного сына, прощённого и воскрешённого любовью Творца, в Дом Отчий.

 

 

Исповедь. Мир и Антимир.

*   *   *
Произошло всё одновременно обыденно и чудесно.
 В соседнем с Лужиным поселковом магазине "выбросили" гречку, и Иоанну снарядили на машине взять пару мешков. Парень, который помог ей погрузить мешки, от вознаграждения отказался, а сказал, что специально пришёл к магазину поймать попутку, чтоб отвезти домой батюшку, который соборовал его больную бабку.

Ведь до храма километра три и дождик капает.

Батюшка - отец Тихон из местной церкви, куда лужинские обитатели ходили по воскресеньям причащаться. Про которого рассказывали, что он "великий постник", ест только овощи, фрукты да иногда кашу без масла.
Седенький, голубоглазый, с детски-старческой беззубой улыбкой.

- А, Иоанна, вот кого Господь послал... Ну давай, давай, вези...

Было удивительно, что батюшка знал её имя - в храме они никогда не общались. Впрочем, кто-то из лужинцев мог позвать её по имени, имя редкое.

- Ты почему не причащаешься, Иоанна? Ваши все причащаются, а ты - никогда? Иль шибко нагрешила?.. А может, некрещёная?

Он спросил с таким искренним участием и даже волнением, что она сама заволновалась и поспешила уверить, что нет, ничего такого, просто ещё не решила, сможет ли изменить жизнь.
Да, она верит в Бога, да, она сознаёт, что больна и что в таком греховном состоянии её душа погибает, но надо подготовиться, решиться...

- А кто сказал, что у тебя есть время? Разве ты знаешь свой час?

По спине пробежал холодок. Увидала в зеркале выцветшие голубые жалостливые глаза батюшки.

- Ни разу не причащалась... А тебе, матушка, поди за сорок? Это что ж такое, Царица Небесная?
Господь принял мученическую смерть, чтоб мы исцелились. Он тебя любит, ждёт, а ты отвергаешь...

- Да не отвергаю я...

Батюшка едва не плакал. И у Иоанны в носу запершило.

- Вот тут перечень грехов перед исповедью. Читай, потом вернёшь. Сверь, что на совести... С самого детства вспомни...
Вспоминай и пиши в тетрадочку. Всё пиши, не бойся, мы потом всё сожжём. Для Бога пиши...
В воскресенье праздник, ваши в Лавру, сказывали, едут, а ты ко мне приходи. Пораньше, чтоб на исповедь поспеть.
Пост соблюдаешь?

- Когда как, батюшка.

- Соблюдай. Ни есть, ни пить после полуночи. Канон прочти покаянный, молитвы к причащению. И ко мне...
Небось, и младенцев убивала во чреве?

Иоанна кивнула в смятении.

- Так ты убийца, матушка. Убийца и блудница, ибо в браке церковном не состоишь. С такими-то грехами по земле ходить! Ты вон за рулём, всякое может случиться...

- Я приду, батюшка.

Иоанна наклонила голову. Отец Тихон благословил её и засеменил к церковным воротам. В руке осталось ощущение его крепкого быстрого пожатия.
Сколько раз потом, подходя под благословение иногда к совсем незнакомым священникам, она ощутит это пожатие - тайный знак. Неканонический, послабление для немощных.
Верь, надейся, держись - мы вместе... И с нами Бог.

Наверное, не страх, а именно это ободряющее неканоническое пожатие, от которого вдруг перехватило в горле, решило всё. Не убедительные проповеди отца Киприана, не блестящие построения Соловьёва и Флоренского, не увещевания Вари, а именно этот тайный знак. Пароль сухих старческих пальцев.

Разумеется, она никому не расскажет, куда собирается в воскресенье. Так же чудом окажется в ящике стола её мансарды школьная тетрадка в линеечку, почти нетронутая, лишь на первой странице старое расписание поездов, которое Иоанна выдрала.

И стала тетрадь как новенькая, с розовой промокашкой, и опять о чём-то таинственно напоминала.
О детстве, когда верующая пионерка Яна Синегина поклялась Богу Ксении, Который чудесно спас её от страшной грозы, стать хорошей в своей самой лучшей в мире стране.
Которая только что победила фашистов и собиралась и дальше строить Светлое будущее. Поклялась отлично учиться, добросовестно выполнять порученную работу, уважать старших, помогать слабым, не лгать, не красть, не гордиться перед товарищами, выручать попавшего в беду друга.

Делиться последним и трудиться не ради выгоды, а ради людей и этого самого светлого будущего. Не копить денег и вещей... И, если понадобится, отдать жизнь за это будущее, за светлые идеалы, за свою страну и за народ.

И Бог, и страна требовали от неё, в основном, одного и того же, - не было в её детском сознании никакого противоречия, кроме нелепого, иногда доходящего до неё утверждения, что Бога нет.

Но взрослые всё время поминали именно Бога, существовали церкви и вообще в послевоенные годы стали появляться фильмы, вроде "Золушки", где у Золушки была крёстная. И где в финале звучало:
- Когда-нибудь спросят: а что вы, собственно можете предъявить?
И тогда никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу большой, а сердце справедливым.
И совершенно ясно, что здесь имелось в виду.

Яна-маленькая знала, что когда она замечательно проживёт жизнь во имя счастья людей и светлого будущего, которое смутно представлялось ей в виде сияющей снежной вершины, когда она станет старой и умрёт (прежде эта мысль представлялась чудовищной, невероятной и несправедливой), - верующая Яна знала, что когда её, как бабу Ксению, зароют в землю и оставят совсем одну, и никто, ни мама, ни друзья,ни товарищ Сталин ей не сможет помочь - тогда прилетит Он.
Бог.

Всемогущий Волшебник с ясными добрыми глазами.
Подарит, как Дюймовочке из сказки, крылья, подаст руку, и они улетят в чудесную сказочную страну.
Где всегда лето, где живут только хорошие и добрые, где всем хорошо.
И так будет всегда.

Страна эта где-то высоко на небе, может быть, за этими самыми "сияющими вершинами".
И коммунизм, и Царство Небесное Яна представляла себе примерно одинаково. Вечный сад, счастливые люди с крыльями.
И всем хорошо, потому что все хорошие.

Только не могла понять, как в светлом будущем всем может быть хорошо, если они будут по-прежнему болеть и умирать?
Нет, так не может, не должно быть!
Должен быть обязательно Бог, любящий, могущественный и справедливый, Который заберёт всех из ямы и спасёт, когда уже никто-никто не сможет помочь.

Бог - нечто завершающее, окончательное. Та самая итоговая справедливость, без которой всё мироздание в её детских глазах разваливалось и не имело смысла.
Товарищ Сталин - здесь, Бог - там.
И когда говорят взрослые, что Бога нет, имеется в виду "здесь".

Всё в её мироощущении тогда гармонично заняло свои места.
И теперь, оставив позади бОльшую часть жизни, уже "возвращаясь с ярмарки", она вновь сидела над школьной тетрадкой с розовой промокашкой.
Чтобы переворошить память, переоценить заново и беспощадно отсечь всё, что будет "чернеть внутри" и не даст взлететь душе, когда наступит её час.

И посмотреть подобно монаху из вариной притчи, что же останется после этой перетряски? Когда отсеется всё червивое, растает всё лживое и призрачное, сгорит всё темное и злое...
Что останется настоящего?
Что такое будет она, Иоанна, когда настанет время взлететь?..

Она поняла, наконец, смысл исповеди и причастия, и ужаснулась себе.

Яна-маленькая, верующая пионерка, знала, что нельзя капризничать, хулиганить, лениться, предавать, воровать, лгать, обижать, зазнаваться, жадничать.
Что надо любить товарищей, свою Родину, и быть готовой ради них на любой подвиг.

Она выросла на советских фильмах, книгах и песнях, которые учили, что "всегда надёжный друг в беде протянет руку", "мне в холодной землянке тепло от моей негасимой любви", "ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь и поэтому знаю, со мной ничего не случится"...

Она пела про "священную войну", про "часовых Родины" и "не было большего долга, чем выполнить волю твою".
И "Где найдёшь страну на свете, краше Родины моей?" и "Страна встаёт со славою на встречу дня", и "Во имя счастья и свободы летите, голуби, вперёд", и "Дивлюсь я на небо"...
И сейчас, перетряхивая детство и юность, она пришла к выводу, что это было христианское воспитание. Во всяком случае, внешне оно нисколько не противоречило христианской этике.

За исключением разве что стихов Багрицкого "Смерть пионерки", которые ей уже тогда показались глупыми и кощунственными и она не стала их учить.
Да её никто и не заставлял.

Иоанну потрясло, что она так хорошо это помнит, все свои детские грехи, подростковые, юношеские - абсолютно все! До мельчайших подробностей. В отличие от других событий, уже порядком стёртых в памяти.
Всё, что делала плохого верующая пионерка Яна, осуждалось одновременно в обеих инстанциях.

Во всяком случае, было два определяющих всё фундамента: молитва "Отче наш", которую она выучила в ту страшную грозу в эвакуации, и клятва на Красной площади:
"Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином моей социалистической Родины"...

Она писала, писала в мансарде лужинской дачи.
Всё мельче, боясь, что не хватит тетрадки, а память выискивала новые и новые чёрные крупицы прошлого, будто мышиный помёт в горсти зёрен.
Отбирала, просеивала всю жизнь.
Бегал по школьной тетрадке, не успевая за "грехами", подаренный Денисом "Паркер".
Как, оказывается, умела безошибочно отделять память зёрна от плевел! Что отлучало от Бога, от Жизни.
Всё меньше оставалось зёрен - сплошная чёрная груда ядовитого мусора, а она всё вспоминала...
Если действительно даровано нам Небом такое чудо - всё это зло, посеянное тобой в мире, сжечь, вычеркнуть, если не из бытия /хотя Богу возможно всё/, то хотя бы из собственной судьбы, - как можно продолжать таскать с собой эти улики прошлых преступлений?

"Не казаться, а быть"...

Да, что-то сломалось именно после знакомства с Денисом, истории с Лёнечкой, переезда в Москву, что-то рухнуло.
Окружающие стали для неё вроде собственности. Играет, пока не надоест.
Или деловые знакомства. Только брать, брать...

Тщетно силилась Иоанна отыскать хоть какие-то свои добрые дела - их просто не было! На память приходило лишь нечто смехотворное вроде мелочи нищему или кому-то десятку в долг до получки.

Да, она помнила всё.
Но верила ли прежней детской верой в Того, Кто в её последний страшный час, как тогда в грозу, протянет всесильную Руку помощи, вырвет из могильной тьмы и спасёт?

Обычно под верой понимают "уверенность".
А это скорее - духовно-нравственный выбор, упование, страстное желание бытия Божия. Из-за страха собственного небытия.

Или выбор разума, вычислившего божественное устройство мира.
Или выбор души - духовно-нравственный.
И, наконец, выбор сердца - жажда любви Творца, томление по Нему.

Иногда эти моменты совпадают.
Вера - это не уверенность в бытии Божьем, иначе мы бы двигали горы! Это - желание, жажда поверить, подвижка навстречу.

Будь, Господи! Будь таким, как написано в Евангелии.
Владыкой Мира, спаянного Светом и Любовью. Во веки веков.

Выбор Христа - это выбор Его учения. Его концепции мира.
Больший служит, а не большему служат.

Т.е. я пришёл в мир послужить замыслу, а не чтоб служили моим страстям - именно в этом смысл земной жизни христианина.

"Милости хочу, а не жертвы". Советские подвижники шли Его путём, не ведая того.

В то время как "ведающие" ждали награды, "товарищи" отдавали жизнь "за други своя", за счастье грядущих поколений просто по велению сердца, совершенно бескорыстно.

Иоанна прошла стадию детского страха, духовно-нравственного выбора и выбора разумного, рационального.
Сейчас она пришла в Церковь, к церковным таинствам.

Вопрос не стоял для верующей советской гражданки Иоанны Синегиной, верит ли она в Бога, речь шла о доверии к Церкви, именно доверии.

Вот где требовался большой подвиг, подвижка с её стороны - прежде всего понять, разобраться в смысле церковных богослужений, таинств, праздников, постов.
Она поняла, что до сих пор Бог и Церковь не были связаны в её сознании несмотря на все усилия лужинцев.

Отцу Тихону она почему-то поверила целиком и сразу.

"Я зло и тьма, - признавалась тетрадке Иоанна,- Но мне почему-то не страшно. Я больна и безумна, я это понимаю умом.
Я умираю и не чувствую боли. Я никого не люблю, даже себя..."

О Гане она ничего не написала. О Гане, принадлежащем Ему.

Она наконец осознала, что пришла "во врачебницу", с этой детской тетрадкой с чёрными от грехов страницами.
Во врачебницу, куда заказано было ходить пионерам, комсомольцам и вообще "культурным" людям.
Для которых Бог если и был, то чем-то философски-возвышенным, недоступным, а отнюдь не "врагом больных и прокаженных, среди которых душно, непонятно и утомительно".

Она убеждалась, что надо всё сделать именно так, как принято - надеть тёмное платье, платок и стоптанные туфли, чтобы выстоять длинную службу.

И что именно так всё должно быть - почти бессонная ночь над тетрадкой, по-осеннему моросящий дождик, путь к храму по мокрому шоссе - почти бегом, чтоб не опоздать. Потому что опоздать было невозможно.

Ещё пустой полутемный храм, лишь кое-где зажженные свечи, и женщины, не обратившие на неё никакого внимания.
И подмокшая тетрадь - вода накапала с зонта. И неуместно яркий зонтик, который она не знает, куда сунуть.
И стук сердца - кажется, на весь храм, и смиряющий запах ладана...

Да, именно так всё должно быть, как ни протестует разум, зовущий к "сияющим вершинам", к ганиному "Свету Фаворскому"...
Она поняла внезапно смысл этих поверженных в прах человеческих фигурок у ног Христа.

Страх Света. Какие уж тут "Сияющие вершины!"
Ужаснувшаяся собственной тьмы падшая душа, прячущаяся от Света.
Именно так должно быть.

И смиренное ожидание исповеди в дальнем углу храма, и страх, что отец Тихон про неё забыл.
И опять страх, когда он пришёл, и снова исчез в алтаре.
Потом появился, но на неё не смотрит, будто всё забыл. И про их договорённость, и про тайно-ободряющее пожатие...

Он читает долгие молитвы, подзывает мальчика, потом одну бабку, другую.
Будто её, Иоанны, и нет совсем.

Храм тем временем наполняется людьми, пора начинать службу. У Иоанны подкашиваются ноги. Может, он не узнал её? Этот дурацкий плащ, платок...

И непреодолимое желание сбежать.

- Подойди, Иоанна.

Стукнуло сердце. Взять себя в руки не получается. Да что это с ней?

-Не иди, умрёшь! - будто шепчет кто-то, - Извинись, что плохо себя чувствуешь, и беги. Всё плывёт, ты падаешь...

Всё действительно плывёт, но отец Тихон уже взял тетрадку, надел очки.

- Что, худо? Сейчас пройдёт, это духовное. Это враг, он сейчас не знает, куда деваться. Держи свечу, Иоанна. Ближе.

Он читает её жизнь, шевеля по-детски губами.
Они только вдвоём в исповедальном углу. Полная народу церковь ждёт, монотонный голос псаломщика читает "часы".
Потом начинается служба. Отец Тихон в нужных местах отзывается дьякону, продолжая читать.

Ей кажется, все смотрят на неё. Господи, тут же целый печатный лист! Он до вечера будет читать...

Отец Тихон по одному вырывает листки, бросает в блюдо на столике и поджигает свечкой. Корчась, сгорают листки, чёрные страницы иоанновой жизни.

Листки полыхают всё ярче, на всю церковь. Настоящий костёр - или ей это только кажется?

Так надо. Что останется от тебя, Иоанна?
Господи, неужто всё прочёл? Так быстро? Это невозможно...

Но сама знает, что возможно, здесь совсем иной отсчёт времени.

Отец Тихон снимает очки. На блюде корчится, догорая, последний листок.
Отец Тихон отдаёт ей обложку с промокашкой, которую Иоанна машинально суёт в карман плаща.

- Прежде матерей-убийц в храм не пускали, у дверей молились, - качает головой отец Тихон.
И Иоанна уже готова ко всему - пусть выгонит, опозорит на весь храм, лишь бы скорее всё кончилось...

Но происходит нечто совсем неожиданное.

- Разве можно так себя ненавидеть? Надо с грехом воевать, а ты - с собой...
Бедная ты, бедная...

Это ошеломляет её, привыкшую считать себя самовлюблённой эгоисткой.

Как он прав! Ведь она уже давно ненавидит себя... С какой злобой она тащила себя, упирающуюся, в яму на съедение тем, кого не получалось любить.

И они охотно жрали, насиловали её, как плату, искупление за эту нелюбовь.

Но разве они виноваты, имеющие право на подлинник, а не эрзац? Она сама ненавидела этот эрзац - Иоанну одновременно изощрённо-чувственную и ледяную.

Рассудочную, самовосстанавливающуюся всякий раз подобно фантому, для нового пожирания.

Не они виноваты. Не виновата и та ганина "Иоанна", вечно юный прекрасный лик, одновременно грустный и ликующий, обречённый на разлуку с реальным миром, летящим прочь по ту сторону бытия.
Рвущийся в него и отвергающий.

Лишь она, Иоанна Падшая, достойна казни... Сейчас отец Тихон осудит её, прогонит, назначит долгую епитимью.
Он не должен жалеть её. Не должен так смотреть...

Опираясь на её руку, отец Тихон медленно, с трудом опускается на негнущиеся колени.

Вся церковь ждёт. Псаломщик начинает читать "по новой", пока батюшка с истовой жалостью молится о "заблудшей рабе Божьей Иоанне".
Невесть откуда взявшиеся слезы заливают ей лицо.
"Бедная ты, бедная!.." Годами убивающая себя и не ведающая, что творящая... Или ведающая?
Она опускается рядом.

- Нельзя на коврик! Для батюшки коврик!- шипит кто-то в ухо.
Она послушно отодвигается, умирая от жалости, ненависти и любви к бедной Иоанне Падшей...

- Неужели сразу причаститься разрешил? - изумится вернувшаяся вечером из Лавры Варя, которой Иоанна, не утерпев, всё поведает. - Ему же за тебя перед Богом отвечать, если сорвёшься.
Всё равно что преступника на поруки.

Слишком мягкий он, отец Тихон... Прости меня, Господи, батюшке, конечно, видней...

Но у тебя теперь будет огненное искушение - жди. Так случается, когда без епитимьи к причастию...
Взрыв бывает - мир и антимир.

 

 

Вот здесь мне наша граница не нравится.

"- Нам хочется удобно жить, а империализм с этим не согласен.

- Я понимаю, что он не согласен, - говорю я.

- Так ни черта вы не понимаете, - горячится Молотов, - вы только на словах это признаёте. А на деле развёртывается всё более жестокая и опасная борьба.
 Только нам этого не хочется, потому что мы хотим и жить хорошо, и бороться. Ну, а так ведь не бывает.

Те события, которые в Польше происходят, они могут и у нас повториться, по-моему. Если мы будем вести такую благодушную линию, что каждый день только пишем приветствия... Это болтовня, это самореклама.
 Нам нужна борьба, как это ни трудно, а мы создаём иллюзию...

Я смеюсь, получаю к Новому году приветствия: желаю вам спокойной жизни и прочее.

 Они желают спокойной жизни, а я знаю, что это невозможно! Если я захочу спокойной жизни, значит, я омещанился!

Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества.
И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей".

"...Вспоминается рассказ А.И. Мгеладзе /Первый секретарь ЦК КП Грузии в последние годы жизни И.В.Сталина /, дополненный Молотовым, о том, как после войны на дачу Сталина привезли карту СССР в новых границах - небольшую, как для школьного учебника.
 Сталин приколол её кнопками на стену:

- Посмотрим, что у нас получилось...
 На Севере у нас всё в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда.
 Прибалтика - это исконно русские земли! - снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы - вместе, молдаване - вместе. На Западе нормально.
 И сразу перешёл к восточным границам.
- Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо!
 И Порт-Артур наш, и Дальний наш, - Сталин провёл трубкой по Китаю, - и КВЖД наша. Китай, Монголия - всё в порядке...
 Вот здесь мне наша граница не нравится! - сказал Сталин и показал южнее Кавказа". /Молотов-Чуев/.

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИОСИФА:

1949г. Ответы на вопросы генерального европейского директора американского агентства "Интернейшнл Ньюз Сервис".
 Постановление "О новом снижении с 1 марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового потребления".
 Переговоры с правительственной делегацией Корейской Народно-демократической республики об экономическом и культурном сотрудничестве.
 Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей пятой сессии Верховного Совета СССР.
Приветствие Марселю Кашену .
 Приветствие Вильгельму Пику и Отто Гротеволю.
 Приветствие Ким Ир Сену.
 Поздравление московскому автозаводу им. Сталина в связи с 25-летием завода. Поздравление Маршалу Чойболсану и монгольскому народу в связи с 25-летием провозглашения Монгольской Народной республики.

*   *   *

"В связи с 70-летием поступило 15040 подарков и более 800 тысяч рапортов, благодарственных писем и адресов. Кроме того, в течение последних двадцати пяти лет на имя товарища Сталина было прислано 4140 подарков и 104048 рапортов, благодарственных писем и адресов. Всего на 15 апреля 1950 года поступило 19180 подарков и около миллиона рапортов, благодарственных писем и адресов. Подарки и пр. шли со всех концов мира. Поступление продолжается".

"Сталин не рассматривал эти подарки как личную собственность. В его понятиях они принадлежали государству, с которым он себя отождествлял. 22 декабря 1949 года в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, в Музее революции СССР и Политехническом музее была развёрнута выставка подарков любимому вождю".
 /Е. Громов/.

*   *   *

СЛОВО К ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как может быть не верили себе.

Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам.
Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам...

За Вашу верность матери-Отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
За то, что Вы такой, какой Вы есть.

Спасибо Вам, что в дни великих бедствий
О всех о нас Вы думали в Кремле.
За то, что Вы повсюду с нами вместе.
За то, что Вы живёте на земле.
/Исаковский. 1949 год/.

*   *   *

"...Главное достоинство романа Лациса состоит не в изображении отдельных героев, а в том, что главным и подлинным героем романа является латышский народ... Роман Лациса есть эпопея латышского народа, порвавшего со старыми буржуазными порядками и строящего новые социалистические порядки".
/И. Сталин/.

"Второй вопрос относился к Достоевскому. Я с ранней молодости считал Достоевского во многом самым большим писателем нашего времени и никак не мог согласиться с тем, что его атакуют марксисты.

Сталин на это ответил просто:

- Великий писатель - и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодёжь. Но писатель великий!"
/М. Джилас/.

*   *   *

"...Димитров, примирительно и почти послушно:

- Верно, мы ошиблись. Но мы учимся и на этих ошибках во внешней политике.

Сталин, резко и насмешливо:

- Учитесь. Занимаетесь политикой пятьдесят лет и - исправляете ошибки ! Тут дело не в ошибке, а в позиции, отличающейся от нашей.

Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы растрепались, и их пряди мёртво висели на морщинистой шее. Мне его было жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в зените их силы, выглядел уныло и понуро.

Сталин продолжал:

- Таможенный союз, федерация между Румынией и Болгарией - это глупости! Другое дело - федерация между Югославией, Болгарией и Албанией. Тут существуют исторические и другие связи. Эту федерацию следует создавать чем скорее, тем лучше. Да, чем скорее, тем лучше - сразу, если возможно, завтра!
Да, завтра, если возможно! Сразу и договоритесь об этом.

- Следует свернуть восстание в Греции, - он именно так и сказал: "свернуть". - Верите ли вы, - обратился он к Карделю, - в успех восстания в Греции?

Кардель отвечает:

- Если не усилится иностранная интервенция и если не будут допущены крупные политические и военные ошибки...

Но Сталин продолжает, не обращая внимания на слова Карделя:

- Если, если! Нет у них никаких шансов на успех. Что вы думаете, что Великобритания и Соединённые Штаты - Соединённые Штаты, самая мощная держава в мире, - допустят разрыв своих транспортных артерий в Средиземном море? Ерунда. А у нас флота нет.
 Восстание в Греции надо свернуть как можно скорее".
 /М.Джилас/

*   *   *

... "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключалось в том, чтобы изменить его".

Коммунизм и коммунисты всегда и всюду побеждали - пока возможно было осуществление этого единства их учения с практикой. Сталину же непостижимую демоническую силу придало упорство и умение соединять марксистско-ленинское учение с властью, с государственной мощью.
 Потому что Сталин - не политический теоретик в полном смысле этого слова: он говорит и пишет только тогда, когда его к этому принуждает политическая борьба - в партии, в обществе, а чаще всего и тут и там одновременно.
 В этом слиянии мысли и реальности, в этом деловитом и неотвлечённом прагматизме и состоит сила и оригинальность взглядов Сталина...

Следует добавить: упуская и недооценивая это качество его взглядов или формально подходя к его текстам, и догматики на Востоке, и многие серьёзные исследователи Сталина на Западе затрудняют себе сегодня разгадку его личности и условий, в которых он пришёл к власти.

Необходимо ещё раз повторить, что сталинский марксизм, сталинские взгляды никогда не проявляются - как будто их вовсе не существует, отдельно от нужд послереволюционного советского общества и советского государства.
 Это марксизм партии, жизненная необходимость которой - превращаться во власть, в "ведущую", господствующую силу.

Своё отношение к Марксу и Энгельсу Сталин, разумеется, никогда открыто не высказывал. Это поставило бы под угрозу веру верных, а тем самым и его дело и власть. Он сознавал, что победил прежде всего потому, что наиболее последовательно развивал формы, соединяющие догматы с действием, сознание с реальностью.

Сталину было безразлично, исказил ли он при этом ту или иную основу марксизма".
 /М. Джилас/.

"Законченность, то есть "научность" марксизма, герметическая замкнутость общества и тотальность власти толкали Сталина на непоколебимое истребление идеологических еретиков жесточайшими мерами, - а жизнь вынуждала его самого "предавать", то есть изменять, самые "святые" основы идеологии.
 Сталин бдительно охранял идеологию, но лишь как средство власти, усиления России и собственного престижа. Естественно поэтому, что бюрократы, считающие, что они и есть русский народ и Россия, по сегодняшний день крутят шарманку о том, что Сталин, несмотря на "ошибки", "много сделал для России"...
Кто знает, может, Сталин в своём проницательном и немилосердном уме и считал, что ложь и насилие и есть то диалектическое отрицание, через которое Россия и человеческий род придут наконец к абсолютной истине и абсолютному счастью?"
 /М. Джилас/.

*   *   *

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Итак, Иосифу досталось засыхающее, почти лишённое корней дерево, где, умирая, каждый лист, каждая ветвь пытались в агонии оттянуть соки на себя.
 А общественное мнение утверждало, что смешно и даже преступно /поскольку ущемляет права каждого отдельного листа/ работать на Целое.
Что этого Целого вообще нет, и смысла ни в чём нет, и Истины нет.
Что вообще искать Истину и Смысл - преступление и блажь, что Россия вечно "мутит воду", за что её давно пора стереть с лица земли или, по крайней мере, надеть на неё смирительную рубашку и изолировать от "приличного общества".

Как выразился изящно господин Парамонов с радио "Свобода" - "Автор продолжает искать истину, не подозревая, что истина в гонораре".

- Так и сказал? - захлопал АГ чёрными ладошками. - Спиши мне эту песню!

- Уже списал, дарю для Суда. Истина для таких господ если и есть, то она вроде пушкинской Золотой рыбки, должной служить у старухи-цивилизации "на посылках".
 Чем это кончилось - всем известно.

Итак, Иосифу оставалось лишь одно - заставить засыхающее дерево функционировать в соответствии с Замыслом - все его части согласованно служить Целому. Это была основа его идеологии, он принуждал их это делать.
 Ну а иные, лучшие "листья" Иосифа, служили Замыслу жертвенно и радостно, хоть и не верили в божественное своё происхождение. Зная, что скоро облетят и исчезнут, просто став удобрением для будущих листьев и жизни Дерева.

Это делало их подвиг ещё более прекрасным и трогательным - не ведающих, что Дерево растёт к Небу, и давший кому-то жизнь сам становится жизнью.
 "Все да едины будут" во имя исполнения Замысла, который есть Жизнь - вот девиз царствия Иосифа.
Так за что же им, листьям - и рабам, и сынам, и наёмникам - судить его, спасшего их, избавившего от страшной участи бесполезных засохших ветвей, которые, по грозному Божию определению, "отсекают и бросают в огонь"?
 3а что судить человека, который, увидав умирающее дерево, попытался спасти его? Пусть даже не строго по закону, неумело, порой варварскими методами, но всё же СПАСТИ!

Он прозрел Божий Замысел исторического процесса - формирование преображённого Нового Адама. Богочеловека, способного жить в Царствии, где каждая животворящая клетка, /дающая другим жизнь/ станет необходимой составной частью этой единой вселенской души Богочеловечества.
 Где каждая часть - вечна, неповторима и бесценна, если осознает и исполнит на земле своё предназначение.
Животворить, сеять в жизнь.

"А в общем, надо просто помнить долг, от первого мгновенья до последнего..." - как пелось в самом популярном советском сериале.
 Лучше не скажешь. Ты получил от Творца в долг жизнь, силы, здоровье, таланты, разум и должен, реализовав их, исполнить то, для чего призван.
 Помнить ДОЛГ, возвращать его Творцу через творческое взаимное возрастание и служение друг другу "от первого мгновения до последнего" - таков путь в Царствие.
Оставь нам долги наши как и мы оставляем должникам нашим...Идеальная формула вечной Жизни.
  Путь этот индивидуален, нельзя сказать, что государство Иосифа всех вело к Жизни. Но можно твердо сказать, что оно уводило от "смерти второй".

"Выйди от неё, народ Мой"...

Иосиф пытался "кроить новые мехи", самому стать "инженером человеческих душ". Не мёртвых душ, а способных жить в "будущем веке".
И отчаянно призывал, а то и принуждал служителей культуры, обладающих даром слова, стать его соратниками.
Они это делали плохо, с кукишем в кармане, и Иосиф втайне презирал и ненавидел их, предающих не столько его лично, но Дело.

 

 

Огненное искушение.

*   *   *

 

Варя оказалась, как всегда, права. После нескольких младенчески-светлых, беззаботных и умиротворённых дней придёт предотъездная суета и суматоха.

На тридцатое августа уже была заказана машина. Варе надо было готовить детей к школе, срочно что-то выкапывалось, солилось, консервировалось, закатывалось.

 Выдохшийся в погоне за недосягаемым Фавором Ганя бросил кисти и то спал, то впадал в отчаянье. Раздражался, взрываясь по малейшему поводу, и бывал совершенно несносным, терпя только общество Иоанны. Благо свою работу она благополучно сдала.

Теперь они практически не разлучались, спасаясь от непривычного разора вокруг, всех этих ящиков, корзин, банок, крышек, одуряющих запахов, беготни и криков.
Уходили в лес или на озеро, захватив с собой хлеб, яблоки и книжки, и всё вроде бы было по-прежнему, но нет.
ЭТО, тёмно-душное и жаркое, как предгрозовое дыхание, надвигалось на них, выжидало, и оба его ощущали всё острей.

Уже не сплетали гуляя, по-детски руки, старались не касаться друг друга, прятали взгляды. Но чем более они отодвигались, тем неудержимей их тянуло друг к другу.
И бросало в жар, каждая клетка трепетала, казалось, от случайного взгляда или прикосновения.
Как плюс и минус. Ближе, ближе...
Предвкушение огненного, как молния, соединения и смертельного, блаженно-стремительного падения в бездну.
Оба понимали, что это совершенно невозможно. Они стали бояться друг друга и самих себя и в глубине души радовались, что приближается тридцатое, когда все, кроме деда, уедут.

А следом и Иоанна отвезёт свои и ганины вещи в Москву, картины - на квартиру к Златовым. А сам Ганя поедет в Лавру, где начинаются занятия.

И видеться они будут крайне редко, и их отношения снова обретут неземную чистоту и бесплотность.
И можно будет при слове "Ганя" не замирать в смертельно-сладкой истоме сползания в пропасть, а как прежде, будто два крыла одной птицы, невесомо парить над этой пропастью.

Был ещё некто третий, заметивший перемену в их отношениях. Последние несколько дней Иоанна часто ловила на себе до неприличия неотвязный сумрачный взгляд Глеба.

Глеб тоже не принимал участия в предотъездных хлопотах, которые его заметно раздражали, демонстративно сидел на скамье в глубине сада у калитки.
Иоанна с Ганей вынуждены были всякий раз проходить мимо. Он едва откликался на приветствие, сверлил взглядом.

А накануне отъезда, поймав Иоанну одну, жестом приказал сесть рядом.

- Ехала бы ты сама, Иоанна. А Игнатий с нами, на машине.

- Там ведь кузов открытый...

- Ничего картинам не сделается, погоду обещают хорошую, плёнкой прикроем. Уезжай, Иоанна.

Она всё поняла, молчала растерянно.

- Не обижайся, ты же умница, сама всё знаешь.
Дай ему свободу, слышишь? Игнатий принадлежит Господу.

- Я это понимаю лучше тебя. И вообще... Может, ты позволишь нам самим...

- Не позволю! - рявкнул Глеб, - Знаю, ты на всё согласишься - и мужа бросить, и матушкой стать, и сама в монашки... Но нет, никогда! Пусть хоть он вырвется!
Нет, уж ты погоди, послушай...
Ты знаешь, я люблю Варю, детей, но один Господь знает, как я завидую Игнатию... Что он свободен, принадлежит лишь Небу...
Избранничество, царский путь... И я бы мог... Господь иначе распорядился, у меня свой крест, жаловаться грех, но...
Смотри, Игнатий возненавидит тебя!..

Возможность ганиной к ней ненависти была настолько нелепой, что Иоанна усмехнулась невольно.
Чего, видимо, не стоило делать, ибо Глеб, окончательно рассвирепев, хотел выкрикнуть что-то совсем уж непотребное в её адрес.
Но сдержался и ринулся к дому.

Бедный Глеб в роли Пигмалиона! Ученик превзошёл учителя.

О эта жажда свободы и полёта... Как несовместима она с необходимостью "в поте лица зарабатывать хлеб свой", выращивать детей в каждодневной суете. Несовместима с этим Божьим проклятием - "смертию умрёшь"...

Продолжить род... и исчезнуть с лица земли. Иоанна прекрасно понимала Глеба и не обижалась.
"Материя" опутала его по рукам и ногам.

Многие из лужинцев с многочисленными детьми, грядками, вареньями и соленьями, многословными обязательными, зачастую формальными холодными молитвами и бухгалтерским подсчётом грехов, - они придавлены к земле, - думала Иоанна.
Вот почему её не влекло к ним.

Суровый приговор: в поте лица хлеб, в муках дети, терние и волчцы... Угодная Богу жизнь - терпеливое несение креста.
В этом послушании родовой необходимости - их путь к спасению, к вечности.

Потому что там, в миру - игры. Будь то "чистое искусство" или игры политические, где вместо карт и шахматных фигурок - судьбы людские.
Или примитивные утехи плоти, ярмарка тщеславия, обладания - всё это дерзкие опасные игры, ведущие в никуда.

"И вырвал грешный мой язык, и празднословный, и лукавый...". "И если глаз твой соблазняет тебя - вырви его"...

Вырви! Если не можешь быть сыном, будь рабом, но не ослушником...

Земная жизнь с её страданиями и неизбежной смертью имеет смысл лишь как некая исправительная темница. Иначе был бы правомерен бунт Ивана Карамазова против замкнутой злой темницы, не имеющей выхода в Небо.

Всё правильно. Кто не в послушании Богу, тот служит дьяволу, - говорят святые отцы, - "Кто не с нами, тот против нас".
Ибо человеческая воля - воля бесовская.

Есть рабы, есть сыны, подобные Гане...
А она?

Кто теперь ты, Иоанна? Уже не "внешняя", как они называли чужих, но еще даже не раба. Теплохладная и бескрылая, умершая /как ей самой казалось/ для земли, но не родившаяся для Неба.

И поэтому Глеб всерьёз думает, что она способна причинить вред Гане... Неужто он не понимает, что это немыслимо, что она скорее умрёт?

Однако паника Глеба передалась и ей.
Может, он действительно прав и им грозит опасность? Может, в самом деле, лучше мигом собраться, завести машину и удрать?
Ганя всё поймёт и будет благодарен, наверное...

Но Боже, какой позор! Неужто она и вправду собой не управляет?

И потом - это, скорее всего, их последние часы вдвоём - вечер, ночь и завтрашняя поездка вместе в Москву, о которой она так мечтала...

Картины на заднем сиденье, всё прочее в багажнике, а впереди - они с Ганей, плечом к плечу.
И скорость - не более семидесяти, а лучше вообще шестьдесят, чтоб, не дай Бог, не тряхнуло картины.

Несколько лужинских пейзажей, этюдов, портретов, включая замечательный портрет Егорки, где тот ей особенно кого-то напоминал.
И ганину мУку - так и не завершённый "Свет Фаворский".
Она будет ехать еле-еле, и остановится время...

И теперь от всего этого отказаться из-за каких-то глупых глебовых фантазий?
Ни за что!

И она отправилась помогать паковать вещи, которых со всякими банками-склянками оказалось неправдоподобно много.
Потом наскоро поужинали, потом таскали тюки и коробки в машину.
И все помогали, и Ганя помогал, и стал накрапывать дождик /"Вот видишь, Глеб, а ты хотел картины везти, да и куда бы ты их поставил?"/.

И Глеб кивнул, соглашаясь, отмахнулся, ему уже было не до них с Ганей. Он рассаживал в кузове детей, совал кому кусок плёнки, кому брезент.
Потом что-то забыли, потом, наконец, тронулись, перекрестившись на дорожку, замахали весело из-под плёнки и брезента.
Ълопнула дверца кабины и...
Ловушка захлопнулась.

Ловушка захлопнулась. Иоанна осознала это как-то сразу, глядя на неестественно застывшую ганину улыбку вслед удаляющейся машине.
И откровенно облегчённый зевок дяди Жени, означающий, что он сейчас посмотрит "Время" и отправится спать с одним из подаренных Иоанной детективов - несколько обязательных страничек перед сном.
А может, и сразу заснёт после трудного дня.

Дядя Женя любил пору, когда все уезжали, и задерживался иной раз до морозов.

Дождик, слава Богу, продолжал капать, что исключало прогулку.
Ганя пробормотал, что идёт паковать картины, а Иоанна с дедом пошли к дому, скучному и непривычно пустынному на фоне серого промокшего неба и голого обобранного сада.

- Спокойной ночи, дядя Женя, завтра рано вставать.

- Спокойной ночи.

Она пошла к себе наверх, тоскливо осознавая, что её твёрдо-благоразумное намерение сейчас же лечь спать абсолютно неосуществимо.
Что стук захлопывающейся дверцы кабины, ладошки и мордашки из-под брезента, деревянная ганина улыбка, голый сад, голый парник, трепещущий обрывками плёнки в такт колдовскому бормотанию дождя, - всё это означает лишь одно - они с Ганей только вдвоём.

Может, в последний раз в земной жизни, на клочке вселенной в 15 соток, огороженном дощатым забором.
Им дарована ночь с тридцатого на тридцать первое августа, в последней четверти двадцатого века.
И невыносимо провести её врозь.

Но ещё невозможнее - вместе, потому что проклятая память упорно увлекала её в ту ночь между Москвой и Ленинградом, в пропахшее мандаринами и винными парами купе.
Их когда-то рассечённые и спустя вечность вновь соприкоснувшиеся тела в блаженно-смертельной агонии иллюзорного соединения.
Её пальцы в спутанной ганиной гриве, его аспидно-чёрные зрачки в разорвавшем тьму свете проносящейся станции.
Зажавшая ей рот рука, запрокинутое лицо в белесом ореоле видавшей виды эмпээсовской подушки...
И нещадно чавкающая лязгающая качка - будто сама преисподняя заглатывает жадно, дробит, молотит зубами их одну на двоих плоть, гибнущую в последней муке вселенской катастрофы.

Начала конца и конца начала...

Она помнила только это, всё отчётливее и ярче. Каждое мгновение, каждую деталь.

И колдовское бормотание дождя внушало ей, что сейчас всё повторится и никуда от этого не уйти.
Тот крик летящей в бездну, воссоединившейся на миг и снова рвущейся надвое плоти, встречи жизни со смертью, муки с блаженством, благословения с проклятием.
Снова испытать это и умереть.

Нет, не умереть, смерть - это слишком легко, если под этим понимать небытие.
В ад, в пекло...

"Будто ты знаешь, что такое пекло!" - пробовала она себе возражать, тут же отметая возражение.
Потому что пеклом - всепожирающим, нестерпимым, адским был терзающий её сейчас огонь, от которого корчилось в муках тело, рвущееся к Гане.

Она шагнула на балкон, но дождь не принёс облегчения, он казался горячим. Невидимые капли обжигали и без того раскалённое тело, казалось, превращаясь в кипяток, в пар.

И было лишь одно спасение - смутное пятно света в глубине сада, окно ганиной мастерской.

Хуже всего было знание, что на том же огне сейчас сгорает Ганя, глядя сквозь колдовскую дождевую стену на застеклённую дверь балкона.

Или не глядя, но всё равно видя лишь её запрокинутое лицо в ореоле эмпээсовской подушки, в пляске огней проносящейся станции, вдыхая запах мандаринов и слыша лишь её крик под своей ладонью.

Они были одно. Она не только рвалась к нему, но и желала себя его глазами.
Желала первозданной полноты бытия, сознавая одновременно, что это искус, обман.
И горела, как и он, обоюдным огнём.

Невозможно было преодолеть этот безудержный порыв к воссоединению предназначенных "в предвечном совете" друг другу половинок некогда рассечённой плоти.

Она тщетно попробовала молиться. От слов молитвы пламя лишь на мгновение утихало, чтоб тут же снова взметнуться до небес, терзая взбесившееся тело.
И она знала, что так же тщетно пытается молиться Ганя.
И так же не в силах вырваться из адского плена.

- Иди же ко мне, иди! - неотступно звал ганиным голосом, кажется, зарядивший на всю ночь дождь.
Ей стало совершенно ясно, что не в человеческих силах выстоять.

Но ещё невозможней было не выстоять.

И тогда подвернулось решение совершенно экстравагантное и дикое. Вернее, не решение, а инстинкт отравленного зверя, находящего вслепую и ползком нужную травку.

На одном дыхании она кинулась вниз на кухню к дяди жениному заветному шкафчику, достала литровую бутыль с настоянным на калгановом корне самогоном.

Плеснула в стоящую на столе немытую чашку золотистую жидкость и, стараясь не смотреть на входную дверь, глотнула залпом вместе со всплывшими чаинками.
Запила прямо из чайника заваркой, прислушалась к себе, плеснула ещё.

Допила заварку и плюхнулась на табуретку, откусив от почему-то оказавшегося в руке неправдоподобно кислого яблока.

Всё.

Из-за двери дяди жениной комнаты доносился, слава Богу, храп. А ведь он мог и не спать с очередным детективом и выйти на шум...

Она представила себе ту ещё сценку, но улыбнуться не получилось - лицо одеревенело. Стены комнаты, все предметы вокруг и сама Иоанна сдвинулись с мест, словно катастрофически пьянея вместе с ней.

Теперь скорей наверх! Только б не упасть.

Так, молодец...
Теперь дверь изнутри на ключ.
А ключ вниз с балкона на дорожку.
Она услыхала, как он звякнул о бетонную плитку.
Всё.

Золотое ганино окно медленно уплывало в вечность, покачиваясь на волнах мироздания.
И качалась вместе с балконом комната, и одураченный колдовской дождь в бессильной ярости плевал в стекло балконной двери.

- Всё! - неизвестно кому в третий раз сказала Иоанна и рассмеялась.
Платье, лицо были мокрыми - то ли от слез, то ли от дождя.

Боже, какая она пьяная, никогда столько не пила...

Почему-то в комнате уже не было света. Может, она сама и выключила, но до койки теперь не добраться.
Славный самогон у дяди Жени!

И опять, как зверь, она слонялась по тёмной комнате, борясь с дурнотой, пока не ткнулась носом в связку засушенной мяты.
Вдох, ещё, ещё...

И отступила дурнота, постепенно угомонилась вселенская качка. Наконец-то проступили в кромешной тьме очертания койки-пристани, на которой так и проспала она до утра мертвецким сном.
Одетая, в обнимку с колючим мятным снопом из лужинского леса.

Славный был самогон у дяди Жени, славная мята в Лужине...
Наутро у неё совсем не болела голова. Только слегка пошатывало, и тело казалось уязвимо-хрупким, будто из тонкого стекла.

Дождя как не бывало. Сверкал каплями, греясь на последнем летнем солнце, умытый сад. Дед внизу гремел вёдрами, таская дождевую воду из полных бочек в дом.
Иоанна крикнула, что уронила ключ.
И он ничуть не удивился, освободил пленницу, сказав, что поставил чайник и чтоб она сходила за Ганей.

Ганя крепко спал на диване среди упакованных вещей, тоже одетый.
И Иоанна подумала, какое счастье, что можно просто сесть рядом, провести рукой по волосам, по щеке и позвать пить чай, потому что всё прошло...
И услышать его светлое, как солнце из-за туч:

- Иоанна...

И содрогнулась, что всё могло быть иначе.

Никогда они не расскажут друг другу, как преодолели последнюю свою лужинскую ночь. Последнюю.
Они оба знали, что она - последняя.

Они победили, наваждение прошло.

К Москве, как и мечталось, она старалась ехать как можно медленней, Ганя дремал у неё на плече.
И, дивная награда - райская первозданность единения, будто чья-то невидимая рука перенесла их в тот самый незакатный сад.

Остановилось время, остановился её жигуленок, остановились и облака над подмосковной трассой и поток машин.
Рабски-греховная, тяжко придавленная к земле плоть уже не довлела над ними.

Они преодолели её. Они были свободны - два крыла птицы, соединённые в свободном полёте друг с другом и с Небом.
И если верно, что браки совершаются на небесах, то в то прекрасное мгновение между Лужиным и Москвой само Небо благословило их.

 

 

Люди дел и свершений.

СВИДЕТЕЛИ: М.Джилас. Чарльз п.Сноу.Н.Хрущёв.Я.Грей. Св.Аллилуева
*   *   *

"...Явление Сталина весьма сложно и касается не только коммунистического движения и тогдашних внешних и внутренних возможностей Советского Союза.
 Тут поднимается проблема отношений идеи и человека, вождя и движения, роли насилия в обществе, значения мифов в жизни человека, условий сближения людей и народов.

Сталин принадлежит прошлому, а споры по этим и схожим вопросам если и начались, то совсем недавно.

Добавлю ещё, что Сталин был, насколько я заметил - живой, страстной, порывистой, но и высокоорганизованной и контролирующей себя личностью. Разве, в противном случае, он смог бы управлять таким громадным современным государством и руководить такими страшными и сложными военными действиями?

Поэтому мне кажется, что такие понятия, как преступник, маньяк и тому подобное, второстепенны и призрачны, когда идёт спор вокруг политической личности.

При этом следует опасаться ошибки.
В реальной жизни нет и не может быть политики, свободной от так называемых низких страстей и побуждений. Уже тем самым, что она есть, сумма человеческих устремлений, политика не может быть очищена ни от преступных, ни от маниакальных элементов.

Поэтому трудно, если не невозможно, найти общеобязательную границу между преступлением и политическим насилием. С появления каждого нового тирана мыслители вынуждены наново производить свои исследования, анализы и обобщения.

При разговоре со Сталиным изначальное впечатление о нём как о мудрой и отважной личности не только не тускнело, но и, наоборот, углублялось.
Эффект усиливала его вечная, пугающая настороженность.
Клубок ощетинившихся нервов, он никому не прощал в беседе мало-мальски рискованного намёка. Даже смена выражения глаз любого из присутствующих не ускользала от его внимания...

Но Сталин - это призрак, который бродит и долго ещё будет бродить по свету.

От его наследия отреклись все, хотя немало осталось тех, кто черпает оттуда силы.
Многие и помимо собственной воли подражают Сталину. Хрущёв, отрицая его, одновременно им восторгался.
Сегодняшние вожди не восторгаются, но зато нежатся в лучах его солнца.
И у Тито, спустя пятнадцать лет после разрыва со Сталиным, ожило уважительное отношение к его государственной мудрости.

А сам я разве не мучаюсь, пытаясь понять, что же это такое моё "раздумье" о Сталине? Не вызвано ли и оно живучим его присутствием во мне?

Что такое Сталин?
Великий государственный муж, "демонический гений", жертва догмы или маньяк и бандит, дорвавшиеся до власти?
Чем была для него марксистская идеология, в качестве чего использовал он идеи?
Что думал он о деяниях своих, о себе, своём месте в истории?

Вот лишь некоторые вопросы, искать ответы на которые понуждает его личность. Обращаюсь к ним как к задевающим судьбы современного мира, особенно коммунистического, так и ввиду их, я бы сказал, расширенного вневременного значения".
/М. Джилас/

*   *   *

"До сих пор выглядит несколько фантастическим, что - в дополнение к другим своим заботам и постам - Сталин возложил на себя обязанности Верховного Литературного Критика.
Но он и на самом деле читал рукописи большинства известных писателей до их публикации, частью по соображениям политическим, но, очевидно, и из чистого интереса тоже.

Удивительно, где он время находил? И тем не менее достоверных свидетельств - не перечесть. Сталин аккуратно вносил в рукописи исправления зелёным и красным карандашом.

...Нам, на Западе, нелегко уяснить, что писатели - и слово письменное - в России имеют куда более важное значение.
И это одна из причин, по которой Сталин взял на себя роль верховного цензора: если вы считаете, что письменное слово воздействует на поведение людей, то упускать его из виду не станете.

Цена нашей полной литературной свободы на Западе та, что в реальности, коль скоро доходит до дела, никто не верит, будто литература имеет какое-то значение.
Русские же со времён Пушкина убеждены, что литература непосредственно сопряжена с делом. Поэтому место и функция их писателей в обществе разительно отличается от того, что выпадает на долю западных коллег.

За своё место и за своё значение советским писателям приходится расплачиваться: частенько- ущемлением гражданских прав, порой - жизнью.
Писатель у них - это глас народа до такой степени, какую мы чаще всего абсолютно не способны ни постичь, ни оценить.

В царской России, где не существовало никаких иных легальных средств оппозиции, многие писатели возложили её функции на себя, сделалась средством протеста.

Белинский, Чернышевский, Толстой, Горький - все они занялись делом, которое в нашем обществе творилось бы политиками".
/Чарльз П. Сноу/.

*   *   *

"Мы не можем сказать, что его поступки были поступками безумного деспота.
Он считал, что так нужно было поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний. В этом - то и заключается трагедия!"
/Н.Хрущёв/.

*   *   *

"Тогда Черчилль подробно раскрыл секретный план англо-американского наступления в районе Средиземноморья под кодовым названием "Факел".
Сталин слушал внимательно, с растущим интересом.
- Да поможет вам Бог в этом деле, - сказал он.

Он задал много вопросов, потом кратко охарактеризовал важное значение этой операции.

- Данная им замечательная характеристика этого плана произвела на меня глубокое впечатление, - писал Черчилль, - Она показала, как быстро и полно русский диктатор овладел проблемой, до того не известной ему.
Немногие люди могли бы за несколько минут так глубоко понять причины и мотивы, над которыми мы так долго бились.
Он моментально разобрался во всём".
/Я. Грей/.

*   *   *

"Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону и дал мне деньги.
Он стал делать так в последние годы, после реформы 1947 года, отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До тех пор я существовала вообще без денег, если не считать университетскую стипендию, и вечно занимала у своих "богатых" нянюшек, получавших изрядную зарплату.

После 1947 года отец иногда спрашивал в наши редкие встречи: "Тебе нужны деньги?" - на что я отвечала всегда "нет".
- Врёшь ты, - говорил он, - сколько тебе нужно?

Я не знала, что сказать. А он не знал ни счёта современным деньгам, ни вообще сколько что стоит, - он жил своим дореволюционным представлением, что сто рублей - это колоссальная сумма.
И когда он давал мне две-три тысячи рублей, - неведомо, на месяц, на полгода, или на две недели, - то считал, что даёт миллион...

Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе. Я не знаю, была ли у него сберегательная книжка, - наверное нет.

Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, - всё это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ.

А там - своя бухгалтерия, и неизвестно, сколько они тратили... Он и сам этого не знал. Иногда он набрасывался на своих генералов из охраны, на Власика, с бранью:

- Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у вас сквозь сито протекает!

Но он ничего не знал, он только интуитивно чувствовал, что улетают огромные средства...

Он пытался как-то провести ревизию своему хозяйству, но из этого ничего не вышло - ему подсунули какие-то выдуманные цифры.
Он пришёл в ярость, но так ничего и не мог узнать.

При своей всевластности он был бессилен, беспомощен против ужасающей системы, выросшей вокруг него как гигантские соты, - он не мог ни сломать её, ни хотя бы проконтролировать...

Генерал Власик распоряжался миллионами от его имени, на строительство, на поездки огромных специальных поездов, - но отец не мог даже толком выяснить где, сколько, кому..."
/Св. Аллилуева/.

"- Дармоедкой живёшь, на всём готовом?" - спросил он как-то в раздражении.
И узнав, что я плачу за свои готовые обеды из столовой, несколько успокоился.
Когда я переехала в город, в свою квартиру, - он был доволен: хватит бесплатного жительства...

Вообще никто так упорно как он не старался привить своим детям мысль о необходимости жить на свои средства.
- Дачи, казённые квартиры, машины, - всё это тебе не принадлежит, не считай это своим,- часто повторял он".
/Св. Аллилуева/.

*   *   *

"Вот какой разговор состоялся у Джиласа со Сталиным в 1944 году, в то время, когда Рузвельт и Черчилль поздравляли друг друга с ловкостью, с какой они ладят с Дядюшкой Джо:

- Вы, может, полагаете - на том только основании, что мы союзники англичан, - будто мы забыли, кто они такие и кто такой Черчилль?
Им ничто не доставляет большего удовольствия, как обвести своих союзников вокруг пальца. Во время первой мировой войны они постоянно обманывали русских и французов.

А Черчилль? Черчилль - это человек, который у вас из кармана копейку утащит, если вы за ним не будете приглядывать. Да, да, копейку утащит из кармана!

А Рузвельт? Рузвельт не таков. Этот руку запускает только за крупной монетой.
А вот Черчилль - Черчилль и за копейку готов..."
/Чарльз П.Сноу/.

"С его точки зрения, России предстояло самой позаботиться о себе: спасать её некому.
Советской системе суждено либо выжить в России, либо погибнуть в ней.

Стране необходимо полагаться на себя самоё. Эту точку зрения он завуалированно изложил задолго до революции.
Высказаться до конца откровенно ему так и не пришлось, но, несомненно, что внутренняя логика его политической жизни основывалась именно на этом.
С годами Сталин всё больше убеждался в том, что ни одно развитое общество не допустит революции.

Централизованная государственная власть год от года делалась всё более неколебимой. По-видимому, произвела на него впечатление и приспособляемость капиталистических структур.
Изначальное суждение Сталина оказалось верным.

Суждение это /или точнее - это интуитивное провидение/ наделяло Сталина целеустремлённостью и силой...
Страну предстояло силой втащить в современное индустриальное государство за половину жизни поколения, иначе она отстала бы безнадёжно.
Что бы Сталин ни натворил, в этом он был явно прав.

Решения абсолютные не принимались им до тех пор, пока не была выиграна битва за власть. Начать с того, что почти всё время, пока был жив Ленин, Сталин действовал осторожно.

Тихой сапой он прибрал к рукам аппарат партии, пока другие либо не замечали, что он творил, либо считали это рутинной организационной работой, к какой он был пригоден.

Сталин понимал больше. Он завладел партийной кадровой машиной, ибо сознавал: тот, кто управляет кадрами, управляет львиной долей государственных структур. Назначения, продвижения, смещения, понижения - тому, на чьём столе собраны все эти личные дела, и принадлежит реальная власть...

Припоминаю, как-то раз в конце 40-х годов мне довелось позвонить приятелю-чиновнику /с тех пор он сам стал важной персоной/ по поводу назначения, которое касалось нас обоих.

Я упомянул Казначейство. Голос приятеля в телефонной трубке упал до почтительного шепота:
- Они знают об этом ужасно много.
Что ж, Сталин знал ужасно много о подающих надежды назначенцах в коммунистической партии".
/Чарльз П.Сноу/.

 

"Не теряя времени, он приступил (в какой-то мере был вынужден к тому, ибо ход подобных процессов неумолим и неизбежен, тут одна из причин, почему его враги оказались столь слабы) к величайшей из промышленных революций.

"Социализм в одной стране" должен был заработать.

России в десятилетия предстояло сделать примерно то же, на что у Англии ушло 200 лет.

Это означало: всё шло в тяжёлую промышленность, примитивного накопления капитала хватало рабочим лишь на чуть большее, чем средства пропитания.
Это означало необходимое усилие, никогда ни одной страной не предпринимавшееся.

Смертельный рывок! - и всё же тут Сталин был совершенно прав.
Даже сейчас, в 60-е годы, рядом с техникой, не уступающей самой передовой в мире, различимы следы первобытного мрака, из которого приходилось вырывать страну.

Сталинский реализм был жесток и лишён иллюзий. После первых двух лет индустриализации, отвечая на мольбы попридержать движение, выдержать которое страна больше не в силах, Сталин заявил:

- Задержать темпы - это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!

Старую Россию... непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы или польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны.

Били все - за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную.

Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно.
Помните слова дореволюционного поэта: "Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь".

...Мы отстали от передовых стран на 50 - 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут".

Доныне на это никому из умеренно беспристрастных людей возразить нечего.

*   *   *

Индустриализация сама по себе означала лишения, страдания, но не массовые ужасы. Коллективизация сельского хозяйства дала куда более горькие плоды.

Осуществление грандиозной индустриализации требовало больше продуктов для городов и меньше работающих на земле.
Крестьянское хозяйство для того не подходило...

В Советском Союзе оба процесса приходилось осуществлять в одни и те же месяцы, в те же самые два-три года. С чудовищными человеческими потерями. Целый класс богатых крестьян /кулаков, то есть фермеров, использовавших наёмных рабочих/ был стёрт с лица земли...

Трудно не признать: некий вид коллективизации, действительно, диктовался ходом событий. Старое российское крестьянское сельское хозяйство, по западным меркам, пребывало в средневековье.

Так что провести в ней с совершеннейшим мастерством и человечностью коллективизацию было бы непросто. На деле же её провели из рук вон плохо, хуже некуда, и современная Россия по сей день расплачивается за это.

...Только не надо думать, будто Сталин, несмотря на признание Черчиллю, воспринимал эти события как личное страдание.
Люди дел и свершений, даже склонные к доброте /чего у него никто не замечал/, сделаны не из того теста - иначе они не стали бы людьми свершений и дел.

Решения, затрагивающие тысячи или миллионы жизней, принимаются без особых эмоций или, если воспользоваться более точной технической терминологией, без аффекта...

Так поступил Асквит, необычайно сердечный человек, утверждая решение о наступлении при Сомме в 1916 году.
Так поступил Черчилль во вторую мировую войну.
Так поступил Трумэн, подписывая приказ о применении атомной бомбы".
/Чарльз П.Сноу/.

 

 

Помещица Синегина.

 *   *   *
Она отвезёт благополучно Ганю с картинами к Варе, назавтра Ганя уедет учиться в Лавру, они уже не будут видеться. Иоанна снова с головой окунётся в суету, сценарные и семейные дела.
Лишь по ночам ей будет сниться Лужино, рыжие стволы закатных сосен. Рыжий дух Альмы трётся о мокрые от росы ноги, и она с Ганей бредут рука об руку и разговаривают молча, без слов.

Она будет мечтать, что весной опять напросится к дяде Жене в мансарду, и собирала для него все детективные бестселлеры, но в феврале деда внезапно увезут в больницу с инсультом.
Варя будет самоотверженно выхаживать его, не отходя от койки, и вроде бы поставит на ноги, но на восьмое марта несознательные больные раздобудут спирта и устроят женский праздник.
В результате - повторный инсульт.

На похороны Иоанна поехать не смогла. Была на сороковины, где узнала, что дядя Женя оставил неожиданное завещание, определив полдачи в Лужине племяннику Глебу.
Что многочисленная прямая родня в ярости, считает, что выжившего из ума деда охмурили "проклятые сектанты" и грозит судом.

Судиться отец Киприан не благословил и повелел от наследства отказаться, что и было исполнено к величайшему огорчению Иоанны. Хотя она в глубине души и восхищалась послушанием Глеба Закону свыше, не позволяющему судиться.

Наследники, видимо, не очень-то веря в твёрдость глебовых намерений, да и не питая особого желания проводить каждое лето в совместных скандалах и препирательствах, решили дачу продать, а деньги поделить.

Прошли весна, лето.
Поправки, худсоветы, съёмки, магазины, ссоры с окончательно отбившимся от рук Филиппом и свекровью, которая к старости совсем оборзела. Затем в сентябре три недели с Денисом в Пицунде в доме Кинематографистов.
Денис видел - что-то с ней творится, но предпочитал ни о чём не спрашивать и не будить спящую собаку.

Прогрессирующая потеря интереса к жизни. К киноновинкам, книгам, разговорам, прежним знакомствам и связям. Она будто исправно играла давно надоевшую роль, с покорным равнодушием ожидая, когда же прозвучит её последняя реплика и можно будет уйти со сцены.

После лужинской библиотеки Иоанна начисто охладела к так называемой "светской культуре". Однажды Денис увидел, что она читает на пляже ксерокс - "Лествицу" преподобного отца Иоанна. Прочёл наугад:
"Нередко червь, достигнув совершенного возраста, получает крылья и уносится в высоту; так тщеславие, достигнув своей полноты, рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол".

- Ну вот, жена в монастырь собирается, а этот - вообще графоман...

"Графоманом" был Кравченко, отдыхавший с ними в Пицунде с женой Ниной и сыновьями-близнецами, мастерами спорта по плаванию.
Сыновья целыми днями штурмовали море, Нина штудировала зарубежные научные журналы, а остепенившийся, сидящий на диете Кравченко /он в последнее время стал раздаваться вширь/, глотал вместо еды какие-то американские порошки и запоем сочинял детские стишки из жизни насекомых, рыб и млекопитающих.
Все были при деле, но Дениса это ужасно раздражало, он считал это "закидонами", мешающими делу.
Их общему делу.

-Червь получает крылья и уносится в высоту... Здорово! Тщеславие рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол...
Разве гордость - такое уж зло?

Иоанна ответила, что за гордость сатана был низвержен с неба, возомнив себя вторым богом. Отключив мир бесплотный, а потом и людей от единственного Источника Жизни и ввергнув мироздание во тьму, катастрофу и смерть.

Она сказала, что всё, что мы имеем, - дары от Бога, и гордиться этим - безумие.

- Разве от нас ничего не зависит?

Иоанна сослалась на Евангельскую притчу о талантах, данных отлучающимся из дома господином нескольким рабам. Можно талант приумножить и заслужить от Господина похвалу, можно зарыть в землю и просто сохранить, но какой от этого сохранения прок?

А можно, что ещё хуже, и врагу служить данными Богом талантами. Здесь у нас свобода выбора.

Тогда Денис спросил, кому же, по её просвещённому мнению, служат они?

Иоанна уже привыкла к неприятию обществом разговоров на религиозные темы, порой прямые усмешки. Они считались чем-то неприличным, вроде разговоров о смерти.

Поначалу это обижало, возмущало, изумляло. Как всякой неофитке ей казалось, что стОит лишь заговорить о том, что вдруг стало ясней ясного и важней важного для неё самой, окружающие будут слушать, разинув рот, и побегут если не в церковь, то по читальням и букинистическим в поисках столь труднодоступной тогда духовной литературы.

Но семя редко попадало на благодатную почву, люди чаще всего отмахивались, переводили разговор на другую тему.
Самые просвещённые привычно отшучивались, иные раздражались. Или откровенно намекали, что она "малость того".
Иногда, правда, выслушивали, разинув рот, залпом прочитывали, ахали, восхищались и... продолжали спокойненько жить, как жили.

"Мои овцы знают Мой Голос"...

А она - разве идёт на Зов? Разве ведёт христианскую жизнь? Она по-прежнему теплохладная, между Небом и землей. Она всё более изнемогала от этой вроде бы нормальной, как у всех, жизни, и опять ненавидела себя.

Особенно худо становилось во время так называемого "отдыха", когда, освобождённая от суеты и работы, она оказывалась наедине со своими бичующими мыслями.

- Ну, а мы кому служим, а, Жанна?

Этот денисов вопрос насчёт их совместного творчества она не раз себе задавала и, как ни странно, тут её совесть молчала.
Они обличали пороки, высвечивая в людях тёмную, греховную сторону. Учили мужеству, честности, добру, справедливости, любви к Родине, защите слабого... Формально далекие от религии, их фильмы были христианскими по сути.
Почти вся так называемая культура соцреализма взяла на деле на вооружение христианскую этику.
И Кольчугин - вовсе не Джеймс Бонд, хоть и супермен. Бонд защищает совсем другую цивилизацию, мышление, образ жизни.

Господь сказал: "Милости хочу, а не жертвы"...

То есть не надо Мне ваших подношений, люди. Дайте спасти вас, оказать милость...

Так примерно Иоанна ответит Денису, и это ему понравится.

Едва приехав, уже в середине октября, она позвонит Варе и заодно с информацией о Гане, который всё лето служил "на требах" в подмосковном храме, узнает также, что покупатели на лужинскую дачу уже есть, ждут только документов на наследство и будут оформлять продажу...

Хотели пятьдесят тысяч, но покупатель, хоть и денежный, зубной техник, упёрся, что больше сорока пяти не даст. На том и порешили.
Даже им с Глебом пообещали пять тысяч отстегнуть, что очень кстати - ремонт в квартире затеяли, теперь все подорожало...

До этого разговора она гнала от себя мысли о продаже Лужина, как о неизбежной смерти в каком-то неопределенно далёком абстрактном будущем. И вдруг этот зубной техник, сорок пять тысяч...
Сумма показалась одновременно огромной и смехотворной.
Да можно ли вообще оценивать Лужино? Лужино было свято.

И при мысли, что в ганиной мастерской, её мансарде, за дяди жениным столом и в райски ухоженных уголках сада вместо худеньких тургеневских созданий в длинных юбках и косынках, склонившихся над грядками с Иисусовой или Богородичной молитвами, бородатых их мужей с мудрёными духовными разговорами, их таких обычных и необычных детишек, соблюдающих посты и ходящих на исповедь - всего этого, пусть чужеродного, но единственно возможного в этом доме мира - разместится какой-то зубной техник за сорок пять тысяч...

Специалист по "мостам" и золотым коронкам.

Его многочисленные жирные пациенты и пациентки с золотыми зубами, потому что нежирные лечатся в районных поликлиниках, - которые будут пить водку, вытаптывать газоны, жрать в пост отбивные свежевставленными зубами и совокупляться в её мансарде...

При этой мысли она испытала почти физическую боль. И сознание, что в профессии зубного техника нет ничего крамольного и тот может оказаться вполне интеллигентным, непьющим, хорошим семьянином и даже верующим, облегчения не приносило.

Желание увидеть Лужино последний раз прежним, неосквернённым, заставило её на другой же день помчаться туда, отложив все дела.

Но лучше б она не ездила.

Дом был заколочен, грядки вытоптаны. Из многочисленных дыр в заборе просачивалась от соседей всякая прожорливая живность - копались в разорённом цветнике куры. Поодаль козы что-то шустро обгладывали, шныряли туда-сюда собаки...

Иоанна сама проникла через какую-то дыру, как воровка, и прочие воры её не испугались, но всё-таки с явным возмущением и неохотой /подумаешь, командуют тут всякие!/ покинули территорию.

Иоанна осталась одна, ей хотелось плакать.

Дом без хозяина - прежние уже не хозяева, новые - ещё не...
Их с Ганей Лужино, которое она видела во сне по ночам, - глоток воды в пустыне, - казалось мёртвым.
Даже рыжий дух Альмы его покинул - снова, наверное, ушёл в её детство, в двухэтажный дом с дремучими дверями, откуда и был родом.
Только промозглый ноябрьский ветер хлопал разбитой форточкой.

И всё-таки чудо явилось - в лице отца Тихона, к которому завернула она на обратном пути, не надеясь, что храм открыт - день был будний, а время - около одиннадцати.
Но батюшка отпевал покойника, возле церкви стоял автобус. Ей, можно сказать, повезло.

"И сотвори им вечную память..."

"Святый бессмертный, помилуй нас..."

Автобус отъехал.

- Батюшка, Вы меня узнаёте?

- А, Иоанна...

Добрые выцветшие голубые глаза, от белых редких прядей и сухой горячей руки, над которой склоняется Иоанна, пахнет ладаном.

- Ну что, голубка, стряслось?

От его "голубки" у неё сразу же глаза наливаются слезами, и она начинает выкладывать всё подряд.
Про новые грехи, злые помыслы и по-прежнему суетную дурацкую свою жизнь. Вроде бы все нормально, как у всех, а тошно и скучно, с каждым днём всё хуже.
А тут ещё дача продаётся, где все они жили позапрошлым летом...

- Они теперь по Павелецкой снимают, - сказал батюшка, - Отцу Киприану добираться удобней, так что слава Богу...

- Да я знаю, я про себя...

- А если про себя, так и покупай дачу-то.

- Я?! - она оторопела. Это ей в голову не приходило.

- Сама жалуешься - жизнь в мирУ тяготит. Вот я и благословляю... На уединение, на труд на земле.
И в храм будешь почаще ходить, я уж тогда за тебя возьмусь. А то в ванной, небось, каждый день полощешься, а душе бедной никакого внимания. А потом удивляешься, что душа криком кричит...
Не дороже ли душа тела?

Купить Лужино... Это ей казалось всё менее безумным.

- Но ведь... Уже есть покупатель!.. Сорок пять тысяч! Зубной техник.

- А ты полсотни дай. Чего смотришь? Грешит батюшка? Так я этот грех на себя и беру. Я их знаю - продадут тому, кто поболе даст.

Купить Лужино! Теперь она будто на качелях взлетела, захватило дух.
Милый, потрясающий отец Тихон! Неужели это возможно?
А почему бы нет? Тысяч пятнадцать у неё есть, что-то можно продать, что-то даст Денис, свекровь, знакомые в долг...
Собрать можно - она загоралась всё больше.

- А не хватит - добавлю, - батюшка неожиданно озорно, по-молодому улыбнулся, - Тут такое дело. Люди на храм жертвуют, а потратить деньги мы не можем - государству надо почти всё отдавать. А где гарантия, что они на богоугодное дело пойдут? Вот и лежат, вроде кассы взаимопомощи, раздаём понемногу нуждающимся.

- Спасибо, батюшка!

- Благодарить будешь, когда хозяйкой станешь.
И не меня, а Господа, если будет на то Его святая Воля.

И, дав Иоанне необходимые наставления относительно её духовной жизни, отец Тихон отпустит с миром. Хотя мира в душе не было - идея покупки Лужина уже овладела по макушку, как всегда случалось с её желаниями.

Сначала она кинулась звонить Варе, едва разыскала её на работе. Варя отнеслась ко всему неожиданно спокойно.

-Ну что ж, было б неплохо. Отец Тихон - батюшка прозорливый, дурного не посоветует. Дерзай.

И дала телефоны прямых дяди жениных наследников.
Те были приятно удивлены, как и предсказывал батюшка, быстро сориентировались и, немного поломавшись /"как же, неудобно, слово дали"/ - запросили пятьдесят пять.
Сошлись на пятидесяти двух, оформление за её счёт.

Потом ещё долго шла игра на нервах - то зубной техник тоже соглашался повысить цену, то рассказывали фантастические истории, что вот, мол, какие-то знакомые за пятьдесят тысяч сарай купили, даже без электричества, а другие за сорок и вовсе недостроенный сруб, да ещё рядом - радиоактивная свалка...

Потом позвонил сам зубной техник и сказал, что дача в Лужине дрянная, полы прогнили и хозяева - дрянь. А он, горячий поклонник их сериала, подыскал очаровательное местечко в районе Истры.
Там продаются деревенские дома и очень дёшево, можно оформить в сельсовете, если сунуть председателю тысчёнку-другую и посулить открыть там библиотеку или зубную поликлинику...

И неплохо бы им с Иоанной махнуть туда на тачке в ближайшее время, подыскать пару домиков и послать лужинских рвачей-хозяев подальше.
В союзники зубной техник неожиданно завербовал себе Дениса, который вообще-то рассматривал намерение жены как очередную блажь. Но уж если блажь, то подешевле.
Пушкину вон как славно писалось в деревне!

А Иоанна тем временем лихорадочно собирала деньги.
И когда коварный зубной техник тоже согласился на пятьдесят две, объявила, что даёт пятьдесят пять со своим оформлением.
И более того, согласна выплатить сразу под расписку тридцатитысячный аванс - деньги срочно нужны были для покупки к свадьбе кооперативной квартиры глебову племяннику.

Иоанна привезла деньги, которые были мгновенно уплачены за квартиру.
И в сумочке у Иоанны оказалась решающая расписка: в счёт оплаты за покупку дачи, заверено нотариусом.
"3а покупку дачи..." За Лужино...
И хотя всё ещё могло случиться, она перекрестила расписку, потом поцеловала и вообще не знала, что бы с ней ещё сделать и куда положить.
И потом тряслась и не находила себе места до марта, пока оформлялись права на наследство и пришлось-таки вновь собирать деньги, заняв недостающую сумму у отца Тихона.

На дачу она не зашла - дорога к дому была занесена снегом. Можно было пройти и пешком, но Иоанна торопилась в Москву.
Лишь сладко замерло сердце при виде знакомого мезонина.

С двумя бутылками шампанского на последнюю десятку она приехала домой.

- Я победила, победила! Лужино - моё! - хотелось ей орать на весь мир.
Филипп, как всегда, возился со своей аппаратурой.

- На эти деньги, ма, можно до конца жизни в СочАх и на Взморье каждое лето кайф ловить, - покачал головой Филипп.
Но шампанское всё-таки выпил.
- Помещица Синегина... Звучит!

- Ненавижу дачи, - вздохнула свекровь, взбивая миксером сливки, - С детства.
Там в жару жарко, в холод - холодно, там комары, мухи, мыши. Но как говорится, каждому своё. Чем бы дитя ни тешилось...

И тоже пригубила из бокала.

А потом всё чуть не сорвалось, потому что Лужино присоединили к соседнему посёлку городского типа и селиться там стали разрешать лишь с пропиской "особо заслуженным".

Таковым был Денис, партийный и лауреат всяких там премий. Иоанна числилась лишь соавтором сценариев.
Решено было оформлять дом на Дениса, который, запасшись справками и характеристиками, проявил, как всегда, недюжинную деловую хватку.
Иоанна, не выдержав треволнений, свалилась с жестоким гриппом, температура двое суток держалась под сорок. Денис мотался между съёмками, дачными делами, аптекой и стулом подле болящей Жанны, которую он настойчиво пичкал липовым чаем и соками.

К 8-му марта он преподнёс ей подарок - оформленный и подписанный договор о покупке Лужина. Дом и место ему понравились /"Неплохое вложение капитала"/.

- Но учти, это всё твоё, я там на следующий день повешусь на первом попавшемся пепин-шафране с тоски, ты же знаешь...

Иоанна знала.
Денис не мог более суток пребывать в одной точке мироздания, а отдыхать не умел вообще. Пришлось ему, бедняге, выдержать и "последний решительный" с наследницей.
Которая с блокнотом и карандашом провела его по лужинским комнатам и прочим объектам, фиксируя всю мебель, тряпки, электрические лампочки и лопаты и проставляя цены - хотите  забирайте или я устрою распродажу.
Я продала дачу, а не обстановку...

Денис плюнул и заплатил, хотя сумма набежала кругленькая.

- Подвинься, мать, ну разве я не заслужил?

- Не валяй дурака. Тоже хочешь заболеть?

Прикосновение его прохладных рук к раскалённому телу было приятно.
Муж... Скоро серебряная свадьба, для киношного мира до неприличия долгий альянс. Только ли творчески-деловой?

Можно ли назвать удачным их в общем-то свободный брак?
Общая работа, дом, постель, сын, имущество, теперь вот дача... Был период внутренней борьбы, перетягивания каната, от которой, кажется, оба освободились.

Муж... Они переболели страстями, соперничеством, постепенно становясь близкими друзьями, компаньонами... Удобными друг для друга партнёрами по необходимому порой, как традиционный воскресный обед, сексу.

Они то тянули дружно эту упряжку под названием жизнь, то рука об руку карабкались на какую-нибудь очередную творческую вершину, то разбегались - каждый в свою степь, то вновь сталкивались.

Их тянуло друг к другу, и соединялись на мгновение, чтобы снова разбежаться. Наверное, по нынешним временам, они были всё-таки удачной парой.

Но однажды, когда во время исповеди священник предложил ей повенчаться, Иоанна впала в панику и наотрез отказалась.
У нее был один суженый перед Богом - Ганя.

И там, в иной жизни, Ганя и та вечно юная Иоанна с его картины, оставшаяся по ту сторону бытия, вновь встретятся.
И Господь воссоединит навсегда их руки, сердца и тела.

И "двое да едины будут". Ибо "браки совершаются на небесах" ...

И будет там вечно закатная аллея лужинских сосен, и рыжий дух Альмы, и костёр впереди, который не преодолеет ничто темное.
И если суждено ей дотла сгореть в этом Огне, пусть та, изначальная Иоанна останется с Ганей навеки...

Но священнику она ничего такого сказать не посмела, просто сослалась, что муж неверующий и некрещёный.
Хотя к вопросам веры Денис относился с уважительно-мистической осторожностью, в отличие от свекрови, воинствующей атеистки /т.е. верю, что Бога нет/.
И Филиппа, который на все её запоздалые материнские муки совести, что сын некрещёный, и уговоры креститься, несмотря на строжайший запрет отца Тихона "не наседать", отвечал:

- Недостоин.

Денис же сразу серьёзнел, сникал, если заговаривали "об этом". Старался перевести разговор на другую тему или уходил.
Или прямо заявлял:

- Может, помолчим?..
  И Иоанна, в глубине души соглашалась с ним - у каждого свой сокровенный путь к Богу и "тайна сия велика eсть".

Лишь однажды Денис замечательно высказался сам ни с того, ни с сего:

- Знаешь, Бог, конечно, есть. Просто я в Него не верю.

Удивлённая Иоанна молча ждала продолжения.

- Помнишь ту вгиковскую историю с гибелью Симкина и твой по этому поводу oпyc?

Ещё бы ей не помнить! Даже теперь давней глухой болью замерло сердце.

- Ты писала, что с Симкиным был я, а не Пушко.

А мне всё больше кажется, что это действительно был я ...

Молчи, не перебивай. Но Бог сделал так, чтобы мною оказался Пушко. Бог спас меня, иначе всё бы рухнуло, понимаешь? Вся жизнь...

Конечно, это невероятно, невозможно, я сам не верю, но...

Почему же я тогда знаю, что был там, если меня не было? 3наю.  Почему в конце концов я вообще об этом так часто думаю - мало ли всякого случалось и похлеще...
Но, когда я грешу, слышу:

- А помнишь, как Я тогда спас тебя? Ведь это был ты, а не Пушко. И только мы оба это знаем.
Я,  Бог.
И ты.

 

 

Конфликт двух идеологий. Иосиф и Адольф.

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ: АХ(Ангел-Хранитель).АГ (Ангел-Губитель).
СВИДЕТЕЛИ: Исаак Дойчер. Ф.Киунянц. Алан Буллок. А.Гитлер. Эверхард Иакель. Гудерман.  Фон Типпельскирх. Неизв.офицер.

 

*   *   *

"Он обладал исключительным, почти интуитивным проникновением в психологию отсталого элемента российской действительности...
 С недоверием и подозрительностью он относился не только к угнетателям - помещикам, капиталистам, священникам и жандармам, но также и к угнетаемым, - тем самым рабочим и крестьянам, на защиту которых он встал.

В его трактовке социализма отсутствовало чувство вины.
Бесспорно, Сталин испытывал некую долю сочувствия к классу, к которому и сам принадлежал. Однако ненависть к власть имущим и зажиточным классам была в нём намного сильнее.
Классовая ненависть, проповедуемая революционерами из высших сословий, была для них не определяющим чувством, а производным от их теоретических взглядов.

Классовая ненависть Сталина была у него не вторичным, а именно основным чувством.
Учение социализма тем его и привлекало, что казалось бы, предоставляло моральное право для самовыражения.
В его взглядах не было ни грана сентиментальности.
Его социализм был холоден, трезв и жесток".
/Исаак Дойчер//

*   *   *

"Была уже пора начинать, но Коба всё не появлялся.
Он всегда приходил позже всех, не то чтобы опаздывал, но неизменно являлся одним из последних...
С его появлением атмосфера резко менялась. Становилась не столько деловой, сколько гнетущей.
Коба возникал с зажатой под мышкой увечной левой руки книгой и садился где-нибудь с краю или в углу. Он молча слушал, пока выскажутся все.
Сам всегда выступал последним. Выждав, он мог таким образом сопоставить взгляды товарищей, взвесить свои доводы... и представить своё выступление в качестве заключительного аккорда, как бы подытоживая дискуссию.
И оттого всё, что он говорил, обретало какое-то особое значение".
/Ф. Кнунянц/.

*   *   *

"По мнению Гитлера, немцы были высшими существами, высшими, по сравнению с народами Восточной Европы. А пропасть, которая отделяла их от славян и ещё больше от евреев, базировалась не на культурных или исторических особенностях, а на врождённых биологических различиях.

Они были существами другого рода, вовсе не членами человеческой расы, а низшими существами, что касалось славян. И паразитами, которые грабили и разрушали человеческие существа, в отношении евреев.

С 1933 года эти взгляды получили научную видимость и преподавались в качестве курса расовой биологии в немецких школах и университетах.
Множество молодых людей, служивших на восточном фронте, находились под влиянием этих взглядов.
Впервые применённая в Польше, эта расистская идеология стала для немцев руководством к действию в проведении военных операций и в осуществлении оккупации.

В отношении этого Гитлер настаивал на том, чтобы и армия, и СС рассматривали "предстоящую компанию не как простое военное столкновение, а как конфликт двух идеологий".
Он повторил ту же мысль на встрече с высшими офицерами 30 марта.

Гальдер пишет о его обращении:

"Столкновение двух идеологий... Коммунизм несёт огромную опасность в себе для нашего будущего.
Мы должны забыть о товариществе между солдатами.
Коммунист - не товарищ, как до, так и после сражения.
Это - война на уничтожение... Мы ведём войну не для того, чтобы щадить врага".

В так называемом "комиссарском приказе" от 13 мая Гитлер требовал от армии уничтожения советского руководства.
А для этого нужно было убивать на месте всех захваченных в плен партийных функционеров и комиссаров".
/Алан Буллок/.

*   *   *

- Не удивляйся, сын тьмы, что я промотал историю немного назад.
Это специально для тех, кто ставит знак равенства между фашизмом и коммунизмом, между Иосифом и Адольфом...
Немножко заполним у этих господ "провалы памяти".

*   *   *

"Однако Англия и Франция отвергли политику коллективной безопасности, коллективного сопротивления и заняли позицию нейтралитета... А политика невмешательства означает молчаливое согласие, попустительство агрессии, потворство в развязывании войны.

Это опасная игра, равносильная погружению всех воюющих сторон в трясину войны... с тем, чтобы ослабить и измотать друг друга, подстрекающая немцев идти на Восток, обещая лёгкую наживу и внушая: "Только начните войну с большевиками, и всё будет в порядке."
/И. Сталин/.

*   *   *

"Враг надеялся, что Россия станет нашим противником после покорения Польши. Он недооценил моё стремление идти до конца.

Как гром среди ясного неба, прозвучало сегодня официальное сообщение о пакте о ненападении с Россией. Послезавтра Риббентроп завершит переговоры. Последствия пока непредсказуемы.

В политике перед нами стоят далеко идущие планы. Мы начнём с разрушения мировой гегемонии Англии. Теперь, когда я сделал необходимые приготовления в политическом плане, путь для солдат открыт".
/Адольф Гитлер/.

"Несгибаемой поступью по всей земле... Длительный мирный период не принесёт нам пользы...

Задача номер один - разгром Польши, даже если на Западе разразится война.
Я позабочусь о пропагандистских доводах в защиту войны, независимо от того, имеют они под собой реальную почву или нет.
Победителей не судят. Когда воюешь - важна лишь победа.

Закройте ваши сердца для жалости.
Действуйте безжалостно. 80 миллионов человек должны получить то, что они заслуживают. Максимум жестокости. Вина за неудачи ляжет на тех командиров, которые поддадутся панике.

Наша цель - разрушить Польшу до основания. Главное - скорость. Преследовать до полного уничтожения".
/Адольф Гитлер/.

"Англия надеется на Россию и Соединённые Штаты.
Если надежды на Россию не оправдаются, то и Америка останется в стороне, потому что уничтожение России чрезвычайно увеличит мощь Японии на Дальнем Востоке... Россия - фактор, на который больше всего полагается Англия...
Когда Россия будет раздавлена, последняя надежда Англии рассыплется в прах. Тогда Германия станет господином Европы и Балкан.

Решение: уничтожение России должно быть частью этой борьбы.

Весна 41. Чем скорее Россия будет раздавлена, тем лучше. Нападение может достичь цели, только если корни российского государства подорваны одним ударом. Захват части страны ничего не даст...
Если мы начнём в мае 41-го, у нас будет пять месяцев, чтобы всё закончить.
Лучше всего было бы закончить всё в текущем году, но в это время невозможно провести объединённые действия".
/Адольф Гитлер/.

"Я скажу тебе ещё одну вещь, дуче. Впервые с тех пор, как передо мной встала необходимость принять это трудное решение, я чувствую себя внутренне свободным.

Сотрудничество с Советским Союзом... я рассматривал как измену самому себе, моим идеям, моим прежним обязательствам.
Теперь я счастлив, что свободен от этих внутренних терзаний".

"У нас не было другого выхода, и мы были вынуждены убрать русскую фигуру с Европейской шахматной доски.

Упреждающий удар по России был нашим единственным шансом разбить её...
Время работало против нас... На протяжении последних недель меня не отпускал страх, что Сталин опередит меня.

Населению более северных районов России, особенно городскому, придётся страдать от жесточайшего голода. Они должны будут или умереть, или эмигрировать в Сибирь.

Усилия, направленные на спасение населения оккупированных территорий от голодной смерти посредством поставок продовольствия из чернозёмных районов, могут быть предприняты только за счёт Европы.
Это подорвёт способность Германии выдержать напряжение войны и противостоять блокаде. В этом вопросе должна существовать полная ясность.
Следствием такой политики будет угасание промышленности и вымирание большого количества человеческих существ и в без того малолюдных регионах России".
/Гитлер/.

*   *   *

"Прекрасную возможность проникнуть в умонастроения Гитлера 1941 - 1942гг. дают его "застольные беседы" и записи монологов, которые приходилось выслушивать после обедов как его гостям, так и окружению.
Это происходило обычно в штаб-квартире Гитлера, в капитальном сооружении в Восточной Пруссии, которое он называл "Волчье логово", или в его временной резиденции под Винницей, на Украине, именуемой им "Оборотень".

Очертания империи были темой, которая воспламеняла его воображение и не сходила с его языка.
27 июля, после ужина, он определил её пределы линией в 2300 километров к востоку от Урала.
Немцы должны будут удерживать эту линию вечно и никогда не позволят другой военной державе упрочиться к западу от неё".
/А. Буллок/

- Мы будем в состоянии контролировать области на Востоке, и для этого нам потребуется 250000 человек плюс контингент хороших управляющих.

Давайте учиться у англичан, которые при помощи 250000 человек в общей сложности, включая 50000 солдат, управляют 400 миллионами индийцев.
Мы должны всегда господствовать на этих пространствах России... Стало бы непростительной ошибкой с нашей стороны пытаться образовывать там массы.

Мы возьмём южную Украину, особенно Крым, и превратим её в исключительно немецкую колонию. Не будет вреда в том, что мы вытесним население, которое обитает там сейчас.
Немецкий колонист станет солдатом-крестьянином... Тех из них, кто вышел из крестьян, Рейх обеспечит полностью оборудованными фермами.
Землю мы получим даром. Всё, что от нас потребуется, - это построить фермы... Эти солдаты-крестьяне получат оружие, так чтобы при малейшей опасности они смогли занять свои места, когда мы их призовём.

Что касается этой русской пустыни, мы заселим её... Мы европеизируем её. С этой целью мы предпримем строительство дорог, ведущих в самую южную часть Крыма и на Кавказ. Эти дороги по всей своей протяжённости будут усеяны немецкими городами, вокруг которых поселятся наши колонисты...

А что касается двух или трёх миллионов человек, которые нам потребуются для выполнения этой задачи, мы найдём их быстрее, чем нам кажется.
Они прибудут из Германии, Скандинавии, западных стран и Америки.
Я уже не увижу всего этого, но уже через 20 лет Украина станет домом для 20 миллионов обитателей, не считая туземцев...

Мы не станем селиться в русских городах, мы позволим им развалиться без нашего вмешательства. И что самое главное - никаких угрызений совести по этому поводу.

Перед этими людьми у нас нет никаких обязательств. Бороться с лачугами, изгонять блох, давать немецких учителей, печатать газеты - это не для нас. Мы ограничимся, пожалуй, установкой радиопередатчика, который будет постоянно под нашим контролем.

Что до остального, то мы позволим им знать ровно столько, сколько необходимо, чтобы понимать наши дорожные знаки и избежать риска быть задавленными нашими автомобилями.

Дли них слово "свобода" - это только право вымыться в бане в праздничный день...
Что мы должны, так это заселить эту страну немцами, германизировать её и смотреть на коренное население как на краснокожих...
В этом вопросе я буду хладнокровен и пойду прямо вперёд.

Никто и никогда не отнимет у нас восток. Мы скоро завалим пшеницей всю Европу, равно как и углем, сталью и лесом.
Но чтобы эксплуатировать Украину, эту новую Индийскую империю, нам нужен мир с Западом...

Пользоваться выгодами континентальной гегемонии - вот моя цель...

Тот, кто хозяин в Европе, тот имеет господствующее положение в мире. Население рейха - 130 миллионов человек.
90 миллионов будут жить на Украине.

Добавьте к этому население других государств новой Европы и нас будет 400 миллионов человек, сравнительно со 130 миллионами американцев".
/А. Гитлер/

"Уничтожение русской армии, захват наиболее важных индустриальных районов и уничтожение остальных станут целью этой операции.
Нужно захватить также район Баку.
Когда Россия будет разбита, британцы или сдадутся, или Германия продолжит войну, имея в своём распоряжении ресурсы целого континента.

И с другой стороны, если Россия будет разбита, Япония сможет выступить против США всеми своими силами и таким образом помешать американцам вступить в войну в Европе.

Затем, имея в своём распоряжении все неисчислимые богатства России, Германия сможет в будущем вести войну с целыми континентами. Никто не будет в состоянии победить её.

Если мы осуществим эту операцию, Европа затаит дыхание.

Через несколько недель мы будем в Москве. Я сотру этот чёртов город с лица земли, а на его месте построю искусственное озеро.
Само название "Москва" исчезнет навсегда".
/А. Гитлер/

*   *   *

"Никогда прежде... государство не принимало решения, что определённая группа людей, включая её стариков, её женщин, её детей, её новорождённых, будет убита в возможно кратчайшие сроки.
И затем осуществляло это постановление, используя для этого все имеющиеся в распоряжении государства средства".
/Эверхард Иакель/

*   *   *

"Только тот, кто видел бесконечные, заснеженные поля России в ту зиму наших бед, кто чувствовал на лице тот ледяной ветер,.. сможет судить о тех событиях".
/Гудериан/.

"В критический момент солдаты вспоминали, что они слышали об отступлении Наполеона из Москвы в 1812 году, и жили под впечатлением этого.
Если они только начали бы отступать, всё закончилось бы паническим бегством".
/фон Типпельскирх/.

*   *   *

"Cамым сокрушительным ударом для человечества стало появление христианства.
Большевизм - законное дитя христианства.
И то, и другое - изобретение "еврея". Умышленная ложь в религии появилась на свет благодаря христианству.
Большевизм использует ложь той же природы, когда утверждает, что несёт свободу людям, только для того, чтобы поработить их...

Слово святого Павла окончательно извратило учение Христа...

Христос был арийцем, а святой Павел собрал преступный мир и подонки общества и таким образом создал протобольшевизм".
/Адольф Гитлер/

"Четырнадцать лет марксизма подорвали Германию. Один год большевизма уничтожил её.
Если мы хотим видеть политическое и экономическое возрождение Германии, нужно действовать решительно. Мы должны перебороть растление нации коммунистами".

"После глубокой внутренней борьбы освободился я от ещё оставшихся в моей душе с детства различных религиозных представлений.
Сейчас я чувствую себя таким же свободным и свежим, как жеребёнок на лугу."
/Адольф Гитлер/.

*   *   *

"Его голова слегка покачивалась, левая рука бессильно висела, а пальцы заметно тряслись. В глазах плясали неописуемые блестки, и эффект был какой-то пугающий и неестественный.

Его лицо и подглазья производили впечатление полного истощения. Все его движения напоминали дряхлого старика".
/Офицер Вермахта о Гитлере в феврале 1945 года/

 

 

Купила ты мать концлагерь!

*   *   *

Весна была уже в разгаре, когда, ослабевшая после болезни, она вырвалась, наконец, в Лужино. С ключами в кармане, с полной машиной дачного скарба - бельё, посуда, ненужное в Москве тряпьё. Безделушки, семена, удобрения, пособия по садоводству, огородничеству и цветоводству, подшивка "Приусадебного хозяйства", подаренная Варей.

 Оставшиеся после ремонта квартиры старая дверь, доски, обрезки фанеры и оргалита, прежде загромождавшие лоджию, - теперь уместились на крыше багажника.
 Так и станет с тех пор её жигулёнок рабочей дачной лошадкой: возили на нём мебель, арматуру для фундамента, мешки извести, цемента и шлаковаты, от которой чесалось всё тело - чего только ни возили, - вплоть до раскалённого битума в молочных флягах!

Но это потом, а сейчас она сидела на нагретом солнцем крыльце, подставив лицо уже жарким лучам, а вокруг пело, свистело, чирикало, журчало, звенело - ручьи, синицы, скворцы, капель с крыши, детские голоса на соседнем участке...
 Перекликались петухи. И двадцать пять соток этого славящего Бога ликующего мира принадлежали ей, Иоанне Синегиной.
И отсыревший, разорённый, как после татарского нашествия, дом, и разросшийся запущенный сад, и вытоптанные соседской живностью клумбы и грядки, и поломанный то тут, то там забор, и ганина мастерская с разбитыми окнами - всё жаловалось, требовало, взывало о помощи к ней, единственной теперь хозяйке.

-Лужино - моё. Моё... - думала Иоанна.
 Совершенно непривычное чувство. И оторопь, как перед всякой возможностью страсти, превращающей одновременно в госпожу и рабыню. Всё жаждало подчиниться ей, желая в то же время поработить.
И она безоглядно нырнула в этот омут с головой - разгружала, загружала, мыла, скоблила, копала, сажала.
Прочищала канавы, белила стволы, обрезала ветки, то и дело заглядывая в учебную литературу или бегая консультироваться к соседям - лужинская община соседей избегала, и Иоанна впервые с ними знакомилась, от каждого черпая что-то полезное.

Но чем больше она делала, тем больше оставалось. Дела росли, как снежный ком.
Вечером топить печь уже не было сил. Иоанна включила электрокамин, согрела кипятильником стакан чаю, заела парой бутербродов и, одетая, завалилась замертво в ледяную дяди женину постель, даже не поменяв бельё.

Наутро её разбудил вернувшийся дух Альмы, звавший прогуляться по весеннему лужинскому лесу. Куда там! И завтра, и послезавтра, и через неделю, и всё лето она будет вкалывать по-чёрному, лепя по-своему, преобразовывая, обихаживая своё владение практически одна. Денис с Филиппом приезжали лишь пару раз на самый тяжёлые земляные работы, качали головами:

- Ну, купила ты, мать, концлагерь!..

И когда, наконец, всё вроде бы зазеленело, зацвело, заколосилось, а дом подремонтировали и подкрасили, грянуло по посёлку - ведут газ!
 Желающие могли записаться на АГВ, газовое отопление. Это имело смысл, если дача зимняя, то есть утеплённая, а ещё лучше, по-настоящему тёплая, с удобствами, чтоб можно было проживать и зимой.
 То есть дом надо было заново перестраивать. Нет, не сносить, разумеется, а, как подсказали умные люди, обстроить кирпичной стеной, где вплотную, а где - отступив на пару метров. Тогда получится ванная комната и туалет.

Всё складывалось неправдоподобно удачно - то этот газ нежданно-негаданно, то непрерывные ЗИЛы, КРАЗы и МАЗы, гружённые прекрасным брусом б/у, старым кирпичом, кровельным железом, половыми досками, тёсом. В поселке неподалеку, ставшем городом, начали строить многоэтажный микрорайон. Сносились срочно деревянные особняки, сараи, всё это продавалось за бесценок, прямо с доставкой. Иоанна хватала всё подряд, участок вскоре стал напоминать стройплощадку.
 Все мысли крутились вокруг плана будущего дома - где будет дверь, лестница, перегородка. А главное - где достать деньги?

Она и так была в долгах по уши, ближайшие поступления ожидались через полгода, не раньше. А лето кончалось, строить надо было срочно - через неделю освобождались мастера, и уже вроде бы договорились о приемлемой цене - 25 рублей каждому в сутки с умеренной выпивкой и кормёжкой.
 Оставалась надежда лишь на отца Тихона, к которому Иоанна теперь регулярно ходила в храм по воскресеньям и праздникам и который согласился стать её духовником. Но снова просить у батюшки было мучительно стыдно и Иоанна молчала, пока он не предложил сам:

- Я дам тебе на стройку. Вернёшь понемногу, как заработаешь...

- Ох, батюшка, когда ещё гонорар будет...

- Опять "гонорар"... Не должно, Иоанна, продавать Слово. Слово от Бога, торговать им не должно. Труд на земле - вот твой кормилец. Земля. Сам Господь благословил...
 Вон ты какие красивые цветы в храм принесла - пойди да продай в следующий раз...

- Ой, что вы, батюшка, я не сумею!

- Сумеешь, - твёрдо сказал отец Тихон, давая понять, что разговор окончен, - Благословляю.

Иоанна склонилась над его рукой. Опять это мгновенное, ободряющее пожатие.
 "Держись, чадо, с нами Бог!"

Ей нравилось быть в послушании.
 Может, это отчасти и было игрой, но спрашивать на всё благословение, расслабиться и, закрыв глаза, довериться высшей воле на утомительно-суетном зыбком земном пути оказалось удивительно приятным. Хотя, надо сказать, воля отца Тихона ни разу не шла вразрез с ее собственной, как случалось у духовных чад отца Киприана, которые порой рыдали от его крутых:
 - Или слушайся, или ищи другого духовника.

Рекомендации отца Тихона скорее изумляли, озадачивали.
 Торговать цветами... На студии узнают - в обморок попадают... Ну и пусть падают!..

Смысл послушания, насколько она понимала, означал, что наша дарованная Творцом свобода заключается в ежедневном, ежечасном выборе между добром и злом, Божьим Законом и собственной волей, которая согласно мнению церкви, является волей дьявольской, результатом грехопадения прародителей.
 И "Кто не с нами, тот против нас".
 Мы не вольны в жизненных обстоятельствах, они сами по себе ни хороши и ни плохи, нельзя судить по месту действия, будь то тюрьма или поле боя, что это плохо, а прекрасный день на пляже или парадная зала дворца, или даже крестный ход на пасху - хорошо. Всё зависит от того, как ведут, проявляют себя люди в той или иной ситуации.
 Для человека верующего каждая жизненная страница - испытание, то есть искушение. -Существую я и мои искушения, - можно сказать, перефразируя философа.

Но иногда мы не можем определить волю Божию, колеблемся, особенно когда предстоит выбирать из двух зол меньшее, как обычно бывает в "лежащем во зле мире".
 Суетные и грешные, мы часто не видим указующего перста Божьего, не слышим Его Голоса. А иногда и сознательно предпочитаем не видеть и не слышать, действуя, как легче и привычнее, что почти всегда является выбором ошибочным.

 Легче катиться с горы, чем на неё взбираться. А мы даже не знаем, что будет через несколько часов, даже минут, как беседующий с Воландом Берлиоз на Патриарших.
 И Господь, как гениальный шахматист, или, вернее, автор сценария Мироздания, предвидит всю партию, всю историю, знает, чем всё закончится.

 Знает изначально, одновременно предоставляя нам свободу действовать во времени и вершить свою собственную судьбу. Он написал для нас роль, предназначение, замысел, ведущий к нашему спасению в вечности.
 А мы самовольно играем иные роли, сплошь и рядом недостойные, отступающие от Замысла. Поэтому тут единственно верный путь - добровольный отказ от своей воли.
И это не рабство, нет.
 Свобода - это осознанная необходимость... подчиниться Воле Творца.

Бог бесконечно благ и свободен. Вручая Ему свободно свою волю, я, маленькая капля, становлюсь частью свободного Всего, то есть свободной.
 Падший ангел, в своём бунте против Бога утверждая свободу непослушания Творцу, попал в рабство у тьмы, зла, хаоса и смерти.
Видимо, мироздание, задуманное как единение всех со всеми, не терпит любого разделения за исключением отделения света от тьмы.
 Тьма - это не месть Бога миру. Это -  отсутствие Бога в мире, отсутствие Света, результат нашей злой воли.
 Выдернули вилку из штепселя, и свет погас, мир погрузился во тьму, зло, хаос и смерть, ибо единственным источником вечной жизни был Свет.

Подчиняясь церкви, священнику, я отдаю свою волю в руки Божьи. В случае равнодушия, неправоты, отступления священника от Истины, он полностью несет ответственность за свою паству.
 В связи с этим на плечи церкви ложится неизмеримая вина за любой шаг с сторону. Грозные слова Божьи звучат в "Откровении" Иоанна:

"Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: "я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп и наг".
/Отк. 3,16/

Эти слова опровергали мнение о непогрешимости церкви, но не о пользе послушания. Ибо если ты плывёшь на корабле простым матросом - драишь палубы, чистишь в трюме картошку - ты в послушании, а за курс корабля отвечает стоящий у руля капитан.

Но всё же Иоанна думала, что послушание касается скорее вопросов веры, символики, церковного устава, предания и дел житейских. Через десять лет придёт время, когда даже в церковных кругах не будет единства взглядов на те или иные события и придётся руководствоваться лишь компасом записанного в сердце Закона.
 Компаса совести.

Итак, цветы. У неё были две гряды прекрасных гладиолусов - луковицы презентовала Филиппу одна из его работающих на ВДНХ подружек. И с десяток кустов сортовых георгинов.
 К торговле Иоанна подготовилась основательно. Съездила на вокзал, где крутились цветочницы с вёдрами, понаблюдала, какие ёмкости удобнее, раздобыла три кило целлофана, посмотрела, как бабки зазывают покупателей, как переругиваются и бегают от милиции. Выяснила спрос и предложение, в какое время больше всего покупателей и т. д.

 Вот где ей пригодились журналистская и киношная практика! В застиранном дачном платье и босоножках, в надвинутой на лоб косынке она подъехала к вокзалу, выгрузила цветы и,
развернув складной столик, принялась за дело. Машину оставила неподалёку, одела для конспирации тёмные очки.
 Нельзя сказать, чтобы она не волновалась, да и не всё сошло гладко.

- Шеф, я знаю, здесь торговать не положено, но позарез нужны деньги, стройка у меня, понимаешь? - и совала кому букет, кому заграничный сувенир, кому смятую бумажку в карман.
 Хуже было с бабками-конкурентками, здесь с каждой приходилось работать индивидуально, вплоть до крепких выражений и обещаний поделиться дефицитными сортовыми луковицами.
 А торговля тем временем продвигалась бойко. Иоанна вошла во вкус, освоилась моментально, будто всю жизнь торговала на вокзале цветами.

Может, сказывались материнские гены, но она оказалась первоклассной торговкой - бойкой, хитрой, на лету схватывающей положительный опыт конкуренток.
 А главное, получающей удовольствие от этой новой игры, более всего похожей на рыбную ловлю, хотя саму рыбалку Иоанна терпеть не могла - было скучно и жалко рыб.

К середине того дня, порядком уставшая с непривычки, но зато с набитой трёшками и пятёрками сумкой, Иоанна села в машину и, жуя ватрушку, пересчитала выручку.

Ого! Месячная редакторская зарплата. Вот тебе и несчастные бабульки с васильками-ромашками...

Цветочница... Ещё месяц назад она сочла бы это хохмой, но вот поди ж ты - она уже своя среди торговок, более того, она асс. Она прекрасно подбирает букеты, лихо, одним движением рук, закручивает целлофан, умеет безошибочно определить покупателя, назначить нужную цену, чтоб "не сорвался" и чтоб самой не прогадать.

 Она знает всех и все знают её. И никто не знает, кто она. Она уже прекрасно говорит на их языке. И редко-редко что-то случайно сорвётся с губ, она начнёт, забывшись, говорить "не то", но первый же удивлённый взгляд возвращает её в роль.
 А главное - роль ей ужасно нравится, редко что она делала в жизни с таким удовольствием.
 Даже нравилось спасаться от милиции /это было задолго до перестройки, когда торговлю на улице объявили легальной/.

Долг отцу Тихону она вернула очень быстро. Кончились свои цветы, подружилась с девчатами из Киева и Адлера, брала у них оптом розы. Были первое время разборки с монополистами-перекупщиками так называемой "кавказской национальности", но и те её зауважали, когда она нескольких человек вызволила из районного отдаления милиции за торговлю в неположенном месте, предъявив втайне своё киношное удостоверение.

Правда, перепродажу, то есть спекуляцию, отец Тихон не одобрял /"Ну ладно, батюшка, к следующему лету, Бог даст, свои цветы выращу"/. К тому же каялась Иоанна, что подсовывает иногда покупателям не очень-то качественные цветы, да и вообще - мало ли в торговом деле греховных соблазнов!
 Итак, с утра до двух торговля. Потом она приезжала, кормила строителей обедом /разумеется, не без рюмочки/, давала руководящие указания, убирала мусор, копалась в огороде, ездила за гвоздями, цементом, трубами, сгонами...

- Да, купила ты, мать, концлагерь...
 Вели газ, канализацию, заливали фундамент, клали кирпич, к осени успели возвести дом под крышу.
Зимой предстояли внутренние и отделочные работы. Знающие люди сказали, что дело это самое дорогое и хлопотное, а Иоанна-то надеялась, что основные расходы позади!
 И цветочный сезон кончился...

Отец Тихон опять пришёл на помощь.
 И понеслось. Полы /двойные, разумеется/, утепление потолков, штукатурка, сварка отопления, плитка, окна, двери, окраска, обои...
 Новые незнакомые игры... Смогу ли? - думала Иоанна. Это казалось выше человеческих возможностей. И она копала вместе с рабочими, укладывала арматуру, заливала жидкий бетон, красила полы, окна, клеила, поддерживала, подвинчивала, подстукивала, приобретая понемногу навыки всех строительных профессий, о которых когда-то писала в юности.
 Как, кстати, снова помогла ей та журналистская практика, коммуникабельность в контактах с людьми!

- С ума сошла! Да ты не сможешь, не справишься! - говорили ей.
- Неужели смогу? - удивлённо и восхищённо спрашивала она себя.
 Она смогла.
 Она была подручной, поварихой, официанткой, посудомойкой /иногда за стол садилось до двадцати человек/. Рабочие пили водку, буянили, падали с лесов, приставали с гнусными предложениями, матерились, халтурили одновременно у соседей, приворовывая у неё стройматериалы, и партачили, где только можно.

Она выдержала. Прогоняла одних, нанимала других.
 Однажды двое студентов стройотряда долго раздумывали вместе с ней, как поставить на лоджию слишком высокую стеклянную дверь, которая, по всем признакам, укорачиванию не подлежала /какие-то филёнки, замки, болты кругом/...
- А может, поднять потолок или опустить пол? - предложила Иоанна.

- Ладно, что-нибудь придумаем.

Ребята уехали, а Иоанна в полном отчаянии отправилась к деду-фронтовику на соседней улице, по профессии кузнецу, в армии - конюху, а вообще, по слухам, могущему всё, но уже давно не при деле из-за болезни ног.
 Старика и впрямь с виду ветром качало.
 - Дедуль, ты хоть дойди, посмотри, посоветуй насчёт двери, - умоляла Иоанна. Уговорила-таки. Боялась - по дороге рассыплется.

- Вот, дедуль, высока... То ли пол прорубать, то ли потолок. Не влезает.

- Ладно, щас прорубим. Струмент какой есть?

- Да вот, в ящике.

- Ладно, иди пока погуляй часок-другой...

Когда Иоанна вернулась из магазина, дед курил беломорину, а дверь стояла на месте. Пол и потолок - тоже.
Иоанна протёрла глаза - дверь ничуть не изменилась, лишь укоротилась, будто по волшебству.
Где, как? Никаких следов.

- Дед, как ты это сделал?

- А чего там делать-то?

Посидели, выпили.

- Дед, иди ко мне работать. Тебе ничего тяжёлого делать не придётся, ты только этими чайниками руководи. А, дед?

- На кой они мне нужны - руководить - вон они понашлёпали чего! Один хрен, что горшками командовать. Коли надумаю - один возьмусь. Пособишь, коли что?

- Дедуля, миленький, конечно пособлю!

И чмокнула его в небритую седую щёку.

Дед спас её - он действительно умел всё.
 Приходил в восемь, уходил в пять. В час они обедали - ему стопку, по окончании работы - ещё стопку с огурчиком.
Брал он немного - двенадцать рублей в день, работал степенно, добросовестно и требовал лишь одного - чтоб его не торопили.
 Она не уставала удивляться, какие чудеса он выделывал на своих больных ногах. За зиму они практически вдвоём произвели всю внутреннюю отделку дома. Иоанна не только помогала, но и училась, восхищаясь, как легко он находит выход из, казалось бы, самых безвыходных ситуаций.
 Вытянуть нужную неподъёмную балку из штабеля, забить в недоступном месте гвоздь, положить кафельную плитку на обитую оргалитом перегородку /"чего мудрёного, рабицу надо прибить и на раствор!"/. Она ловила себя на том, что влюблена в этого деда. Ему нравилось её восхищение, он при случае хлопал её фамильярно по бедру или коленке, звал "Яничкой" и за работой они пели дуэтом популярные песни - военные, народные, романсы.
 И деда восхищало, что Иоанна помнила все слова.

Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне.

Она пела, а дед подмурлыкивал, расплывался, таял.

- Я тебе, Яничка, перильца на лесенке вырежу. Увидишь, какие, как сестре родной. Мужик твой шляпу обронит.

Денис никогда не носил шляп, дед видел его лишь пару раз, но резко различал его и Иоанну. Если она была "своя", то он - чужак, "шляпа" и "барин".
 "Шляп" дед дурил, заламывая цену, лебезил фальшиво, в глубине души презирая за неумение даже вбить гвоздь.
 Но дерзость странным образом сочеталась с самоуничтожением, особенно когда слышал дед от "шляп" мудрёные разговоры, которых не понимал. Сразу тушевался и превращался из кудесника в пришибленного, как рыба об лёд, тщедушного старичка с несвежими носками на распухших ногах, с трудом влезающих в самые большие бахилы.

 И может быть, только Иоанна угадывала в этом его якобы тупом молчании воистину патрицианскую благородную ненависть к дилетантству, позёрству и фальши. Дед был убеждён, что каждый должен быть на своём месте, где его "судьбина определила", как он выражался. Что сапожник должен шить сапоги, а пирожник пироги печь.

 Иоанна была, подобно ему, конём необъезженным, смело бросающимся на любое препятствие в фанатичной жажде испытать себя, самоутвердиться или сломать шею.
 - Смогу ли? - думала она и лезла под потолок прибивать с дедом огромный лист оргалита. Или училась резать стёкла, или оклеивала обоями неровные стены...

- Ровные-то любой дурак может, - поддразнивал дед, - А вот тут как ты вырежешь для розетки дырку, чтоб на место стала и шов сошёлся, а?

- Любимый город может спать спокойно,.. - пела Иоанна, найдя решение, и дед радовался с ней и за неё. Они были чудной парой, их бы пропустила любая космическая комиссия на какой-нибудь "Союз-12", как образец совместимости.

Дом оформлялся, преображался, хорошел. Каждый день приносил какую-то новую победу, каждый день выковывался результат.
Она и не подозревала, что это так здорово - своими руками строить жилье, напевая старые песни, есть простую пищу под рюмочку "с устатку", и вечером, читая определённое отцом Тихоном вечернее молитвенное правило, падать замертво в одежде на дяди женин диван и засыпать здоровым крепким сном трудяги, выполнившего честно свой дневной долг.

 Литературную работу она делала из-под палки, когда гром грянет, а московскую квартиру и вовсе забросила - благо, Филипп женился, и Лизанька, сокровище, находка, взяла хозяйство в свои руки.
 Идеально прибрано, приготовлен обед, холодильник полон, всё выстирано, а ведь она ещё и училась во ВГИКе, и снималась...

- Мама, вы не волнуйтесь, мне это нетрудно, - у Лизы был счастливый вид человека на своём месте, и у неё было своё восхождение день ото дня, и Филя ходил гоголем, и свекровь признавала, что внук, кажется, нашёл достойную пару.
 Теперь даже Денис стал чаще бывать дома, признавшись, что впервые в жизни наслаждается лицезрением давно занесённого в красную книгу экземпляра - идеальной женщины.
Симбиоза красавицы, неплохой актрисы и хранительницы очага, плюс секретаря комсомольской организации.

А приехав в Лужино, он был ошеломлён размахом строительства "Неясной Поляны".

- Слушай, откуда у тебя на всё это деньги?

- Бог посылает, - сказала чистую правду Иоанна.
 Про торговлю цветами он, разумеется, ничего не знал, он бы наверняка схватился за голову.
 А Иоанна к весне с учётом конъюнктуры запаслась парниковой плёнкой, навозом, дед соорудил ей из остатков от стройки пару теплиц и приходилось разрываться между обустройством дома и участка.
 Был великий пост, она говела, часто ходила в храм, похудела и дочерна загорела апрельским подмосковным загаром. Сменила телогрейку и валенки на свитер и резиновые сапоги с шерстяными носками - почва ещё не просохла.

Подсобница, архитектор, штукатур, отделочница, маляр, садовод, огородница и цветочница... "Цветочница Анюта", как она теперь себя именовала. Эти новые игры, такие непривычные, азартные и в то же время серьёзные.
 Давние, умиротворяющие, как сами эти слова: дом, сад, цветы, земля...

Она впервые творила мир - не пером, не фантазией, не словом, а из дерева, глины, песка, земли, навоза, цемента и краски...

 И всё это, наконец, материализовалось во взаправдашний дом, уютный, удобный и красивый. В нежно зазеленевший вдруг как-то в одну ночь после тёплого ливня сад, в ровные грядки под плёнкой с нарциссами и тюльпанами, уже набирающими бутоны...
 И надо было ко всему ещё и торговать - к Пасхе, к Первому мая, на День Победы и на Красную Горку...
А возвращаясь в электричке поздним вечером, пока хватит сил, надо было ещё обдумать и набросать несколько страничек, ибо студия и зрители требовали продолжения сериала /как им только не надоело!/.
 Так называемая "светская культура" теперь её вообще оставляла равнодушной, горы рождали мышей.

- Ну, поехал, давай суть,.. - ворчала она, продираясь сквозь денисовы наброски очередного эпизода.
 Суть же была одна - чушь это собачья. А наиболее точно определялась одной-единственной толстовской фразой, полной ужаса и отвращения:
- Чем занимаются!..

Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф-пахарь и сапожник был ей теперь наиболее близок, хоть отец Тихон и считал, что тот пал жертвой собственной гордыни.

 

 

Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов!

*    *    *
ПРИСУТСТВОВАЛИ: АХ(Ангел-Хранитель, АГ(Ангел-Губитель)
СВИДЕТЕЛЬСТВА: "Слово к народу".
 Из беседы Сталина с Р.Ролланом. Генерал Гальдер. Ф. Ницше. Лев Троцкий. "Новый журнал". Чарльз П.Стоун. А.Гарриман. В.Молотов. А.Полежаев.

 

*    *    *

"Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли.

Режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего - обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?.."
/Из "Слова к народу". Страница Истории, 1991 год/

*   *   *
"Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа.

Нет больше так называемой "свободы личности", права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации.

Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменён принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан.

Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести вперёд, если хотите собрать вокруг себя большинство народа.
Больше некому его поднять".
(И. Сталин)

*   *   *

"Я хотел бы, чтобы, вы обратили внимание на следующее обстоятельство.

Рабочие на Западе работают 8, 10 и 12 часов в день. У них семья, жёны, дети, забота о них. У них нет времени читать книги и оттуда черпать для себя руководящие правила.
Да они не очень верят книгам, так как они знают, что буржуазные писаки часто обманывают их в своих писаниях. Поэтому они верят только фактам, которые видят сами и могут пальцами осязать.

И вот эти самые рабочие видят, что на востоке Европы появилось новое, рабоче-крестьянское государство, где капиталистам и помещикам нет больше места. Где царит труд и где трудящиеся люди пользуются невиданным почётом.

Отсюда рабочие заключают: значит, можно жить без эксплуататоров, значит, победа социализма вполне возможна.

Этот факт, факт существования СССР имеет величайшее значение в деле революционизирования рабочих во всех странах мира. Буржуа всех стран знают это и ненавидят СССР животной ненавистью.

Именно поэтому буржуа на Западе хотели бы, чтобы мы, советские лидеры, подохли как можно скорее.

Вот где основа того, что они организуют террористов и посылают их в СССР через Германию, Польшу, Финляндию, не щадя на это ни денег, ни других средств".
/ из беседы Сталина с Ромэном Ролланом/.

*   *   *

Генерал Гальдер о Гитлере:

"За исключением момента, когда он достиг вершины своей власти, для него не существовало Германии, не существовало германских войск, за которые он лично отвечал.

Для него,- сначала подсознательно, а в последние годы вполне сознательно -существовало только одно величие, величие, которое властвовало над его жизнью и ради которого его злой гений пожертвовал всем.
Его собственное "Я".

*   *   *

"Такие существа неподотчётны. Они появляются, как судьба, беспричинно, безрассудно, бесцеремонно. Они неожиданные, как вспышка молнии. Слишком ужасные, слишком внезапные, слишком неумолимые, слишком "иные", чтобы можно было их ненавидеть...

Ими движет тот ужасный механизм художника, художника с пронзительным взглядом, который наперёд чувствует себя бесспорно оправданным в своём "творении", как мать в своём ребёнке".
Фридрих Ницше.

- Это что же за "художник с пронзительным взглядом?" - удивлённо покачал АГ чёрной головкой в белой панамке.

- Начальство надо знать в лицо! - укоризненно покачал в ответ АХ белой головкой в такой же панамке.

*   *   *

Лев Троцкий:

"Когда в начале 1926 года "новая оппозиция" /3иновьев, Каменев и др./ вступила со мной и моими друзьями в переговоры о совместных действиях, Каменев говорил мне в первой беседе с глазу на глаз:
- Блок осуществим, разумеется, лишь в том случае, если вы намерены вести борьбу за власть.
- Как только вы появитесь на трибуне рука об руку с Зиновьевым, - говорил мне Каменев, - партия скажет: "Вот Центральный Комитет! Вот правительство!"

Уже в течение ближайших полутора лет ход внутрипартийной борьбы развеял иллюзии Зиновьева и Каменева насчёт скорого возвращения к власти...

- Раз нет возможности вырвать власть у правящей ныне группы, - заявил Каменев, - остаётся одно: вернуться в общую упряжку. К тому же заключению... пришёл и Зиновьев.

*   *   *

"Круг гомосексуальных связей Мейерхольда был достаточно широк...
В старой России свобода и нетривиальность сексуальной жизни не поощрялись. Возможно, Мейерхольд связывал с большевистским переворотом выход в царство подлинной свободы, в том числе творческой, в том числе и сексуальной.

Он не мог предположить, что этот переворот принесёт ещё большую несвободу, закрепощение всех и каждого, что гомосексуализм будет преследоваться как уголовное или даже государственное преступление...
В последние годы им владел, помимо всего прочего, и страх за гомосексуализм".
/ "Новый журнал"/.

*   *   *

"Видел Я прелюбодейство твоё и неистовые похотения твои, твои непотребства и твои мерзости на холмах в поле. Горе тебе, Иерусалим! ты и после сего не очистишься. Доколе же?"
/Иер.13:27/

*   *   *

"Как мы знаем, Сталин был ненормально подозрительный и в то же время здравый и разумный человек...
Он был разумен, но обезличенно беспощаден, убеждён, что его режим /и, разумеется, его личное положение/ должны оставаться неприкосновенными.
Сталин знал об опасностях автократического правления, в заговорах разбирался как никто.

Извне ему грозила отнюдь не вероятная, а весьма определённая перспектива неизбежной войны, заговоры были вероятны - в партии, в армии.

За тридцать лет до того он возглавлял тайные революционные организации, секретнейшие из секретных, и знал: единственный противовес тайным организациям - тайная полиция.

Сталин готов был использовать и использовал тайную полицию, как никто прежде её не использовал. Ему нужно было уничтожить и он уничтожил самоё возможность альтернативного правительства: не только оппозицию, но и тень оппозиции в самых отдалённых закоулках, откуда могла бы выйти другая администрация.

С помощью таких мер он, режим, страна выстояли в войне.

После войны времени на передышку не было вовсе. Ему приходилось приглядывать за Америкой, вооружённой атомными бомбами. Вновь, в который раз, режим нуждался в защите.

Те же самые меры. Та же секретность. Такие же, если потребуется, жертвы невинных.
И так - до тех пор, пока не останется никого, кто мог бы стать средоточием опасности.

Кое-что в этом аналитическом конструировании со счетов не сбросишь.

Не так уж и невероятно, что Тухачевский и другие высшие армейские чины составили заговор с целью устранить Сталина. Фактически это априори вероятно.

При такой концентрации власти и при отсутствии какого бы то ни было законного инструмента её замены /тут одновременно трагедия и знамение сталинской эры, это было предсказуемо и предсказывалось/ единственной альтернативой становилась армия.

Такого рода урок усвоен римскими автократами задолго до наших дней. Им пользовались люди, насколько мы можем судить, сравнительно уравновешенные, такие, как императоры Септимий Север и Константин".
/Чарльз П. Стоун/

*   *   *

"Я должен сознаться, что для меня Сталин остаётся самой непостижимой, загадочной и противоречивой личностью, которую я знал.
Последнее суждение должна вынести история, и я оставляю за нею право".
(А.Гарриман).

*   *   *

"...Один мой знакомый писатель привёз из Парижа книжку А. Авторханова "Загадка смерти Сталина" и дал мне почитать. Я, в свою очередь, дал её Молотову, а через несколько дней пришёл послушать его мнение.

- Она такая грязная, - говорит Молотов. - Он всех рисует в каком-то разбойничьем виде!

Доля правды, конечно, тут есть. Берия - это человек, так сказать, не столько прошлого, сколько будущего... Из реакционных элементов он активный, поэтому он старался проложить дорогу для частной собственности. А вне этого он не видит. Он социализма не признаёт. Он думает, что идёт впереди, а на самом деле тянет назад, к худшему...

- Хрущёв - он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно.

Булганин действительно ничего не представляет - ни за, ни против, куда ветер подует, туда он и идёт.
Берия - это, я считаю, чужой человек. Залез в партию с плохими целями.
Маленков - способный аппаратчик.
Почитаешь - немножко жутко становится...

- Могло быть, что эти четверо сплели заговор против Сталина? - как пишет Авторханов.

- Тройка, тройка. Без Булганина, да, она могла иметь всякие планы. Роль Берии не выяснена...
По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом. Я по себе сужу. А Хрущёва пододвинул. Тут он немножко запутался.

- По этой книжке получается, что он перестал доверять Берии.

- Я думаю, да. Он знал, что Берия пойдёт на любое, чтобы себя спасти.
Тот же Берия подбирал охрану фактически, а Сталин выбирал из того, что ему давали, думал, что сам всё делает.
А Берия подсовывал.

- Могло быть, что они отравили Сталина, когда выпивали с ним в последний день перед болезнью?

- Могло быть. Могло быть. Берия и Маленков были тесно связаны.

Хрущёв и примыкал к ним и имел свои цели. Он всех перехитрил! У Хрущёва была почва более крепкая, потому что мещанство было везде.
А он на мещан ориентировался, Хрущёв, не интересуясь идеями.
Как одно с другим слепить.
А идеями построения коммунизма он не интересовался".
/В. Молотов - Ф. Чуев/

"- Я был у Поскрёбышевых, разговаривал с дочерью Власика. Она рассказала, что когда арестовали её отца, незадолго до смерти Сталина, он произнёс:
- Дни Сталина сочтены. Ему мало жить осталось.

Он понял: Берия убирает всех преданных Сталину людей, - рассказываю я.

- Правильно. Тогда говорили, что разложился Власик. Разложились ещё кто-то из окружения Сталина, с бабами путались чужими. Но я уже тогда мало был в курсе дела.

- Авторханов пишет: "...единственный, кто искренне относился к Сталину, был Молотов"...

- Да, во время похорон из трёх выступавших, дескать, искренне, один... Я тоже допускаю, что так и есть.

- Я не думаю, что Хрущёв горевал о смерти Сталина.

- Нет, он был очень зол на Сталина.
А Берия тем более, конечно, Сталин иногда выражал пренебрежительное отношение к Берии. Убрать хотел.

А кому доверял - трудно сказать. Кажется, никому.

Хрущёву? Никак уж не мог, конечно, доверять. Булганин никак не подходил. Сказать, что Маленков был близок к Сталину, по-моему, нельзя. Молодых заметных не было. Ленинградцев он отшил.

- Авторханов пишет, что Сталин придумал "дело врачей", чтобы свалить Берию. А что, он без этого не мог?

- Так тоже не бывает. Надо, чтоб для других было убедительно. Промолчат, но не поверят...

- В сообщении о врачах было о небдительности наших органов Госбезопасности - сильный намёк на Берию.

- Да, правильно. Видел, что Берия старается, но не вполне искренне... Что Берия причастен к этому делу, я допускаю. Он откровенно сыграл очень коварную роль".
/Молотов - Чуев/.

*   *   *

"Сталин лежал на диване. Глаза закрыты. Иногда он открывал их и пытался что-то говорить, но сознание к нему так и не вернулось. Когда он пытался говорить, к нему подбегал Берия и целовал его руку.

- Не отравили ли Сталина?

- Возможно. Но кто сейчас это докажет? Лечили хорошие врачи. Лукомский - хороший терапевт, Тареев...

...- Говорят, его убил сам Берия?

- Зачем же Берия? Мог чекист или врач, - ответил Молотов, - Когда он умирал, были моменты, когда он приходил в сознание... Вот тогда Берия держался Сталина! У-у! Готов был...
Не исключаю, что он приложил руку к его смерти. Из того, что он говорил, да и я чувствовал...

На трибуне мавзолея 1 мая 1953 года делал такие намёки... Хотел, видимо, сочувствие моё вызвать.
Сказал: "Я его убрал". Вроде, посодействовал мне.

Он, конечно, хотел сделать моё отношение более благоприятным: "Я вас всех спас!"
Хрущёв едва ли помог. Он мог догадываться. А возможно... Они всё-таки близко...
Маленков больше знает. Больше, больше...

- Сам Сталин, помнится, сказал во время войны:
- Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет её!

- И ещё одна деталь. Он пишет, что 17 февраля 1953 года Сталин принял посла Индии К. Менона.
Рисовал на листках блокнота волков:

-Крестьяне поступают мудро, убивая бешеных волков!
Вроде бы он имел в виду некоторых членов Политбюро.

- Рисовал для забавы, - ответил Молотов".
/Молотов - Чуев/.

*   *   *

Люди, люди развращённые,
То рабы, то палачи,
Бросьте, злобы изощрённые,
Ваши копья и мечи.

Не тревожьте сталь холодную,
Лютой ярости кумир -
Вашу внутренность голодную
Не насытит целый мир.

Ваши зубы плотоядные
Блещут лезвием косы.
Так грызитесь, кровожадные,
До последнего, как псы.

/А.Полежаев - современник Пушкина/.

*   *   *

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Он максималистски признавал только "спасающийся" народ, только "верных", служащих Делу.

Он интуитивно выбирал, выращивал в своём царстве лишь пригодных для "светлого будущего" самоотверженных сподвижников высокой божественной мечты. Тайны, а не пресловутой "бочки варенья", отвергая слуг царства тьмы и Маммоны.

Он строил страну "героев, мечтателей и учёных", "готовых на подвиг и на труд". Искал "крылатых" и часто разочаровывался, когда "крылатые" оказывались упырями и демонами.
А бескрылые - ползали на брюхе.

Но Иосиф упорно продолжал непосильную свою селекционную и инкубаторcкую работу, свою реанимацию "мёртвых душ".
Не щадя ни себя, ни других, следуя проштудированным в семинарии понятиям о вселенском зле, от которого он как "пастырь добрый" должен увести своих овец согласно повелению Неба:

"Выйди от неё, народ Мой..."

"Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов..."

У Иосифа-пастыря не было "родни" - лишь сподвижники - "матерь и братья".
Он не менял "солдат на генералов", даже собственного сына.

Кесарь-пастырь Иосиф часто использует библейскую лексику, запрещает религиозные секты, убийство детей во чреве, вводит цензуру на нравственность - построже, чем при царе, вводит раздельное воспитание мальчиков и девочек.

Считает "святым делом" защиту социалистического отечества, избавившего народ от "служения Маммоне".

Он был "хранителем виноградника" в отсутствие Господина - восстанавливал, взращивал, охранял, защищал...
Он старался заставить  отречься от сидящего в душе алчного зверя, первородного греха.

Он убивал этого зверя порой звериным способом и считал, что так лучше, чем соблюдать "права зверя".

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В поте лица.

  *   *   *
Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф пахарь и сапожник, был ей теперь понятен и близок. Хоть отец Тихон и считал, что граф пал жертвой собственной гордыни.

 /"В безумии дерзнул Евангелие переписывать! А гордыня - стена, отделяющая от Бога"/.

Иоанна понемногу "воцерковлялась". Ходила по воскресеньям и праздникам в храм, старалась соблюдать посты, регулярно читала утренние и вечерние молитвенные правила, бывала на исповеди и причащалась.

Привыкла к долгим службам, к тычкам бесноватых бабок, которые тоже к ней привыкли и даже разрешали подежурить у подсвечника перед иконой Спасителя.
Ей это нравилось - менять догоревшие свечи, гасить подушечками пальцев, почему-то не обжигаясь, принимать новые, перекрестившись с поклоном.
Расставлять полукругом по росту, снимать с подсвечника ещё тёплые подтёки воска - так она, казалось, могла стоять часами, испытывая странно-блаженное состояние умиротворения.

И ещё ей нравилось, что теперь она хоть отчасти могла оградить впервые или случайно пришедших на службу, на которых накидывались бабки: не так стоишь, не так крестишься, чего без платка, чего губы накрасила, чего в брюках - ну и так далее - с явной целью навсегда отвадить от храма.

Она тут же брала жертву под защиту, ставила её свечку на лучшее место, и улыбалась, и ободряла, и шепотом просила простить старух, которым во времена богоборчества приходилось защищать храм от беснующихся хулиганов едва ли не клюками...

Вот и бдят по привычке, охраняют святыню, как умеют. Так что надо нам всем приходить в храм почаще, становиться хозяевами и исправлять грехи отцов и дедов.
Вот в хор нам голоса нужны...

Самой Иоанне петь в церковном хоре тоже нравилось - подвязавшись под подбородок платком, тоненько выводить со старухами: "Бога человекам невозможно видети, на Него же не смеют чины ангельские взирати..."

Но в общем-то ей, наверное, так и не удалось воцерковиться по-настоящему, как, например, лужинской общине, Глебу и Варе...
Они жили этим. Не говоря уж о Гане.

Бог и церковь для неё всё ещё не слились в одно, но её уже тянуло в храм. К подсвечнику, к бабкам из хора, к отцу Тихону, который считал её своим духовным чадом.
И она, выросшая без отца, по-детски безропотно исповедовала ему то, в чём никому другому ни за что бы не призналась.

- Мне кажется, я никого не люблю, - опять сокрушалась она, - Вот родные, семья... Я, конечно, исполняю, что надо, но это так, поневоле...
Отношения поддерживаю только с нужными людьми, от которых что-то могу получить, друзей у меня нет.

Для меня что люди, что вещи - захотела, теперь имею. Они требуют внимания, иногда это приятно, иногда тяготит.

Маме писала неохотно и редко, открытки в день рождения и на новый год. Она мне сначала писала длинные письма, всё жаловалась на тоску и одиночество...
Потом, наверное, поняла, что кричит в пустоту, писала всё реже.

И я не знала, что она тяжело больна. Даже на похороны не приехала, не стала прерывать заграничную поездку.
"Возлюби ближнего"...
Но как возлюбить, батюшка, если не получается?

- А ты хочешь, чтоб получилось? "Возлюбить", Иоанна, значит пожертвовать. Самостью пожертвовать, то есть собой.
Ближний съест твоё время, покой, жизненные силы, сядет на шею.
И отплатит порой самой чёрной неблагодарностью... Человек лукав и грешен.

Это великий подвиг - отдать себя на распятие ради других.
И опять же человек лукав.
Как совместить слова: "Возлюби ближнего, как самого себя" и "Кто ради Меня не оставит мать, мужа, детей, тот не достоин Меня"?

Надо отличать любовь к ближнему от идолопоклонства и человекоугодия - это всё грехи тяжкие, а грань иной раз едва различима...
Увидеть в каждом Образ Божий и Образу этому служить, очищать от скверны - вот к чему призывает Господь.

Или милосердие.
Накорми, приюти, перевяжи раны, утешь, посети в тюрьме.

Но и тут можно запутаться.
На днях вот ко мне парень пришёл, сын одной прихожанки. Руки дрожат, сам весь трясётся. "Дай, говорит, батюшка, трёшку опохмелиться, сил нету, а то грех будет, украду или повешусь".
Ну что с ним сделаешь - дал. Прав или не прав - сам не ведаю. А если бы и впрямь что сотворил? А так вроде пронесло.
Потом трезвый приходил, лечиться пообещал...

Лишь на Господа упование наше, сами мы и добра от зла порой отличить не можем, своих грехов не видим. Это большой дар - видеть свои грехи, это уже полдела. Благодари за то Господа.
Но и спрос с тебя строже, коли ведаешь, что творишь.

Молись так: Господи, у меня холодное сердце, и я даже не хочу, чтобы Ты его растопил, ведь так? Я как тот отрок из сказки, у которого сердце превратилось в кусок льда и он ничего не чувствовал.

А ведь сказано: даже если чудеса творишь, а любви не имеешь - не войдёшь в Царствие. Как же нам, немощным, быть?
Только молиться смиренно молитвой мытаря: "Буди, Боже, милостив Мне грешному".

Верю, Господь услышит, ибо "жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит".

Предай свою жизнь Господу, Иоанна, и устроит Он всё чудесным образом. И сердце оживёт для добра, и душа расправит крылья.

"Отвергнет прах земных сует", как Пушкин писал, и полетит, полетит...

- Батюшка, вы же сами благословили зарабатывать трудом на земле, и цветы продавать благословили. Сами говорили: "Побудь, Иоанна, Марфой..."

- Благословил. А несвежие цветы продавать - грех, сама поняла. Убыток понесёшь материальный, а так - душа пострадает, куда хуже.
Покупатель букет принесёт жене на именины, а цветы облетят - стыд-то какой!

И выскажутся в твой адрес, а Господь слушает... Кладёшь в карман, а крадёшь-то у души, у вечности!
Об этом мы, безумные, не думаем. Рубля нам жалко, а души не жалко...

- Я больше не буду, батюшка...

- Будешь, Иоанна.
Господь сказал Никодиму: "должно вам родиться свыше". То есть от духа.

Вон даже апостолы после распятия Господа... Поначалу испуганные, растерянные, а как сошли на них в день Пятидесятницы огненные языки, так исполнились все Духа Святого и заговорили на незнакомых языках, и все их понимали...
И не колебались боле, шли на смерть, Ибо почувствовали, что бессмертны, как боги.

"И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать,.. - читал из Евангелия отец Тихон, - Солнце превратится во тьму, и луна в кровь, прежде нежели наступит день Господень великий и славный; И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся".

Есть, Иоанна, хорошие сказки, мудрые. Вот лежит красавица и спит, и вокруг всё царство спит. В паутине все, во грехе.

Но так сладко спать! И ждём - вот явится принц и разбудит...

Все мы до поры до времени спим, Иоанна. А спать нельзя - лес дремучий и волки вокруг.

Когда осознаешь неправедность земного бытия и собственную немощь этой неправедности противостоять, и невозможность жить во зле и тьме, тогда закричишь:
- Спаси, Господи, погибаю!
3акричишь, как роженица в муках - к таким Он приходит.
И преобразует, рождает свыше.

Всякий плод должен созреть. А иные так и висят до зимы, пока не сгниют или замёрзнут.

Теплохладностью надо переболеть, как коклюшем или ветрянкой, и молить о выздоровлении.

И кто записан в Книге Жизни, обязательно родится свыше.

"А я? - думала Иоанна, - Записана ли я? Вроде слышу Зов, и иду, но так медленно. И опять играю..."

- Не горюй, - будто читая её невесёлые мысли, ободрял отец Тихон, - сказано нам в утешение: "Ты никогда бы не искал Меня, если б Я уже не нашёл тебя"...

Это я насчёт Книги Жизни. Будь ревностна - "Много званых, но мало избранных".
Господь любит и зовёт всех, но мало кто избирает Царство, оставаясь теплохладным.

Тогда приходят скорби, лишения, страдания - чтоб через них смягчилось сердце, пришло отвращение к греху.
Господь кого любит, того наказует. Господь всех призывает, но знает, чем всё кончится, ибо для Него нет времени. Нет настоящего, прошлого, будущего - Он  изначально всё знает.

Время течёт для нас, и в нём мы свободны выбирать между добром и злом.
Вот Пушкин знал, что Татьяна не станет прелюбодейкой, и за то любил её, так?..
Тебе даны разум и Образ Божий. И закон в сердце, и свобода выбирать - свет или тьму.

Всякий грех, помни, кража у себя самой. Тот же букет с изъяном - кладёшь в карман, отнимаешь у души.
Искушение - брань, то есть сражение, бой. Выиграл-проиграл.
Проиграл, согрешил - значит, ранен.
Много ранений - возможная смерть.

Никто бы не спасся, но мы искуплены Божественной Кровью, Господь победил смерть.
Веруй и моли о милости.

"И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны, и исполнились все Духа Святого и говорили слово Божие с дерзновением.
У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее.

Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного.
И полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду".
/Деян.4:31, 32,34,35/

Вот он где, настоящий-то коммунизм...

А она думала о Гане, которому было даровано рождение свыше. И о том, что у избранников и искушения бывают огненные.
Никогда она не заговаривала с отцом Тихоном о Гане, ни так, ни на исповеди. И снова и снова благодарила Господа, что тут ей не в чем было каяться...

Всё лето они не виделись - она вкалывала по-чёрному - на стройке, на участке, на рынке, отрабатывая долги. И ещё ухитрялась по вечерам со слипающимися глазами сочинить несколько страничек.
Спать удавалось по пять-шесть часов, она себе изумлялась, что выдерживаетю
И выдерживала.

И вот, наконец, в октябре дом был, в основном, готов, цветочный сезон окончен. Сценарий сдан, долги почти все выплачены.
И тогда остро захотелось увидеть Ганю, которого она целую вечность видела лишь во сне.

Один и тот же сон: они бредут рука об руку среди закатных лужинских сосен, и рыжий дух Альмы невесомо, как и их похожая на полёт поступь, едва касается росистой травы в бесконечно длинных прыжках.

Он куда-то исчез, этот дух, с тех пор как началась суета со стройкой, торговлей и долгами. С тех пор как появился в Лужине привезённый Денисом "немец" Анчар - от медалистов Антея и Чары, которого купил Филипп.

Но потом из пушистого трогательного комочка вымахал здоровенный волкодав, которого нужно было не просто выгуливать регулярно, но "с нагрузкой", который в квартире грыз с тоски всё подряд...
И и поскольку дома сидела, в основном, свекровь, перед ней стала трагическая дилемма: или ходить целыми днями по комнатам с валидолом и тряпкой, или спускаться во двор и там гоняться за Анчаром.
Который, в свою очередь, гонялся за всеми движущимися предметами - другими собаками, кошками, машинами и мотоциклами.

Денис приходил только ночевать, Филипп с невесткой Лизой укатили в Пицунду, а свекровь торжественно заявила, что хоть и очень любит собак и вообще мухи не обидит, и Анчар красавец и умница, но вопрос стоит о её жизни и смерти.

И раз уж у них теперь есть дача, а она лично освободила Иоанну от забот по дому, воспитания внука и стирки денисовых рубашек, то пусть она, невестка, хоть в чём-то поступится личным комфортом ради семьи и возьмёт Анчара хотя бы на лето.

Напрасно Денис втолковывал, что лужинский "личный комфорт" напоминает скорее полевой стан и стройплощадку - свекровь лишь твердила, что они все сговорились сжить её со свету.

В Лужине Денис появлялся редко, в основном, чтобы обговорить тот или иной сценарный эпизод.
Стройка и связанная с ней разруха, горы мусора, досок и щебня внушали ему ужас. Как и новый облик жены - отощавшей, дочерна загорелой, в драном спортивном костюме, стоящем на ней колом от подтёков клейстера, раствора и краски.

Яна, одна среди всего этого апокалипсиса, непостижимым образом с ним управляющаяся. Не требующая ни денисовых мужских рук, ни денег, чего тот ужасно боялся, ибо ни того, ни другого не было...
Яна, перескакивающая с высокой духовной тематики на строительно-торговый жаргон, а то и срывающаяся в выяснении отношений с "работничками" на площадную брань.

Он не понимал, что происходит. Каким образом из скромной запущенной дачи, на которую они весной кое-как наскребли деньжат, вырастает нечто масштабно-фундаментальное.
И откуда в литературной даме, с которой он прожил уже четверть века, проснулся вдруг эдакий многопрограммный строительно-огородный (он ещё не знал, что и торговый) суперробот.
Квалифицированно ныряющий то с пассатижами в забарахливший газовый котёл, то с кистью на стремянку под потолок, то корчующий ломом старый смородиновый куст...

- Погоди, я сейчас! - орала она, продираясь мимоходом через тысячу неотложных дел. Когда можно будет, наконец, умывшись и переодевшись, приложиться к его щеке и вернуться на несколько часов в обычную жизнь. Помирая со смеху - такое у него было лицо!

Он боялся, что она его попросит помочь и одновременно боялся её новую - супербабу с отбойным молотком, всезнающую и всесильную, ни о чём не просящую.

И когда она, наконец, становилась прежней и они работали бок о бок, как всегда, и он сидел за дяди жениным столом, потягивая любимый свой жасминовый чай /"твой барин", как говорил дед/ - он постепенно успокаивался и заговаривал о том, о сём.
А Яна делала вид, что ей интересно.

И он понимал, что она лишь делает вид, но предпочитал не докапываться. "Докапываться", будить спящую собаку он терпеть не мог.

Да и что она могла ему рассказать? Про неведомую силу, которая так властно и настойчиво уводит её от знакомого, привычного. А она, страшась Огня, играет в чужие игры, порой самозабвенно, до изнеможения.
Сама не очень-то понимая, зачем этот дом ей, жаждущей полёта, свободы от суеты, а ставшей батрачкой, рабой дома и куска земли. Прикованной к этим строительно-садовым делам и долгам...

Теперь вот Анчар, в восторге носящийся за птицами и бабочками, с которым надо было не только регулярно гулять, но и ухаживать за ним, как за младенцем - больше чем на несколько часов не отлучишься.
И которого всё же пришлось взять, потому что свекровь была права - Иоанна действительно ей подкинула, вольно или невольно, свою семью, жила своей жизнью.

Надо было хоть как-то её уважить. Да и вообще на даче собака нужна.

Иоанна стряхивала, сдирала с себя прежнюю жизнь, привычки, связи, как пловчиха тину, выбравшаяся наконец-то на желанный, но незнакомый берег из какого-то опостылевшего замкнутого водоёма.

Новое рабство принёс этот берег или это какой-то неизвестный покуда, непроявленный вид свободы?
Она не знала. Просто неведомая сила, которой она своей волей подчинилась, распорядилась так, а не иначе.
И возможно, это добровольное подчинение и являлось свободой, как осознанной необходимостью подчиниться этой Воле...

Послушание воле?
Наверное, - размышляла она, - весь вопрос в том, чья она, эта воля.
Два, казалось, бы взаимоисключающих начала заложены Творцом в человеке: свобода и послушание.
Рабство и бунт - вот история человечества, особенно России. И путь каждого конкретного человека.

Мы жаждем свободы, а наша злая, греховная, разрушительная воля разрушает и нас, и всё вокруг. И тогда... мы жаждем рабства.

Подчиниться чьей-то иной воле - мудрой, справедливой, очищающей, благой.
И мы творим себе кумиров, не находим таковых в лице грешных земных правителей, тоже рабов кого-то и чего-то.
Разочаровываемся во всяких "измах", в собственных рабских страстях, похотях и кумирах, и вновь жаждем призрака свободы.

Заколдованный круг.

Свобода не как противодействие, противостояние, а как единение, слияние - такое возможно лишь в Боге.
Святая Троица, триединство, свободно соединённое любовью. Трое в Одном.
Лишь Истина абсолютно свободна. Добровольное подчинение самой Свободе - только здесь могут примириться две бездны.

Слившись свободно, свободно подчинившись абсолютно свободному, я сама становлюсь свободной.
Дух свят и свободен и, слившись добровольно с Духом, я становлюсь свободной.
"Я сказал, вы - боги", т. е. Дух Божий присутствует в нас, животворит и "ходит, где хочет".
Это - наша суть, тоскующая по родной стихии.

Свобода - освобождение от всего, мешающего соединиться со Свободой. Две бездны, по Достоевскому, - они необходимы.

Без них не было бы свободы, была бы бессмысленна история.

Их совмещение - конец всемирной истории. И в этом совмещении, примирении свободы и послушания - глубинный смысл истории, путь от грехопадения и распятия до воскресения.

Дорога "к солнцу от червя"...

Но если без выбора нет свободы - Он, Творец... Имеет ли выбор Сама Истина?

-  Да, конечно, - разъяснит впоследствии отец Тихон, - Уничтожить падшее ослушавшееся человечество или спасти? Искупить собственной мукой на кресте...
Бог стал человеком, чтобы падший человек вновь обожился.

Искупленное Божественной Кровью возвращение каждого человека к первичному богоподобию /по образу и подобию/ - смысл земного пути.

И горе тому, кто крадёт у Бога. То есть, соблазняя других, заставляет их отдавать своё время, здоровье, способности не делу спасения и просветления бесценной человеческой души, а собственной неограниченной похоти.
На чём и основано все общество потребления. То есть она в корне порочна и противна Богу.

Ты воруешь не только у своей души, у её судьбы в вечности, но и других заставляешь служить своему греху.

"Вы куплены дорогой ценой"... Христос свободно и добровольно избрал крестную муку, чтобы нас спасти.
"Да минует Меня чаша сия... Впрочем, не как Я, а как Ты хочешь".

Вот он, выбор, вот где сомкнулись две бездны. Свобода и послушание.

Свободное послушание делу несения общей муки, твари и божества, делу великой жертвенной любви во имя восстановления единства мира. Бога и человека...
"Твоя от Твоих Тебе приносящих о всех и за вся"... - Вот указанный нам путь.

Свобода - осознанная необходимость послушания Творцу, Который есть Путь, Истина и Жизнь.

Ну а как её узнать, эту Божественную Волю?

Вручить свою жизнь, единственную и неповторимую, простому деревенскому священнику - миру это показалось бы безумием. Миру, из которого она ушла.
Иоанна осознала себя окончательно беглянкой, как и благословил отец Тихон.

Кто же она теперь? Помещица? Цветочница?

Наступит осень, она заколотит окна, вернётся в Москву и надо будет жить, как прежде. Играть себя прежнюю.
Иоанну умершую, но не родившуюся свыше.
Кто она теперь? Как жить дальше?

- Господь укажет, - отвечал отец Тихон, будто предвидя, что Денису удастся, как заслуженному деятелю искусств, выхлопотать разрешение на первоочередное подключение газа - этой осенью, а не будущим летом, как планировалось.

Пришли на разведку шустрые ребята и, поскольку она на радостях не стала торговаться насчёт щедрых "премиальных", сходу притащили ацетилен-кислород, трубы, шланги.

И работа закипела.
А через несколько дней на кухне неиссякаемая дальняя огненная речка прорвалась четырьмя горячими трепещущими голубыми гейзерами.
И ожил, зашумел натужно нагревательный котёл. Что-то там завоздушило, долго не пробивало, котёл постукивал, гудел, распалялся. Ребята колдовали с ключами и вёдрами, что-то сливали, подливали, подкручивали, матерились.

И вот, наконец, пробило.
Котёл загудел ровно и умиротворённо, одна за другой теплели, оживали под рукой Иоанны ледяные радиаторы, и всё это здесь, в Лужине, казалось чудом.

"Чудо" тут же обмыли под солёные огурцы и сваренную на плите картошку в мундире. Ребята ушли, весьма довольные, получив, кроме денег, по экземпляру детской книжки Кравченко-Кольчугина с фото и автографом /украла у Дениса - счастливый новоявленный писатель отвалил пачку для группы/.
Ребята почему-то никак не хотели верить, что Кравченко - тот самый Кольчугин, так и эдак вертели фото, мол, "не похож".

Кравченко был похож. Просто он старел, старел и их сериал.

Иоанна подумала, что печальный закон "ничто не вечно под луною", в том числе и бесконечные сериалы, может обернуться для неё счастливым освобождением.
Когда не надо будет ездить ни на Мосфильм, ни в Останкино, ни на съёмки, и ничего не надо будет сочинять. И никаких тебе поправок и замечаний, никаких худсоветов...

При этой мысли она испытала невыразимое блаженство и вознесла к Небу молитву, чтобы сбылось это как можно скорее. И давнишние мечты Дениса о совместных зарубежных постановках всяких столь любимых дядей Женей "ихних" детективов, наконец, осуществились.

Вскоре в доме воцарилась африканская жара. Иоанна открыла на ночь окна, но котёл не отключила, так ей нравилась эта новая игрушка.

Весь следующий день она будет красить окна и батареи, печь в духовке картошку, без конца кипятить чайник...
Лужинский дом всё более подгонялся под неё, её привычки, вкусы, становясь таким же увесисто-необходимым и удобно-защитным, как панцирь для черепахи.
Каждый уголок, каждая деталь были продуманы ею, дом становился незаметно её частью, она уже не могла без него, еще не отдавая себе в этом отчёта.
С привычной тоской думала о неизбежном переезде в Москву /не зимовать же, в самом деле, на даче, как медведица!/.
В конце концов, у неё семья, обязанности, надо совесть иметь...

Прошёл август, наступил сентябрь, грянули первые заморозки. Цветы, вроде бы, кончились, а работы в саду становилось всё больше, конца не видно.
Выкопать георгины, гладиолусы, посадить под зиму тюльпаны, нарциссы, всё подсушить, уложить на хранение... А сад, огород, всякие там перекопки, обрезки, консервы...

Грязная, одичавшая, с по-крестьянски загрубевшими руками /если случалось по необходимости появиться в свете и кто-то пытался привычно поцеловать ей руку, она протягивала сжатый кулак/, - Иоанна питалась, в основном, хлебом, молоком и чаем с "подушечками" по рублю килограмм.
Денег у неё не осталось, долгов тоже. Анчара кормили соседи - он охранял и их участки.

Однажды она поехала на электричке на склад за гвоздями. Повезло - купила "семидесятку", да ещё в магазине на последний рубль - буханку горячего ржаного хлеба и полтора кило маринованных килек.

Был дивный тёплый день, бабье лето.
Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу, жевала кильку с хлебом, думала, что дома от души ещё и чаю напьётся... И неожиданно поняла, что ничего другого не хочет.

"Мой дом - моя крепость". Покой и воля.
"Какое счастие - не мыслить, какая нега - не желать"...

Однако вдруг захотелось увидеть Ганю. Только его домик она почти не тронула в своей глобальной перестройке - лишь кое-где необходимый ремонт.

Здесь всё было, как при Гане.
Она входила, затаив дыхание, как в храм, садилась на потёртый диван и закрывала глаза.

Ганя был рядом, она это чувствовала.
И они вели молчаливый диалог без слов, где было неважно содержание, где всё заменяло чудо его незримого присутствия, даже запах его сигарет.
Хотя Варя сказала, что Ганя принял постриг и теперь совсем не курит.

И вот она не выдержала и поехала в Лавру, дав себе слово просто глянуть на него незаметно и тут же уйти.

Как она и рассчитывала, Ганя направлялся с братией к трапезной, она его различила мгновенно. В монастырском облачении, как и другие, он нёс что-то белое - рулон бумаги или свёрток, не разберёшь.

Она стояла в молчаливой толпе женщин в платках, была в таком же платке и тоже не шелохнулась.

Он не остановился, увидев её, лишь чуть замедлил шаг.

- Иоанна... - эта его улыбка из "прекрасного далека"...

- Я знал, что ты сегодня придёшь... Да, я тебя звал. Такой период - одиноко и трудно... Но искушения пройдут, ты молись за меня... Как хорошо, что мы увиделись, Иоанна... Иоанна...

Он молча, без слов, всё это сказал ей, удаляясь с толпой братьев.

Эта улыбка по имени Иоанна...
Свободной от свёртка рукой он перекрестит, благословляя, всё более разделяющее их пространство, и она непостижимым образом ощутит на лбу, сердце и плечах обжигающее прикосновение его пальцев.

"Во имя Отца и Сына и Святого Духа..."

Остановись, мгновенье.

А дальше всё устроится само собой. С наступлением холодов она неделю поживёт в Москве, мотаясь каждый день в Лужино. Основными проблемами было отключение котла /оставлять - страшно, совсем отключить - дом промёрзнет, залить антифриз - ядовито, а вдруг где течь?/

Ну, и Анчар, конечно, - кормить его, прогуливать... А забрать в Москву - мучить всех, и людей, и пса.

И однажды соседка, которая до смерти боялась подходить к анчаровой будке, каждый раз принимая перед кормёжкой валерианку, проворчит Иоанне:
- Носит тебя холера, сидела бы дома!

Она явно имела в виду не московскую квартиру, а Лужино.

"Дома"...
Да, Валя права. Её дом уже давно здесь. Московская квартира Градовых так и не стала ей "домом", в отличие, например, от невестки Лизы, которая там сразу прижилась, безраздельно господствовала, совершенствовала и благоустраивала.

Не стала Иоанна и горожанкой, москвичкой, задыхаясь от беспросветного одиночества на фоне массы ненужных знакомств, мероприятий, дел и развлечений.

- Не могу же я бросить дом и Анчара...

Она это представила как подвиг, самопожертвование.
Домашние особо не возражали - с появлением Лизы действительно всё утряслось, вплоть до стирки денисовых рубашек.
Только сочинять сценарии Лиза, к сожалению не умела. Поэтому Иоанне приходилось всё же время от времени появляться "в миру".
Ну, и не уклоняться от супружеских обязанностей /впрочем, достаточно приятных/, как ей велел отец Тихон, чтобы "не вводить мужа во грех блуда" и приезжать иногда в Москву.

Потом в Лужине выпал снег, который как-то сразу прекратил все дела.
Иоанна наслаждалась его первозданной белизной, тишиной, лыжными пробежками с Анчаром, иногда даже ночью, по серебристо-лунной лыжне под звёздами.
Лёгкой постной едой - /винегреты да кашки с салатами, орехи, мёд/ - и духовной пищей в изобилии: Варя попросила отвезти в Лужино и сохранить несколько коробок с книгами.

У них были какие-то неприятности с ксероксом, упрекали в слишком активной религиозной деятельности. "Своего" парня в типографии, кажется, даже арестовали - расспрашивать Иоанна не стала.

- Скажешь, книги остались от прежних хозяев, в случае чего, - вполголоса наставляла Варя, загружая коробки в машину.
Она была не на шутку напугана и призналась со стыдом, что совсем не готова к подвигу. Случись что, как же дети, что с ними будет?

А Иоанна всё никак не могла понять ни прежде, ни теперь - какая необходимость была коммунистам брать на вооружение атеизм, богоборчество? После полувека советской власти, которой церковь доказала свою лояльность?

Поскольку большевиков жизнь после смерти не интересовала, то и не было никакого противоречия между земной жизнью праведного коммуниста и верующего.

Грядущее счастье человечества, если разуметь под этим не ненасытный разгул страстей, всемирную обжираловку и общих жён, а царство духовности, высоких идеалов, творчества...Единения человечества, свободного от греха, преодолевающего зверя в себе и познавшего Небо уже в земной своей жизни - это ли не общая мечта?

Этот бунт был скорее не только против во многом дискредитировавших себя церковников, но и результатом невежества в вопросе понимания основ Божественного откровения, Замысла о мире и человеке.
Роковое недоразумение, ибо нет более неприемлемого явления для мечтающей о светлом будущем человеческой души, о всеобщем счастье и справедливости, чем материализм, грубое обуржуазивание бытия.

- Не волнуйся, с меня что взять? - отшутилась от Вари Иоанна, - Тётка с ума съехала, сидит у себя в дыре, починяет примус.

Так, наверное, про неё и думали.
Отдельные неудачные попытки "достать" её, импровизированные набеги с вином и шашлыками уже создали ей в свете ту же репутацию "трехнутой", что когда-то была и у Гани.
Знакомых гнало в Лужино любопытство, иногда корысть, возможность дачного прикола для самых разных и сомнительных целей.

Ахали, восхищались, расспрашивали. Иоанна же, помятуя о тайной возможной духовной подоплеке каждого визита /от врага - искусить, от Неба - за вразумлением/, выпив рюмку-другую, оживлялась, заводила иногда вдохновенную проповедь.

И нельзя сказать, чтоб её не слушали. Тоже ахали, задавали вопросы, иногда даже плакали.

Растроганная Иоанна звала приезжать ещё. Но при повторном визите убеждалась, что гость начисто не помнит предыдущего разговора, всё надо начинать с нуля, а затем опять с нуля... И заканчивается всё, в конечном итоге, отсутствующим взглядом, зевком и "осетриной с душком".

Обычные разочарования неофитки... Вскоре она к ним привыкла, не впадала в отчаяние по поводу потерянного драгоценного времени, а просто отфутболивала всех непрошеных гостей то хитростью, то ссылками на крайнюю занятость или нездоровье.

А потом и вовсе, чтобы их отвадить, подыгрывала слухам о "съехавшей крыше" каким-либо экстравагантным поступком или заявлением.

В общем, её в конце концов оставили в покое в ту первую лужинскую зимовку - наедине с прекрасными вариными книгами, снегом, тишиной /если не считать лая Анчара/.
И с Небом.

В погребе было вдоволь припасено картошки, солений, компотов, яблок; можно было спокойно соблюдать посты и в магазин не ходить вообще, разве что за хлебом.

По воскресеньям бегать на лыжах к отцу Тихону, сунув в рюкзак юбку /в лыжном костюме входить в храм не полагалось/. А по дороге, купив хлеб на всю неделю, сидеть целыми днями у камина с ногами в кресле и вместе с великими избранниками Неба размышлять о смысле жизни, замысле Творца о человеке и о путях восхождения к Нему.

А после причастия светло и радостно лить слёзы, потому что на душе покойно и чисто, и любишь весь мир.

И, о чудо! - синицы, которых ты кормишь, клюют прямо с ладони, и прибегает белка, и кажется, само солнце клонит тебе на плечо голову.
И здоровается идущий из школы незнакомый пацан, и всё прекрасно, и кажется, так будет всегда.
Если б навеки так было...

Казалось, так и будет всегда. Отрадные весенние хлопоты в саду, азартная летняя торговля, дающая возможность по благословению отца Тихона постепенно высвобождаться от материальной зависимости у телевидения, Дениса, государства...

И Денис постепенно освобождался от неё.

Как-то сам собой приказал долго жить их сериал, постаревший Кравченко ушёл в театр играть Чехова. И писал свои сказочки.

Денис наконец-то пробИл совместно с французами проект о международной мафии, сценарий написал сам - Иоанна лишь чуть-чуть помогла, радуясь, что он оперился и теперь сможет летать.
Взял сниматься Лизу, которая произвела фурор неземной своей красотой, ухитрилась между съёмками родить и вести хозяйство.
Свекровь впилась в правнука, как когда-то в Филиппа, но скандалов не было, Лиза крепко держала вожжи в прелестных своих ручках, умело укрощая даже дурные страсти Филиппа по части Бахуса и Эроса.
Во всяком случае, он её боялся и буквально умолял, заехав как-то в Лужино с какой-то двухметровой манекенщицей /Иоанна их, разумеется, выгнала/:

- Ты, мать, только Лизке не брякни!..

 

 

И правда твоя не нужна.

Тот самый домик в Гори.

 

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ: АХ(Ангел-Хранитель), АГ (Ангел-Губитель).
СВИДЕТЕЛИ: Гегель, С.Аллилуева, В.Молотов, А.Авдеенко)

*   *   *

"Их можно по праву назвать героями, ибо они черпали свои цели и своё призвание не просто из спокойного, упорядоченного, освящённого существующей системой хода вещей, но из скрытого источника, из внутреннего духа, ещё не видимого на поверхности, но рвущегося в наш мир и разбивающего его на куски, как скорлупу.

 /Таковы были Александр, Цезарь, Наполеон/.

Они являлись практическими и политическими деятелями. Но одновременно они были и мыслящими людьми, остро осознающими требования времени, видящими то, что созревало для перемен.
То была истина их века, их мира.

...Именно их делом было узреть этот нарождающийся принцип, этот необходимый ближайший шаг в развитии, который предстояло сделать их миру, превратить его в свою цель и вложить в её осуществление всю свою энергию.

Вот почему всемирно-исторических людей, Героев своей эпохи, следует признать проницательными людьми; именно их действия, их речи - лучшие для данного времени...

Ведь всемирная история совершается в более высоких сферах, нежели та, в которой своё место занимает мораль, то есть что носит личный характер, являясь совестью индивидуумов...

Нельзя к всемирно-историческим деяниям и к тем, кто их совершает, предъявлять моральные требования, неуместные по отношению к ним. Против них не должно раздаваться случайных жалоб о личных добродетелях - скромности, смирении, любви к людям и сострадательности...

Такая великая личность вынуждена растоптать иной невинный цветок, сокрушить многое на своём пути".
/Гегель/.

*   *   *

"В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного /академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме/, ужасно суетились вокруг.
Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни.
Всё делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти.

Где-то заседала Академия медицинских наук, решая, что бы ещё предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то ещё медицинский совет, тоже решавший, как быть.
Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов, - кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться.
Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим...

Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, - это чувствовали всё - и вели себя подобающим образом.

Только один человек вёл себя почти неприлично - это был Берия. Он был возбуждён до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были - честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть...

Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу.

Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, - отец иногда открывал глаза, но по-видимому, это было без сознания, или в затуманенном сознании.

Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным", - каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чём, к сожалению, слишком долго преуспевал.

...А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества:
- Хрусталёв! Машину!"

Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца - которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца.

Во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, и посмеивался при этом в кулак, - это для меня несомненно. И это понимали все "наверху"...

Сейчас всё его гадкое нутро пёрло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, - многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека.

Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, - я любила отца сильнее и нежней, чем за всю свою жизнь.

Он был очень далёк от меня, от нас, детей, от всех своих ближних. На стенах комнат у него на даче в последние годы появились огромные увеличенные фото детей, - мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни, - а пятерых из своих восьми внуков он так и не удосужился ни разу повидать.

И всё-таки его любили и любят сейчас, эти внуки, не видавшие его никогда.
А в те дни, когда он упокоился, наконец, на своём одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце моё разрывается от печали и от любви...

Когда в Колонном зале я стояла почти все дни /я буквально стояла, потому что сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовывали мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять при том, что происходило/, окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение.

Я ещё не знала и не осознавала - какое, в чём оно выразится, но я понимала, что это - освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнёта, давившего все души, сердца и умы единой общей глыбой..."
/Св. Аллилуева/.

*   *   *

- Они радовались, что кончилось Восхождение! - печально прокомментировал АХ, - Что можно не карабкаться по скалам к Небу, обдирая в кровь руки, задыхаясь от нехватки воздуха, поддерживая друг друга, вытаскивая из пропасти, страдая от боли и усталости.
А можно, наконец-то, остановиться, оглядеться, передохнуть, посидеть.

А потом на этой же "пятой точке" понемногу начать движение вниз. Всё быстрей, быстрей, пока не скатятся благополучно на исходные позиции...
А иные и пониже поверхности земли умудрятся - прямо в ваши владения, отпрыск тьмы.

"Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их".
/Пс. 9:16/.

- Но папочка и мамочка заснули вечным сном, а Танечка и Ванечка - в Африку бегом! - захлопал чёрными ладошками АГ, - Прямо Бармалею в лапы!.. Свобода, блин...

Вместо культа личности - культ наличности.

* * *

"- Деньги при социализме должны быть или не должны быть?
Они должны быть уничтожены.

- Снижение цен, постоянная зарплата, хлеб в столовых бесплатно лежал... Приучали, - говорю я.

- Бесплатно - едва ли это правильно, рано. Это тоже опасно, это за счёт государства.

Надо думать и о бюрократизме в государстве, потому что, если государство будет бюрократизироваться, оно постепенно будет загнивать.

У нас есть элемент загнивания. Потому что воровство в большом количестве.

Вот говорят, отдельные недостатки. Какие там отдельные! Это болезнь капитализма, которой мы не можем лишиться, а у нас "развитой социализм"!

Мало им развитой - зрелый! Какой он зрелый, когда - деньги и классы!

- Не могу понять, что же такое социализм. У нас начальная стадия развитого социализма - я так считаю.

- Какой зрелый? Это невероятно уже потому, что кругом капитализм. Как же капитализм так благополучно существует, если зрелый социализм?

Потому капитализм ещё и может существовать, что наш социализм только начал зреть, всё ещё незрелый, он ещё только начинает набирать силу.
А ему всё мешает, всё направлено против - и капитализм, и внутренние враги разного типа, они живы, - всё это направлено на то, чтобы разложить социалистическую основу нашего общества...

Ругают наш социализм, а ничего лучшего нет, пока что не может быть.
А то, что есть, - социализм венгерский, польский, чешский - они держатся только потому, что мы держимся, у нас экономическая основа принадлежит государству.
У нас, кроме колхозов, всё государственное...

У нас единственная партия стоит у власти, она скажет - ты должен подчиняться. Она направление дала.

- А если направление неправильное?

- Если даже неправильное направление, против партии нельзя идти.

Партия - великая сила, но её надо использовать правильно.

- А как же тогда исправлять ошибки, если нельзя сказать?

- Это нелёгкое дело. Вот надо учиться...

Лучше партии всё равно ничего нет. Но и у неё есть недостатки.
Большинство партийных людей малограмотные. Живут идеями о социализме 20-30 годов, а это уже недостаточно.

Пройдены сложные периоды, но впереди, по-моему, будут ещё сложнее...

- Сейчас бытует такое мнение, что неплохо бы нам устроить небольшой процент безработицы. Некоторые так считают, - говорю я.

- Найдутся такие. Это мещане, глубокие мещане.

- Много бездельников.

- Меры должны приниматься.

- А вот как при социализме заставить всех работать?

- Это, по-моему, простая задача. Но так как мы не признаём уничтожения классов, то и не торопимся с этим.

Это имеет разлагающее влияние. Воровства, спекуляции, надувательства много. Но это и есть капитализм в другой форме.
С этим борьбы нет, на словах борются.

При капитализме это вещь обычная, а при социализме невозможная. Коренной разницы не признают и обходят вопрос.

- Революционность очень сильно утратили.

- Её и не было, - говорит Молотов, - социалистической революционности. Демократическая была. Но дальше не шли. А теперь теоретики совсем отказались от уничтожения классов.

- Они говорят: колхозы и совхозы - теперь одно и то же, всё подчиняется плану, райкому партии, разницы больше уже не видно.

- Большой разницы нет, но она имеет разлагающее влияние, эта разница. Об этом как-то надо особо говорить. Пока это очень запутанный вопрос.

А если мы до этого не додумаемся, пойдём назад к капитализму, безусловно".
/Молотов - Чуев. 1984г./

*   *   *

- Иосиф заставлял их восходить, грести против течения, ибо "Царствие силою берётся", - заметил АХ, - Теперь, как пишет Светлана, "наступило некое освобождение"...

*   *   *

"Дыхание всё учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели...

В какой-то момент - не знаю, так ли на самом деле, но так казалось - очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг.

Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошёл всех в какую-то долю минуты.

И тут, - это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть - тут он поднял вдруг кверху левую руку /которая двигалась/ и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам.

Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился...

В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.

Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик, через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым.
Все стояли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, - не знаю сколько, - кажется, что долго...

Пришли проститься прислуга, охрана.

Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шофёры, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники, - все они тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слёзы, как дети, руками, рукавами, платками.

Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача...

Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, - Валечка, как её все звали, - экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать.
Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне.
Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей.

Все эти люди, служившие у отца, любили его.
Он не был капризен в быту, - наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой. А если и распекал, то только "начальников" - генералов из охраны, генералов-комендантов.

Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость - наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа.

А Валечка - как и все они - за последние годы знала о нём куда больше и видела больше, чем я, жившая далеко и отчуждённо. И за этим большим столом, где она всегда прислуживала при больших застольях, повидала она людей со всего света.

Очень много видела она интересного, - конечно, в рамках своего кругозора, - но рассказывает мне теперь, когда мы видимся, очень живо, ярко, с юмором.

И как вся прислуга, до последних дней своих, она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец.

И не переубедить их всех никогда и ничем...

Было часов пять утра. Я пошла в кухню.
В коридоре послышались громкие рыдания, - это сестра, проявлявшая здесь же, в ванной комнате, кардиограмму, громко плакала.
Она так плакала, как будто погибла сразу вся её семья.
- Вот, заперлась и плачет - уже давно, - сказали мне.

Все как-то неосознанно ждали, сидя в столовой, одного: скоро, в шесть часов утра по радио объявят весть о том, что мы уже знали. Но всем нужно было это УСЛЫШАТЬ, как будто бы без этого мы не могли поверить.

И вот, наконец, шесть часов.
И медленный, медленный голос Левитана, или кого-то другого, похожего на Левитана, - голос, который всегда сообщал что-то важное.
И тут все поняли: да, это правда, это случилось. И все снова заплакали - мужчины, женщины, все...

И я ревела, и мне было хорошо, что я не одна. И что все эти люди понимают, что случилось, и плачут вместе со мной.

Здесь всё было неподдельно и искренне, и никто ни перед кем не демонстрировал ни своей скорби, ни своей верности. Все знали друг друга много лет.

Все знали и меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом. И то, что отец всё-таки любил меня, а я любила его.

Никто здесь не считал его ни богом, ни сверхчеловеком, ни гением, ни злодеем, - его любили и уважали за самые обыкновенные человеческие качества, о которых прислуга всегда судит безошибочно...

...Я смотрела в красивое лицо, спокойное и даже печальное, слушала траурную музыку /старинную грузинскую колыбельную, народную песню с выразительной, грустной мелодией/, и меня всю раздирало от печали.

Я чувствовала, что я никуда не годная дочь, что я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который всё-таки мой отец.

Который любил меня, - как умел и как мог, - и которому я обязана не одним лишь злом, но и добром..."
/Св.Аллилуева/.

*   *   *

СПУСТЯ ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ.

ДАЧА СТАЛИНА:

"Дом ходил ходуном.
Из-за невесть откуда появившейся стойки прямо у входа давали в бумажных стаканчиках виски и шампанское. На пиршественном и одновременно политбюровском столе в гостиной валялись пустые бутылки из-под пива; под немыслимые в этих стенах рок-н-рольные ритмы отплясывала развесёлая молодёжь.

Кто-то нежно целовался в углу, кто-то лежал поперёк коридора; кто-то развалился на Его диване, где издал он последний хрип; а с балкона кабинета на втором этаже кто-то затаскивал заначенные бутылки и упаковывал их для завтрашнего похмелья.

И невозмутимый стоял Роберт Дювалл, исполнитель роли Сталина, уже разгримированный, в красном пуловере с натуральным орденом Ленина на груди.

Потом давали гамбургеры, воздушные куски торта, вкатили огромный торт из мороженого, по-моему, с надписью "Сталин" и, кажется, с его головой.

Не хватало только 112 свечей, а заодно и помела, рогов и копыт, приличествующих этому случаю".
/Свидетельствует А.Авдеенко о работе съёмочной группы Ивана Пассера с амер.компанией Эйч-би-оу/.

*   *   *

Шёл он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.

В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая Правда,
Божественная мечта.

Сердца, превращённые в камень,
Будил одинокий напев,
Дремавший в потёмках пламень
Взметался выше дерЕв.

Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.

Сказали ему: "Будь проклят!
Чашу испей до дна!
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!

/Юный Сосо Джугашвили (Сталин)/

 

 

Один день Иоанны Аркадьевны.

*    *   *

Она оказалась в одном из мучительных, суетно-хлопотных дней, когда, набрав кучу дел, вынуждена была ехать в Москву и разом всё прокручивать.
 Их последняя серия затянулась, душа к ней не лежала, и опять надо было выхлопотать хоть несколько дней пролонгации и избежать скандала.

Но сначала Иоанна позвонила "на квартиру".
"Домом" она теперь называла Лужино. Там всё принадлежало ей, только ей, там все вещи терпеливо ждали её в том порядке или беспорядке, как она их оставила, там восторженным визгом встречал Анчар.

Там можно было запереться на все замки, выдернуть из розеток все теле и радиовилки, даже вообще вырубить электричество и погрузиться во вневременную тишину.
Или разжечь камин и послушать, как потрескивают дрова...

А на квартире с тех пор как свекровь парализовало и родился Тёмка, был дурдом.

Лиза разрывалась на части, Филипп "керосинил". Надо было туда заехать, купить продукты, взять бельё из прачечной, сделать нужные звонки и ещё, ещё - огромный список дел на машинописную страницу через один интервал.
Надо было жить.

И Иоанна, стоя в очереди в гастрономе, в булочной, торгуясь на рынке из-за гранатов для Тёмки и даже проверяя сдачу с четвертака, - с любопытством наблюдала за собой будто со стороны - надолго ли хватит?
Денис уехал в загранку, теперь всё на ней, никуда не денешься.

Из первой попавшейся будки позвонила на квартиру, подошла Лиза.
Лиза в панике - Филипп не ночевал дома и ей мерещатся всякие ужасы. Будто в первый раз!

В такой ситуации с ней разговаривать бесполезно. Иоанна, как может, успокаивает её, но в трубке уже сплошной рёв.

И она поехала на студию.

Там, использовав все дозволенные и недозволенные приемы, ей удалось вырвать у близкой к обмороку редакторши / "натура уходит", "у Петрова скоро новая роль, у Сидорова - в театре скандал" и т.д./ неделю пролонгации.

Можно было, конечно, сказать правду, что ей всё это обрыдло, и заморозить "Черный след" на веки вечные... Но нет, она по-прежнему была рабой, и изворачивалась, врала, хитрила.

И всё это напоминало бег петуха с отрубленной головой.

Прачечная, сберкасса, квартира...

Едва Иоанна выходит из лифта, Лиза выскакивает навстречу - дежурила у двери.

Филиппа всё ещё нет. Лиза даже не пытается скрыть разочарование при виде свекрови, если можно назвать разочарованием печать вселенской катастрофы на её классически правильном беломраморном личике.
Ни дать, ни взять - ожившая Галатея. Едва ожила, и тут же конец света.

С такой внешностью прилично восседать где-нибудь под стеклом в бюро эталонов рядом с метром, килограммом и статуей Венеры Милосской.
Венера без рук, а Лиза - с руками. Руки её прекрасны, хоть и в муке.

Лизе совсем не пристало сходить с ума из-за какого-то алкаша и балбеса, заночевавшего, видимо, у очередной владелицы теле и видеоаппаратуры.
Не может позвонить, кретин... Лиза ждёт второго ребёнка, и Артёма ещё не отняла от груди не в пример этим современным мамашам.
За такие "концы света" Филиппу надо голову оторвать.

Иоанна начисто лишена родовых инстинктов - в конфликтах сына со школьными приятелями, девушками, теперь вот с Лизой, Иоанна всегда проявляла третейскую объективность, в отличие от денисовой матери, которая делила мир на Градовых, Окуньковых /её девичья фамилия/ и на прочую шушеру.

Иоанна была "шушерой".
Обитая с супругом преимущественно за границей, мадам Градова-Окунькова вначале не имела физической возможности вмешиваться в их с Денисом семейную жизнь, но после скоропостижной смерти свёкра целиком отыгралась на воспитании Филиппа.

Она портила его и баловала с такой дьявольской последовательностью, будто задалась целью увенчать генеалогическое древо Градовых-Окуньковых величайшим монстром всех времён и народов.
Ожесточённые стычки Иоанны со свекровью из-за Филиппа вели только ко взаимной ненависти, Филипп хужел день ото дня, ловко играя на баталиях взрослых. Денису же всё было до фонаря, кроме ДЕЛА.

В конце концов, Иоанна отступила. Семья Градовых-Окуньковых с её неразрешимыми проблемами постепенно отодвигалась на второй план, а потом и вовсе перекочевала куда-то за кадр её бытия.
"Филипп перебивается с двойки на тройку", "Филипп прогуливает уроки", "Филипп грубит учителям", "Филипп хулиганит", - эти сигналы из школы, а позднее из милиции Иоанна со злорадным спокойствием переадресовывала свекрови:
"Балуй дитя, и оно устрашит тебя"... "Детей надо баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники".

И та бегала по родительским собраниям, отделениям милиции, просто по обиженным гражданам.

- Что вы хотите, мальчик растёт без матери. Вы её когда-либо здесь в школе видели? Нет? Ей плевать на сына. А отец что, отец очень занят. Режиссёр Градов, слыхали?..

В ход шли также слезы, заграничные сувениры.
Иоанна на свекровь не обижалась, в глубине души зная, что та права. Сына она бросила, самоустранилась. Свекровь дала ей эту возможность.
И желанная свобода, и совесть не грызёт, и вот уже чужой парень равнодушно прикладывается при встрече к её щеке, колясь усами:

- Привет, ма.

- Филипп и так помешался на своих дисках, а бабка ему японскую систему покупает. В доме невозможно работать...

- Твоя мать, вот и скажи.

- Этот деятель школу собирается бросать, а она, видите ли, приветствует. Пусть, мол, идёт в техникум, у мальчика талант. Спидолы соседям за бабки чинит, Эйнштейн.
На днях в "Узбекистане" видели, девчонок мантами кормил. А у меня на радиодетали клянчит. Больше не дам ни копейки... - ворчал Денис.

- Мать даст, - усмехалась Иоанна.

А сама всё-таки трусила, боясь катастрофы.
Однако ни суперзлодея, ни гангстера из Фили не вышло, а губительная страсть к радиотехнике действительно обернулась положительной стороной.

Свекровь оказалась права. Филипп стал работать в телеателье, очень быстро освоился, переходя от чёрно-белых телевизоров к цветным, потом к зарубежным, потом к видео.

Клиентура росла и солиднела. Филипп уже не клянчил у "предков" десятку, а сам мог при случае снабдить сотней-другой, обзавёлся "Ладой" в экспортном исполнении.
И, наконец, семьёй.

Лизу Денис пригласил на эпизодическую роль английской леди в одной из серий "Чёрного следа".
Он всегда относился скрупулезно к такого рода эпизодам, панически боясь обвинения в "клюкве", и хотел, чтобы леди выглядела самой что ни на есть настоящей.
Две настоящих леди с родословными, которых ему удалось раздобыть то ли в посольстве, то ли среди иностранных студенток, выглядели на её фоне дворняжками.

Критерий у Дениса был своеобразный: когда она входит, у меня даже мысли не должно возникнуть шлёпнуть её по заднице.

Видимо, в отношении леди с дипломами, претендующих на аристократическую внешность, это желание у Дениса возникало - он всех отмёл.
Напрасно Иоанна говорила, что и у аристократов бывает потомство и что критерий Дениса весьма спорный - поиски продолжались.
Пока один из друзей-режиссёров не сообщил ему, что во ВГИКе есть такая "потрясающе породистая" девчонка. Что её и приняли туда за "породу" и она уже снялась успешно в двух-трёх эпизодах.

Когда на пробах в кадре появилась Лиза, эдакое роскошное мраморное изваяние с холодным эталонным блеском на обнажённых плечах, в поддельных бриллиантах на лебединой шее, с таким же ледяным блеском равнодушно устремлённых куда-то за линию горизонта прекрасных очей, Денис протёр глаза.
Оставь надежду навсегда... Галатея, притом ещё не ожившая. Порода! Какие уж тут шлепки по заду!

Иоанна была вынуждена признать, что он прав - Лиза производила именно такое впечатление.

Откуда у провинциальной курской девчонки такая стать? Об этом могла поведать лишь покойная мать Лизы, на которую она была совсем не похожа, как, впрочем, и на отца - фото висит у Лизы в комнате.
Правда, лизина тётка, приезжавшая иногда в Москву за покупками, делала туманные намёки на семью каких-то ссыльных голубых кровей с мудрёной фамилией.

Лиза почему-то сердилась.

Лиза была молчаливой, держалась особняком - то ли характер, то ли совершенная её красота отпугивала поклонников и подруг...
Находиться рядом с ней было рискованно - сразу бросались в глаза малейшие недостатки собственной внешности, одежды, поведения.
Это было всё равно что гулять нагишом по Царскосельскому дворцу.

И тут всех удивил Филипп.
Лиза по просьбе редактора завезла Денису какие-то бумаги.
Безвкусная иракская дублёнка, стоптанные сапожки и потёртая лисья ушанка выглядели на ней как на княжне Волконской, когда та собиралась к мужу-декабристу в Сибирь.
Лиза казалась прекрасной и недосягаемой как никогда, на её расцвеченное морозом лицо боязно было смотреть.

- Что за девочка?

И прежде чем Иоанна с Денисом успели ответить, Филипп схватил пальто и с криком:  -Стойте, куда же вы?.. - кинулся следом, опережая лифт.

Лизу внизу ждала машина.

- Ой! - сказала Иоанна.

- Сейчас будет вынос тела, - сказал Денис.

Но выноса не последовало. Тело Филиппа уехало в машине с Лизой и к полуночи позвонило:

- Передай бабушке, что я заночую у ребят, а то она будет психовать /он был уверен, что родители психовать не будут/. - А завтра прямо на вызов.

- Но ты же без шапки! - заорал Денис в параллельный телефон.
Но сын уже повесил трубку.

- Ничего, наденет её лисью, - сказала Иоанна.

Однако Денис не сдавался - это было бы для него в какой-то мере крушением иллюзий.
Он поверил лишь через неделю, когда Лиза переехала в филиппову комнату, заставленную магами, телеками и видиками всевозможных цен и фирм.

В доме произошли отрадные перемены - Лиза оказалась замечательной хозяйкой и женой.

Прежде всего, стало тихо.

И добилась она этого наипростейшим и безболезнейшим способом - заставила Филиппа пользоваться наушниками. Почему-то это красивое решение никому в голову не приходило.

Стало не только тихо, но и чисто, уютно.
Взамен бутербродов и консервов появилась нормальная домашняя еда.
Не то чтобы кулинарные симфонии, но щи, котлеты, творожники, разнообразные компоты вместо вечного кофе - быстро, полезно и вкусно...
Иоанна к тому времени уже сбежала в Лужино, свекровь парализовало после инсульта, и присутствие в доме настоящей женщины было как нельзя более кстати.

Ни Иоанна, ни свекровь никогда не были такими вот полноценными жёнами, хранительницами очага.
Восхищаясь Лизой, Иоанна перебрала в памяти всех своих родственников и знакомых и пришла к выводу, что таких вот "хранительниц" пора заносить в красную книгу.

К тому же Лиза ухитрялась одновременно рожать детей, продолжать учёбу, сниматься пусть в небольших, но вполне пристойных ролях и вообще оставаться эталоном физического и морального совершенства.

Самые пламенные и изысканные комплименты действовали на неё как гудение бормашины в зубном кабинете. Похоже, Лиза действительно испытывала отвращение ко всему роду мужскому за исключением их с Денисом отпрыска.
Филипп был довольно смазливым мальчиком, женщинам он нравился своей "загадочностью", как призналась Иоанне как-то одна из его подружек.

По мнению Иоанны эта "загадочность" была просто плохим воспитанием свекрови, распущенностью и непредсказуемостью поведения. Ибо Филипп делал, что его левая нога хочет, и мог во время урока, собрания, юбилейной речи вдруг молча встать и выйти вон.

Объяснение у него было однотипное: "Надоело".

- Ты мне тоже надоел! - орала Иоанна, - Что же мне теперь, бросить тебя и сбежать?

В конечном счёте она так и поступит.

Так же непредсказуемо и неожиданно Филипп уходил из жизни своих подружек, чтобы потом ни с того ни с сего опять появиться или исчезнуть навсегда.

Но не хамством же своим он завоевал такое совершенное создание как Лиза!
Лиза - вот кто была для Иоанны настоящей загадкой.
Она, мать, уже ненавидела Филиппа за те мучения, которые он доставлял Лизе.
А та не просто терпела - многие бабы терпят, но со скалкой, со скандалами или молча, со слезами, или расчётливо делая вид, что ничего не знают.

Лиза всё знала. Она терпела, прощая.

Техника шла вперёд. Приёмники и маги Филипп, как правило, ремонтировал дома, телевизоры прямо на квартирах, а уж о фирменных зарубежных системах и говорить нечего - кто ж отдаст оную в телеателье или куда-то еще.

А квартира отдельная, благоустроенная, муж, естественно, на работе или в загранке, а принимает молодого симпатичного мастера Филиппа хозяйка в халатике.
Дама, как правило, импортная, по всяким там Сингапурам езженая.

И халатик, и духи, и косметика у неё "самые-самые", в домашнем баре - виски, в холодильнике - икорка.
Службой дама не особенно обременена - через год-два опять за кордон, а там с адюльтерами строго, у мужа может карьера полететь.
Лучше уж здесь, в родном доме, где и стены помогают...

И нравственность у дам тоже импортная, нагляделись всяких порно... Приедет мастер ведь не на пятнадцать минут, а на час-два, а то и больше. Как тут не угостить, не поболтать о том, о сём...

Эпоха видиков вообще стала стихийным бедствием. Понавезли всякого сомнительного ширпотреба, для нас - экзотика, у каждой хозяйки найдётся что-нибудь эдакое, а это уже на несколько часов.
Иногда, до утра, иногда на бровях. И момент социального неравенства отсутствует: мастер - сынок этих самых "черноследников"...

Что было хуже всего - Филипп понемногу начал спиваться. А Лиза терпела, страдала и... оправдывала. Для неё объяснить - означало оправдать.

- Это от пустоты, - говорила Лиза, - И пьёт он от пустоты, и женщины эти... И они с ним от пустоты... Плохо им, всем плохо, как вы не понимаете...

- Вот-вот! - бушевала Иоанна, - Все преступления в мире, милая, от пустоты... Пожалела мышка кошек. А тебя кто пожалеет?

- Вы, - сказала тогда Лиза и неожиданно ткнулась лицом в её плечо.

Иоанна чувствовала на шее её частое тёплое дыхание, свежий младенческий запах высветленных для очередной съёмки волос /Лиза употребляла только детское мыло/ и вдруг осознала, что, кажется, любит её.
Любит больше своего обормота Фильки с его загадочностью, хамством и всеобъясняющей пустотой.

И сейчас, когда Иоанна видит невестку на лестничной площадке, несчастную и зарёванную, ей действительно жаль только её в этой истории, а не пропавшего без вести Градова-Окунькова Среднего.
Хоть бы он совсем провалился, сукин кот!

Именно этого боится Лиза. Панический страх перед всякими несчастными случаями и стихийными бедствиями, пожалуй, единственный лизин недостаток. Повсюду ей мерещились автокатастрофы, пожары, убийцы-маньяки, внезапные остановки сердца и роковые стечения обстоятельств.

Она белела при виде телеграммы, от визга тормозов за окном и удара грома. Болезненное воображение сразу подсовывало ей десятки вариантов возможных несчастий.

И тут уж с Лизой ничего нельзя было поделать - она металась, плакала, всё у неё валилось из рук, пока не поступала информация, что на этот раз, слава Богу, пронесло.
Все попытки внушить Лизе, что состояние её ненормальное и надо лечить нервы, разбивались о неопровержимый её довод:

- Но разве так не бывает?

- Да, бывает, но очень редко, обычно люди об этом не думают...

- Редко! - рыдала Лиза, - А в "Скорую" не дозвонишься...

И возразить ей было нечего.
Роковая мистическая пропасть, куда свалиться можно в любой момент, действительно существовала, но большинство человечества благоразумно предпочитало её не замечать.

Предохранительный клапан, почему-то отсутствующий у Лизы.

Но зато Лиза, измотанная перспективами глобальных катаклизмов, не реагировала на обычные человеческие источники страданий вроде супружеских измен, неприятностей по работе, денежных затруднений и очередей за дефицитом.

Потому и прозвали Лизу в актёрских кругах "Царь-Рыбой". Поглядели б они сейчас на эту Рыбу!

Иоанна знала, что сейчас с Лизой разговаривать бесполезно, и, поцеловав её в мокрую щёку, стала искать свои тапки. Тапки тоже были лизиным нововведением ещё до появления Тёмки.
Тёмка орал в гостиной как резаный, в кухне что-то горело, Лиза рыдала в телефон. И в довершение картинки периодически испускала истошные вопли свекровьина кошка Марта, требуя кота.

Иоанна нашла тапки, выключила на кухне сгоревшие сырники, огрела кошку веником и пошла к внуку.

Тёмка валялся на спине в манеже - упал и не мог подняться. Ревел, дрыгая ногами, вокруг в таком же положении валялись заводные машины, звери и луноходы.

Иоанна взяла его на руки - он был сухой и кормленый, ещё тёплая чашка с остатками каши стояла на столе.
Тёмка ревел от унижения и одиночества, на руках он сразу замолчал. Иоанна усадила его на колени и, покачивая, принялась разглядывать.
Подрос. А похож стал, пожалуй, на Дениса.

Лиза опять кому-то звонила. Зря она - всё в порядке с нашим бесценным Филиппом, хотя бы по теории вероятности. Впрочем, у Лизы на этот счёт наверняка есть в запасе прецеденты...
Она коллекционировала эти несчастья как значки.

Тёмка тоже внимательно разглядывал "бабу". Интересно, что он о ней думает?
Иоанна улыбнулась - он тоже. Эта ответная детская улыбка...
Тёплое поползло по ноге - Тёмка пустил лужу. Иоанна сменила ему ползунки и пошла в ванную.
Ей стало чуть легче.

- Жанна!

Это свекровь. Придётся зайти.
Мадам Градова-Окунькова полулежала на подушках в своей до предела заставленной вещами комнате, напоминающей запасник какого-то фантастического музея всех времён и народов.

Чего тут только не было! И павловский книжный шкаф красного дерева рядом с собратом из карелки, и письменный стол покойного Градова-Старшего со шведской шторкой.

И пушкинский бюро-секретер с бронзой, и белый, будто из кружев, французский столик с таким же кружевным стульчиком...

Современную мебель свекровь, к счастью, не любила. Но зато отыгралась на мелочах - фонариках, вазах, безделушках и масках, развешанных по стенам между довольно приличными "голландцами" и русскими "академиками", в своё время купленными по дешёвке в Ленинграде и на Арбате.

Когда Филипп подрос, бабушка великодушно отдала ему свою вторую комнату.
Но с вещами расставаться не пожелала и втиснула в девятнадцать метров и счастливое своё закордонное прошлое с Градовым-Старшим, и беготню по комиссионкам во время коротких визитов домой /купленная тамошняя фанера в обмен на тутошний антиквариат, пока у нас ещё не разобрались, что к чему/.

И даже закордонные свои привычки, начиная с апельсинового сока с тостами по утрам и кончая игрой в бридж, к которому она от скуки пристрастилась вместе с другими посольскими дамами где-то в забугорье.

Даже двух своих партнёрш удалось ей сохранить с тех далёких времён.
И теперь они, все уже бабушки и вдовушки, собирались на бридж по четвергам и воскресеньям в свекровьиной комнате, жалея о четвёртой партнёрше, туземке-аптекарше русского происхождения по имени Наташа, научившей их этой интеллектуальной игре.

Нынешней четвёртой их партнёрше приходилось терпеть обидные реплики вроде: "Наташа бы тебя за такой ход...", от которых она иногда плакала и бросала игру.
Но всякий раз дамы мирились, потому что в Москве бриджистки на дороге не валяются.

Свекровь полулежала на подушках в накидке из какого-то длинноворсового меха, при косметике и причёске - это означало, что сегодня она ждёт гостей.

Наверное, в том же наряде она выходила когда-то на веранду посольского особняка, где её уже ждали приятельницы.
И садилась за белый кружевной столик, и курила длинные сигареты, кутаясь в обезьянью накидку, защищавшую от ветра со стороны Средиземного моря.

И на своей сдаче думала: "Остановись, мгновенье!.."

Теперь ветер дул с шумной московской улицы, приносил запах бензина и тушёной капусты из ближайшей столовой.

Но дверь балкона приходилось держать открытой, потому что дамы нещадно курили - всё те же длинные тонкие сигареты, купленные в "Берёзке".
И пили кофе, а то и джин с тоником из той же "Берёзки".

Свекровь прекрасно выглядела.
И если бы не неподвижно вытянутые ноги, прикрытые шотландским пледом, да въевшийся запах мочи, который не могли заглушить никакие духи, её можно было принять за активистку районной группы "Здоровье".
Это было заслугой всё той же Лизы.

И вообще, если б не Лиза, антикварно-карточный домик свекровьиного бытия рухнул бы, когда подвернулся необычайно выгодный размен старой квартиры.
Но любимый внучек Филипп наотрез отказался взять к себе бабушку. А с Дениса взятки гладки: дома он почти не бывал - съёмки, фестивали, дома творчества, а матери нужен постоянный уход.

Иоанна же к тому времени постоянно жила в Лужине. К тому же она была "чужая", так что совесть её была чиста.
И она не без тайного злорадства наблюдала, как Денис с Филиппом, два чистопородных отпрыска генеалогического древа Градовых-Окуньковых виртуозно отфутболивали свекровь друг другу.
А потом, выдохшись, вспомнили о пансионате для престарелых.

Но эту спасительную идею им развить не удалось. Лиза, молча гладившая в углу бельё, вышла из комнаты со стопкой рубашек и, вскоре вернувшись, объявила:

- Я позвонила, что мы от обмена отказываемся. Давайте чай пить.

Подвиг Лизы никто не оценил, меньше всех сама свекровь. Иоанна слышала, как разъярённый Филипп кричал жене:

- Кому нужна твоя жертва? 3наешь, что она думает? Что ты из-за её рухляди не хочешь переезжать. Чтоб тебе антиквариат этот хренов достался. Пусть, говорит, не надеется меня обдурить - правнукам завещаю после достижения совершеннолетия... Пусть, мол, меняется - так ей и передай...

- Это она от гордости, - сказала Лиза, - И от обиды. Она вас любит и не верит, что вы могли бы её бросить.

Последний козырь Филиппа не сработал - Лиза на бабку не обиделась, и выгодный обмен не состоялся.

- Как же, уедет она! - ворчала Градова-Старшая. И действительно оформила завещание неведомо на кого, пригласив нотариуса.
Но Лиза как ни в чём не бывало продолжала подавать ей судно, обмывать и делать массаж.

Похоже, обижаться Лиза вообще не умела.
"Она же старая", "Она же больная", "Она чудит..." - вот и всё.

Поставить диагноз и пожалеть.

Лиза была для Иоанны доказательством того, что есть категория людей, которые беспрекословно и радостно идут на Зов, часто не зная, чей он.
И таких Господь обязательно спасёт, даже если они "не воцерковлены", - просто они от рождения "правильные".

Не безгрешны, конечно, а здоровы в главном - в шкале ценностей.
И что Евангельское "Я - дверь", свидетельствующее, что только судом и решением Христа можно туда войти, означает, что овцы, которые пришли на Зов к Двери, не ведая Имени Пастыря своего, могут быть впущены в Царствие Пастырем с большей вероятностью, чем знающие, чей это Зов.
Слышащие Его, но остающиеся пастись где-нибудь в злачном месте.
Или вообще бегущие в обратную сторону...

- Что он у вас без конца орёт? Не можете ребёнка успокоить, две бабы в доме, - проворчала свекровь.

Иоанна жила то в Лужине, то в Доме творчества, но во всех домашних происшествиях оказывалась в её глазах изначально виновной.

- И что там у вас на кухне горит?

- Уже сгорело.

- Филипп звонил?

- Нет. Лиза на стенке сидит, он её доконает, дубина. Воспитали вот, гордитесь.

- Да от такой жизни кто угодно сбежит! Она его, вишь ты, от рук отучает, Тёмку, вот и орёт... А кошке кота надо, я уже договорилась. Ты-то сбежала!..

- Вам только кота не хватает, - Иоанна шагнула к двери.

- Жанна!

Свекровь плакала, размазывая по щекам чёрные от туши слезы.

- Жанна, надо что-то делать. Я так боюсь за Филиппа - он спивается. Вот на днях, ночью... Я проснулась, он здесь. И пьёт. Ночью, прямо из горлышка. Тайком от неё...

Жанна, вы с Денисом должны его устроить в больницу. Я так боюсь... А вдруг малыш родится больной - сейчас про это такие ужасы передают...

- Да, да, я всё сделаю...

Поскорей скрыться в ванной.
Она стоит под душем в каком-то оцепенении, закрыв глаза и не чувствуя ни времени, ни бьющей по плечам слишком горячей воды.
Она отвыкла от проблем, у неё просто нет сил...

- Мама, вы скоро? Мы садимся обедать, - послышался за дверью веселый голосок Лизы.
Это означало, что вернулся Филипп.

Когда Иоанна вышла из ванной, квартира будто по мановению волшебной палочки преобразилась. Вокруг всё сияло уютом и чистотой, из кухни пахло чем-то вкусным, Тёмка спал, рядом в кресле спала кошка.
Сам "волшебник" сидел за столом, хмуро размешивая в борще сметану. Вид у него был помятый.

- Привет, ма.

- Ты что, недоделанный, свой номер телефона забыл?

- Он за городом был, - грудью встала на защиту Лиза, - Там телефона нет. Вечером свет погас, на даче часто свет гаснет, сами знаете... Не приезжать же по новой. Пришлось систему чинить с утра, провозился, а телефона нет.
Он сам перенервничал, устал...

Иоанна принялась за борщ, борщ был превосходный. Она вспомнила, что весь день ничего не ела.

В дверь позвонили - пришли бриджистки. Лиза приветливо щебетала в прихожей, помогая гостьям раздеться.

- Береги её...

- С ней же невозможно, - взорвался Филипп, - Ну скажи, разве это нормально? Эти дети, старухи - они сожрут её.

Лучшие годы, надо сниматься, играть, а она... Горшки, пелёнки... Говорил - избавься от второго, не время - вылупила глаза: - Он же человек!.. А если их двадцать будет, таких человеков?..
А она - не человек?

И бабка ещё сто лет проскрипит - что же теперь, свою жизнь кошке под хвост? В пансионате врачи, уход...
Подумаешь, бриджа там нет... Будет в "дурака" - какая разница?

- Большая, - вставила Лиза, появляясь в дверях, - Врач говорит, для таких больных очень важно сохранить стереотип. И Тёмку она любит. Я их всегда вместе завтраком кормлю - тарелки подчистую. А врозь капризничают.

- Капризничают, - передразнил Филипп, - Из-за этого губить жизнь...

- Ну почему губить, - Лиза спокойно раскладывала по тарелкам жаркое, - Раз так получилось... Раз иначе нельзя...
Мама, объясните ему...

К Иоанне, к её дару слова Лиза относилась с благоговением.
Именно к ней, а не к Денису.

Иоанна была для неё "своей" - не по родству, а по духу, хотя попытки "воцерковить" Лизу особых успехов не принесли.
Лиза была не по-женски "земная" и ни во что потустороннее не верила. Просто шла в направлении, указанном внутренним компасом, не задумываясь, кто ей его заложил в глубины души.

Единственно, чего Иоанне удалось добиться, это покрестить Артёмку. Сама же Лиза, да и её Филипп, были некрещёными. А настаивать отец Тихон ей запретил и вообще велел не втягивать семью в религиозные дискуссии, чтобы не искушать.

И всё же Лиза относилась к Иоанне так, будто только она знала и могла выразить словами какую-то общую их тайну, которую не умеет сказать она, Лиза.

Эти её "мама, скажите им", - будь то спор с Филиппом, Денисом, бабкой или кем-то в общей компании, всегда повергал Иоанну в панику.
Будто Лиза ждала от неё не рассуждений о чувстве долга, эгоизме и что "сам будешь старый", а какого-то иного "волшебного" слова, от которого сразу все всё поймут, заулыбаются, подобреют и пойдут, взявшись за руки, навстречу светлому будущему.

- Лиза права, - сказала Иоанна.

- Вот видишь! - обрадовалась Лиза.
Филипп мгновенно воспользовался ситуацией.
- За это надо выпить, за любовь к человечеству.

- Ни за что.

- Как это, за человечество не хочешь? А за маму? В кои-то веки мама приехала!

Лиза со вздохом достала из-за зеркала полбутылки водки.

- Лизке нельзя. А ты, ма?

- А я за рулём. И тебе ни к чему.

- Мать, я устал.

Филипп выпил, заработал вилкой. Хорошо хоть закусывает.

Зазвонил телефон.

- Тебя, - сказала Лиза.

- Отключи. Покоя нет.

- Тебе надо менять профессию. Сопьёшься.

- А без меня они сопьются.

- Кто "они"?

- Граждане, - Филипп кивнул в сторону отключённого телефона, - Народ. Вот когда крутят хотя бы ваш "Чёрный след" - знаешь, сколько по статистике пустеет пивных, подъездов и подворотен? Народ трезв, народ у голубого экрана.

Но вот ящик сломался. Народ приходит с работы, а мастера не было.
Народ не знает, куда себя девать, у него повышается кровяное давление, адреналин и холестерин. Падает производительность труда, народ орёт на жену, у него появляются всякие нехорошие мысли...

Народ идёт на улицу, надирается и оказывается в милиции. Да, да, мамочка, это статистика, а против статистики, как известно, не попрёшь.

- Больше читать будут, - сказала Лиза, - К нам в театр придут...

- Ага, бегом в консерваторию на Баха... Много ты его у себя видела в театре, народу? Ему эти производственные диспуты на работе надоели. И ведь не переключишь. Сиди - уплочено...

Филипп налил ещё. Он раскраснелся, глаза блестели.

Иоанна отобрала у него бутылку.

- Ты понимаешь, чем это кончится?

- Всё кончится концом, мамочка, летай иль ползай. Рюмка-другая, и уже не так тошно. "Нормально, Константин. Отлично, Григорий!"
Что вы взамен-то можете предложить, душеведы?

"Карету мне, карету!"? "В Москву, в Москву" - да? Ладно, театр кончился, я в Москве, ну и что? Теперь "за туманом" ехать прикажешь?

Знаю я вашу духовную жизнь, нагляделся. Как "не надо" вы знаете, мастера. Нет, вы скажите, как надо, чтоб без сорокоградусной... Чтоб душа пела, а?

Назови, мать, хоть что-то стоящее... Только про попов мне не плети, я их достаточно навидался...

Похожий разговор был на скамье перед Исаакием. Много лет назад...

- Тебе не повезло. Те, с кем знакома я, вообще "ящик"не смотрят.

- Да сколько угодно стоящего, - вмешалась Лиза, - Сеять хлеб, выращивать детей, строить дома, сажать яблони...

- И груши. Что дети? Вот меня бабка вырастила. А я её в богадельню чуть не сдал...
Ну, наелся народ твоего хлеба, закусил яблоком, квартиру получил, зубы вставил...
Ну, и что? Ну, аппендицит вырезали...
А дальше? 3ачем?

Пришёл с работы и в ящик мой уставился, пока в другой ящик не сыграет. Потом сын его перед ящиком устроится, чтоб тоже в ящик сыграть.

А зачем? Космос осваивать? Ну построим на Марсе многоэтажку, там сядем перед ящиком, там сыграем в ящик...

- Мама, скажите ему...

- Когда будет трезвый. Компот вкусный. Как ты готовишь?

- Да это же ваш, консервированный, вчера открыли банку... А может, смысл в том, чтобы просто жить и радоваться жизни?

- Слышишь, мать, глас народа? Отдай бутылку, я буду радоваться - "Ин вина веритас"... Радость, Лизок, понятие субъективное. Кто Америки открывает, кто законы, кто бутылки...

А некоторые вообще радуются, когда крокодил заживо человека жрёт - такие кассеты нарасхват.
Их едят, а они глядят...

- Перестань! - замахала руками Лиза. В соседней комнате заплакал проснувшийся Тёмка и Лиза вышла.

- Просто ты зажрался, - сказала Иоанна, - У нас таких вопросов не было.
Ломоть хлеба - счастье, конфета - счастье. Кукла тряпочная, мячик - всё счастье...

- Стоп, приехали.
Значит счастье - это когда война, голод, больница, коммуналка, да? Зачем же тогда делать жизнь лучше? Если мы можем чему-то радоваться лишь когда "этого" мало или нет?

Недельку в новой квартире пожили - уже старуха бранится: выпросил, мол, дурачина квартиру... Итог - разбитое корыто и опять же ящик.

Слышишь, ма, тебя Лиза зовёт...

Лиза её не звала. И когда Иоанна вернулась в столовую, бутылка на столе была, разумеется, пуста, а Филя заплетающимся языком продолжал выступать уже по телефону.

Лиза с Тёмкой на руках вышла её проводить.
Иоанна обняла сразу обоих и ощутила под тканью просторного халатика непривычную Лизину худобу - просто кожа да кости... Она такой не была.

- Возьми ты академический, нельзя так надрываться.

- Надо диплом получить, потом будет ещё трудней.

- А как же Тёмка?

- С бабулей договорилась со второго подъезда. Звоню, когда надо, она и приходит. Крепкая ещё бабуля, и за нашей присмотрит, если что. Нам бы до лета дотянуть...

Мама, вы бы поговорили с ним, - Лиза кивнула на дверь столовой, откуда уже доносился храп Филиппа, - Это он врёт про радость, ему знаете как потом плохо бывает! Пульс щупает, темноты боится... При свете спим.

Как-то плакал: Лиза, спаси меня!..

Он хороший, мама, очень хороший. Но почему-то и актёры у нас - самые хорошие - пьют...

- Дю, - сказал Тёмка.

- Это его бабуля научила по-французски, "Адью" значит...

Пронзительные утробные вопли снова обрушились на квартиру. Это проснулась кошка.

- Вот ещё за котом надо ехать, а Филипп спит...

-А ты её веником...

- Она не виновата, - сказала Лиза, - Она сама мучается, пора пришла.

Уже в пути Иоанна вспомнила, что надо заехать в поликлинику, где Денис проходил обследование.
У дверей Беллы Абрамовны сидела очередь.

- Извините, я только узнать, - она проскользнула в кабинет.
Белла Абрамовна порылась в бумажках и сообщила, что у Дениса "что-то плохо с кровью".

Однажды в компании развлекались привезённой из-за границы рулеткой. Зелёное сукно, прыгающий шарик, красное-чёрное, чёт-нечет; мелькающие числа, глаза гостей, тоже
в лихорадке прыгающие вслед за шариком.

Потом замедление, стоп, победа или поражение, недолгая радость или разочарование, и опять всё по новой, опять гонка за шариком.

Жизнь - рулетка. Банально... Игра. Сегодня ты, а завтра - я.

Жизнь разбивается на периоды суетливого вращения, мелькания, когда видишь перед собой лишь цель - шарик.
Потом остановка, поражение или триумф, выиграл-проиграл, и уже новые ставки.
Опять прыгает шарик, жадно следят за ним глаза гостей, можно сказать "на этом празднике жизни", не замечая ничего вокруг.

Иоанна тогда подумала, что самое примечательное тут - передышка, когда рулетка стоит. Одни переживают результат, другие пытаются осмыслить причину, третьи торопятся сделать новые ставки.
А четвёртые...

Четвёртые вдруг прозревают в этих коротких остановках странное нездешнее дуновение иной жизни, трагически насыщенное молчание.

Спрашивающее и отвечающее, порицающее и прощающее, пугающее и манящее, сулящее одновременно полёт и падение, как край бездны.

Что это? Конец всякой долгой интересной работы, начинания, увлечения... Даже в момент свершения и победы вдруг острое осознание, что подлинное бытие вовсе не в этой победе твоей и не в возобновлении игры, а в этой остановке...

Когда начинаешь различать вокруг лица, предметы, когда видишь, что за шторой уже сумерки и слышишь, как бьют часы...

И что сейчас позже, чем тебе кажется.

А порой вдруг чья-то невидимая рука властно и неожиданно останавливает движение, и тогда визжат тормоза, бьётся посуда, летят с полок спящие пассажиры, летят под откос поезда.

Или проносятся в нескольких метрах от твоей жизни.

Иоанна смотрела на Беллу Абрамовну, которая что-то ей втолковывала, а стрелка рулетки неотвратимо замедлялась, затормозился привычный жизненный водоворот.

И ни вскочить, ни убежать от этого было нельзя.

Денису надо срочно приехать и получить направление в клинику на обследование, придётся сейчас ехать к нему в Болшево.
О, Господи, что же теперь будет с "делом"?..
Какое уж тут "дело"!..

Всю дорогу она будет с тоской придумывать, как сказать Денису, который вообще никогда не болел, о необходимости лечь в больницу...
И что вся работа теперь свалится на неё.
А тут ещё Филипп, Лиза, свекровь...

В малодушной своей панике она не заметит, что переезд закрыт.
Вернее и самого-то переезда не заметит, просто проскочит, притормозив, какие-то рельсы,
увидит сзади в зеркальце бешено размахивающую руками женщину.

И тут же сзади метрах в двух от машины загрохочет по одноколейке поезд.

Надо было удирать.

Жигулёнок, взревев, рванулся, разметал грязную лужу, заляпал стёкла и поскакал по асфальтовым буграм к спасительному повороту.

От кого спасались они с машиной - от ГАИ или от костлявой, которая промахнулась косой на каких-то пару мгновений?
Не поздоровилось бы обоим. Груда металлолома, костей...

И никаких проблем.

Стояла машина, стояла рулетка. Надо снова её раскрутить, придти в себя, придумать, как сообщить Денису...

И прочесть молитву Ангелу-Хранителю...

А в Болшеве Денис скажет, не отрываясь от стола:

- Да, знаю, она недавно звонила, Белла. Лизе позвонила, а Лиза - сюда. Анализы нормальные, вышла какая-то путаница...
С этими диспансеризациями всю дорогу так.

Ты уж извини, что пришлось тебе такой крюк...

Кофе будешь?

 

 

Исторгну овец моих из челюстей их.

*   *   *
ПРИСУТСТВОВАЛИ:АХ(Ангел-Хранитель). АГ (Ангел-Губитель).
СВИДЕТЕЛИ: Ромэн Роллан. В.Молотов.
*   *   *
ИЗ БЕСЕДЫ С РОМЭНОМ РОЛЛАНОМ:

 

Сталин:
- Наша конечная цель, цель марксистов - освободить людей от эксплуатации и угнетения и тем сделать индивидуальность свободной.

 Капитализм, Который опутывает человека эксплуатацией, лишает личность этой свободы. При капитализме более или менее свободными могут стать лишь отдельные, наиболее богатые лица. Большинство людей при капитализме не может пользоваться личной свободой.

Роллан:
- Правда, правда.

Сталин:
- Раз мы снимаем путы эксплуатации, мы тем самым освобождаем личность. Об этом хорошо сказано в книге Энгельса "Анти-Дюринг".
Там сказано, что коммунисты, разбив цепи эксплуатации, должны сделать скачок из царства необходимости в царство свободы.

Наша задача - освободить индивидуальность, развить её способности и развить в ней любовь и уважение к труду.

Сейчас у нас складывается совершенно новая обстановка, появляется совершенно новый тип человека, который уважает и любит труд...
Ударники и ударницы - это те, кого любят и уважают. Это те, вокруг кого концентрируется сейчас наша новая жизнь, наша новая культура.

Роллан:
- Правильно, очень хорошо.

*   *   *

Молотов-Чуев:

"...наша идеология такая: свергай капитализм социалистической революцией! Вот наша идеология.

Если держаться этой идеологии, тогда вся наша мораль будет революционной, направленной к осуществлению этих задач.

Наш гуманизм - марксистский, он не может походить на гуманизм буржуазный.
Их гуманизм такой, чтоб никого не обижать - вот их гуманизм.

Христианский, антихристианский, но это гуманизм буржуазный. Не трогать буржуазного строя, воспитывать людей - Толстой проповедовал.
Да потому что он был помещик, не мог понять, что без изменения строя человека не изменишь.

Если мы мораль направим на то, чтобы воспитывать в человеке добрые качества, а строй оставим, какой есть, - со взятками, с хищениями, если мы это оставим, то вся эта мораль останется гнилой.

А если мы поставим задачи революционные, ломающие строй, доделывающие, тогда нужно приспособить мораль к победе, к борьбе за победу.

Это другая мораль. Это все хотят обойти. Поэтому все разговоры о морали, о гуманизме, они насквозь фальшивы.
Если нет корня - за что боремся, куда идём? 3а мирное сосуществование. Тогда одна мораль...

У нас ещё нет социализма. У нас взятки, у нас хищения, у нас всякие безобразия...

*   *   *

- Троцкий - жулик, жулик стопроцентный.
Он упрекает Сталина, что неравномерность развития капитализма определили ещё буржуазные философы. Конечно, они вроде этого говорили, те или иные слова и фразы около правды были и у буржуазных философов, пока они верили в свои силы, они за революционные действия были.
Словом, сорвали голову Карлу этому в Англии, уничтожили Людовика, не жалели, когда нужно было.
Но на этом революция не кончается. Помещиков значит вышибли - это большое революционное дело. А дальше-то им не подходит. А рабочие были слабоваты. Можем ли мы на этом остановиться? Не можем.

Вот в этом всё дело, что надо теперешние революционные задачи понять, в чём они заключаются, - не в словах о коммунизме, не в благих расположениях о мирном сосуществовании, а в уничтожении классов.

Никаких других революционных задач решающих сейчас нет. А если есть, назовите...

Об этом сейчас не говорят, потому что это революционные задачи. Сразу классы нельзя уничтожить, так давайте обсудим, как это сделать.

А вот не обсуждают. И не хотят обсуждать. А есть ли другой путь?

Сейчас работают лишь бы, лишь бы. Для этого надо воспитывать людей. Конечно, надо зарплату, но, кроме того, надо воспитание. А этого нет.

Все думают, что деньгами возьмут. У нас революционные задачи не решены.
Нам надо всё сделать так, чтобы не допустить мировой войны и, тем более, надо не сдать наши позиции, а усилить...
Как это сделать? Борьбой. А борьба опасна. Вот тут и выбирай...

...- Сталин говорит: при коммунизме не должно быть государства. Но, если останется капиталистическое окружение...

- Армия и аппарат будут.

- Какой же это коммунизм? - говорит Молотов, - Хорошее жильё, хорошая жизнь, обеспеченность - этого, с обывательской точки зрения, достаточно.
Если все бедняки будут жить более-менее хорошо, значит, это уже социализм, не капитализм.
Это ещё не полный социализм...

...Максимального удовлетворения вообще никогда не будет. Это очень зря Сталин употребил, это, так сказать, заигрывание.
Каждый заведёт себе рояль, каждый заведёт себе авто - это же абсурд. Значит, не максимальное, а удовлетворение всех основных потребностей. Всё будут иметь, любой пользуйся - общественным.

Вот теперь, я в том числе, и все министры и прочие пользуются столовой. Заплатил 60 рублей в месяц и получил все продукты.

Маркс и говорит - каждый будет получать за проработанное своё количество дней. Работал, вырабатывал башмаки, 100 пар. Проработал 100 дней над этими башмаками, ты берёшь лишь пару башмаков, а остальные 99 ты получишь другими продуктами, и выбирай, что тебе нужно".

/Молотов - Чуев/.

*   *   *

- Стоп! - всплеснул белыми ручками АХ, - Вот он, тупик, край стола! Дальше ничего на плоскости не решается, дальше - только выход в Небо, или крах...
Опять вливание молодого вина в старые мехи, опять - мещанство критикует, но говорит о материальной заинтересованности.
С одной стороны - обогащайся, делай как можно больше, а с другой - обогащаться плохо. Потому что неравенство плодит, да и вообще развращает.

Тупик. Мы тут вплотную к Егорке Златову подходим, к РЕВОЛЮЦИИ СОЗНАНИЯ.
Не материальная, а духовная заинтересованность!

- Не было у них Егорок, - развёл чёрными ручками АГ.

- Антивампирия была завоёвана, отвоёвана и отстроена, надо было продолжить ВОСХОЖДЕНИЕ. Нужен был новый, если не пастырь, то хотя бы "проводник".

И уже не только "с жезлом железным", но и с "сердцем горящим".
Нужен был Данко, ибо на новом этапе восхождения должны стоять СЫНЫ во главе народа.

Они, собственно, всегда были нужны, но после смерти Иосифа особенно...
Данко, Прометей, Иоанны Богословы...

Но "других писателей у меня для вас нет"!.. В карманах жрецов советской культуры прятались гонорары и кукиши, жрецы были трусливы и алчны.

Они оглянулись назад, как жена Лота, и превратились в камни. Их души омертвели, а слова...
"Дурно пахнут мёртвые слова", - как сказал Гумилёв.

А из номенклатурных яиц всё чаще вылуплялись змеёныши... На смену вячеславам молотовым пришли архитекторы перестройки - александры яковлевы:

"Крот рыл изнутри. Иной раз можно выиграть сражение, поставив своих людей вместо полководцев противника".
/Советский идеолог А.Яковлев о своей деятельности/.

*   *   *

" - Никто из должностных лиц, включая и секретаря генерального, и председателя Совнаркома, Совета Министров, - никто из должностных лиц не должен получать выше среднего рабочего.
Это осуществляла парижская Коммуна. Но разве у нас это есть? А мы приукрашиваем недоделанное.
А главное в том, что нельзя преодолеть бюрократизм, пока один 100 получает, а другой - 1000 в месяц...

...Организовать может только рабочий класс, а вот внести идеологию социализма - научно подготовленные люди, то есть интеллигенция".
/М. - Ч./

- Ха-ха-ха!.. - как писал Иосиф на полях библиотечных книг,- заболтал чёрными ножками АГ.

"- Правильно ли, что интеллигенцию назвали прослойкой?

- Правильно. А что же она такое?

- Какое-то унизительное звучание.

...- Сейчас у нас всё есть: сильная страна и содружество социалистических государств. Бояться нам некого и нечего, кроме собственной расхлябанности. И с этим нужно бороться, чтобы укрепить дело социализма"..
/Молотов.-Чуев./

- Ха-ха-ха, - веселился АГ.

- Вот этого крестьянина берегут, колхозника.

А его беречь нельзя, если хочешь счастья этому крестьянину. Его надо освободить от этих колхозов. И сделать его тружеником социалистической деревни.

Вот эти сторонники крестьянского, демократии, они-то как раз реакционеры, они крестьянина этого в том виде, в каком он есть, хотят заморозить.
Отупели в своём мелкобуржуазном мещанстве.

Не раз я вспоминал, сколько Сталин говорил, что бытие определяет сознание, а СОЗНАНИЕ ОТСТАЕТ ОТ БЫТИЯ!
И думаю: ведь по сути дела мы должны мыслить коммунистически. А мыслится I7 веком: как бы кого спихнуть!

- Ленин боялся власти денег, - говорит Кванталиани, - Высокое жалованье развращает людей.

- При Сталине тоже жалованье давали, деньги, всё, но такого, как сейчас, кто из нас мог подумать. В мыслях не было.
А сейчас, только занял какой-нибудь пост, скорей строить дачу. Каждый хапает кругом.

Ленин, я часто думаю об этом, говорил, что ни одна сила Советской власти не подломит, кроме бюрократизма.
Но этот бюрократизм, оказывается, порождает целую серию всяких других пороков".
/М. - Ч./

*   *   *

"...горе пастырям израилевым, которые пасли себя самих! не стадо ли должны пасти пастыри?
Вы ели тук и волною одевались, откормленных овец закалали, а стада не пасли...
И не будут более пастыри пасти самих себя.

И исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их".
/Иез. 34:2, 3, 10/

*   *   *

" - В марте Сталин умер, а уже в июне-июле Хрущёв возглавлял тот же самый ЦК. Как же это получилось так?
Хрущёв, Микоян, люди правых настроений, они сидели и изображали из себя величайших сторонников Сталина.

Микоян ведь сказал к его 70-летию: "Сталин - это Ленин сегодня".
Вы не повторите, я не повторю, а он в своей статье к его 70-летию так изобразил, что вот вам был Ленин, а теперь такой же Сталин. А через несколько месяцев после смерти Сталина он от этого покрутился.

А Хрущёв? Он ведь группу сколотил!
Вот вам крепость. Вот вам и всё очистили! Вот вам уже и всё пройдено!

Ничего ещё не пройдено!"
/Молотов - Чуев/

"- Вы закончили борьбу, - говорит Шота Иванович.

- Ничего мы ещё не закончили, - отвечает Молотов.

- Внутри страны.

- И внутри страны мы ничего ещё не закончили. Основы только построили. ...Да и при Хрущёве не закончено было, и теперь не закончено.

Наоборот, идеология, которая у нас в Программе КПСС, - тормозящая.

- Программа-то неверная, господи.

- Не то что неверная - она тормозит строительство социализма.
Рабочие двигают и двигают дело вперёд, крестьяне, колхозники медленно, но идут вперёд. У них нет настоящего руководства...

Нет у Маркса, Энгельса, Ленина такого социализма, где продолжается господство денег... Найдите. А у нас продолжается...

Колхозы - это переходная форма, переходная. И никакого социализма при двух формах собственности нет, законченного социализма.
А мы говорим, что у нас развитое социалистическое общество, себя этим успокаиваем и тормозимся.
Нам надо это ликвидировать и развернуть все силы народа.

Это всё накаляется, оно найдёт свои пути. Но наши руководители сейчас не понимают, а те которые подсовывают им бумажки - просто мелкобуржуазные идеологи, которые не могут ничего сделать.

Уже построены основы, повернуть назад не могут, и вот: "Это развитой социализм! Переходим к коммунизму!" и прочее.

Ничего мы не переходим. Вот Брежнев один из таких руководителей, которые не понимают этого.
Не потому, что не хотят, а они живут мещанской идеологией. Мелкобуржуазной.
Этого добра у нас ещё очень много, и это не может не тормозить.

Но самое интересное то, что вы не найдёте серьёзных людей, которые над этим задумываются".

" - Ликвидировать колхозы, ввести государственную собственность?

- Да, да. Чтобы это сделать, надо провести громадную подготовительную работу, а мы ещё не делаем, потому что будто бы всё построили, и этим задерживаем подготовительную работу к ликвидации и колхозов, и денег.

И я должен сказать, что, кроме Сталина, никто не решился, да и не понимал просто - я прочитал и обсуждал со Сталиным это дело.

И у Сталина вначале нерешительно сказано, а в последнем письме очень определённо - двадцать лет назад он сказал, что колхозы уже начинают тормозить.

Теперь колхоз может на свои средства рассчитывать, а если государство вложит в это дело? Колоссально увеличатся темпы.

Но суть-то, почему у нас сейчас плохи дела - машинизация, механизация. А в Америке не нуждаются ни в хлебе, ни в хлопке, ни в свёкле - почему? Потому что кругом машины. Всё комплексно механизировано.

А если мы сумеем это сделать, мы их обгоним...

А если мы перейдём на совхозный тип строительства, когда государство всё будет делать, чтобы обеспечить механизацией всесторонне и комплексно, это было бы замечательно". /Молотов-Чуев/.

*   *   *

СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

"Да приидет Царствие Твоё!" - молим мы Небо.
Государство может участвовать в этом построении Царствия, помогая каждому желающему состояться в Образе и Замысле.
То есть возвести Царствие в себе, в преображённой душе. И тогда Царствие Небесное прорвётся в лежащий во зле мир изнутри, благодатью и светом "рождённых свыше" душ.

ЕДИНСТВО - соединение каждого с ЦЕЛЫМ, с ЦЕЛЬЮ /один и тот же корень/.

У "рождённых свыше" - соединение каждого с Творцом, где всё пронизано жизнью и светом Божьим.

"Святым духом всяка душа живится". Это - мир творческой свободы в Боге, общение в Любви.
Центр Церкви и соборного сознания находится в каждой личности, соединённой со Христом. Это и есть "Царствие внутри нас".

ЧУДО - прорыв духовной энергии в природный порядок.

Весь мир внутри меня, если я соединяюсь с Сыном, победившим мир.
Мир не имеет надо мной власти, если я - воин Сына и больше не подчиняюсь миру.
Я владею миром, когда перестаю быть у него в рабстве.

И "мы" могут входить в "Я".
Я могу добровольно присоединять "Я" к "мы", и участвовать в какой -либо "стройке коммунизма", и быть счастливым, ибо сделал ДОБРО. И действовать так, по-Божьи свободно, по зову сердца, а вовсе не по причине рабства моего у тоталитарного режима или коллектива. То есть у "мы".

Коллективные добрые дела не были рабством у мира.
Единственный способ спасения сейчас - уход из мира, подчинённого Вавилонской блуднице.
"Выйди от неё, народ Мой..."
Здесь всё подчинено вещизму, власти Маммоны. Всё порабощает и втягивает в грех.

Служение обществу не в Боге - идолопоклонство.
Но те, кто строили, выращивали хлеб, лечили, учили, одевали, защищали, сеяли "разумное, доброе, вечное", вершили дела любви и милосердия, - являлись тем самым творческими помощниками Создателя.

"Вечные начала - ценности, реализованные в субъективном духе".

*   *   *

ЦИВИЛИЗАЦИЯ зачата во грехе.

Народная масса имела когда-то свою культуру, основанную на религиозной вере. Цивилизация же вместо веры в Истину предложила лишь мифы и символы - национальные, социальные, классовые и т.д.

Служение им - идолопоклонство.

Страх, поклонение - не этого хочет от нас Творец. Не дастся нам ни чуда, ни знамения. Даже не вера важна, ибо "и бесы веруют и трепещут".

Нам нужно принять ПУТЬ Христа, признать и полюбить ПУТЬ, ИСТИНУ И ЖИЗНЬ, то есть отдать сердце Слову Любви, спасающей падший мир.
Отдать не Властелину Вселенной, не Высшему Разуму, а жертвенной, ради нас распятой божественной Любви, разделившей с нами все муки рождающейся новой Жизни - Нового Адама.

Красоте и высоте Замысла Творца о грядущем Царствии, утверждённого кровавой печатью страданий Сына. Только отдав Сыну сердце, мы сможем жить в мире, где "все за всех".

ТВОРЧЕСТВО есть бунт против объектности мира, против царства необходимости.

*   *   *

Суть идолопоклонства - средство превращается в цель. Между тем как всё в этом мире - лишь средства, орудия Света или тьмы. Спасти или погубить. Включая науку, культуру, саму цивилизацию.

Если Небу будет угодно продлить историческое время, чтобы свершилась РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ - новая цивилизация должна явиться средством спасения.

КУЛЬТУРА призвана стать мостом, радугой между многонациональным и невоцерковлённым народом и Небом, воздействуя на душевную жажду Красоты и Истины всем многоцветьем красок. В отличие от соборной Церкви, пробуждающей ДУХОВНОСТЬ, ДУХ.

В условиях смертельной схватки Света с тьмой, особенно в последние времена, нет права у слова, "полководца человечьей силы" - услаждать и почивать. Когда самые высокие идеи берёт на вооружение похоть - наступает коллапс.

Не "моральное удовлетворение", а "духовное удовлетворение".

Смысл смирения - стать проницаемым для Света.

Гордыня - запертый изнутри сейф, наполненный тьмой.

* * *

О Сталинском стремлении к власти.

Нынешние вожди не устают "якать". Иосиф же почти не употреблял слово "Я"и даже о себе говорил в третьем лице: "товарищ Сталин".
Он фанатично служил Делу, начисто забывая о себе и требуя того же от других.

Власть ему была нужна, чтобы "собрать расточенное", а нынешним - урвать побольше для себя и своего клана.

* * *

Вопрос смысла жизни: просадить, спустить свою жизнь в казино, как безумный игрок?
Или "беспробудно прохрапеть" своё время?
Или положить его в банк на вечный счёт?..

Когда глубинное ведение в тебе свидетельствует, что удалось перевести в вечность своё время, это и есть "Царствие Божье внутри нас".

Бывает и ад внутри, о котором "красный мученик" Николай Островский сказал:
"Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое".

Если падший мир исходит к чему-то злобой - значит, это близко к Небу.
Всё, что рассветает и "восходит", вызывает у вампиров ненависть.