Купила ты мать концлагерь!
* * *
Весна была уже в разгаре, когда, ослабевшая после болезни, она вырвалась, наконец, в Лужино. С ключами в кармане, с полной машиной дачного скарба - бельё, посуда, ненужное в Москве тряпьё. Безделушки, семена, удобрения, пособия по садоводству, огородничеству и цветоводству, подшивка "Приусадебного хозяйства", подаренная Варей.
Оставшиеся после ремонта квартиры старая дверь, доски, обрезки фанеры и оргалита, прежде загромождавшие лоджию, - теперь уместились на крыше багажника.
Так и станет с тех пор её жигулёнок рабочей дачной лошадкой: возили на нём мебель, арматуру для фундамента, мешки извести, цемента и шлаковаты, от которой чесалось всё тело - чего только ни возили, - вплоть до раскалённого битума в молочных флягах!
Но это потом, а сейчас она сидела на нагретом солнцем крыльце, подставив лицо уже жарким лучам, а вокруг пело, свистело, чирикало, журчало, звенело - ручьи, синицы, скворцы, капель с крыши, детские голоса на соседнем участке...
Перекликались петухи. И двадцать пять соток этого славящего Бога ликующего мира принадлежали ей, Иоанне Синегиной.
И отсыревший, разорённый, как после татарского нашествия, дом, и разросшийся запущенный сад, и вытоптанные соседской живностью клумбы и грядки, и поломанный то тут, то там забор, и ганина мастерская с разбитыми окнами - всё жаловалось, требовало, взывало о помощи к ней, единственной теперь хозяйке.
-Лужино - моё. Моё... - думала Иоанна.
Совершенно непривычное чувство. И оторопь, как перед всякой возможностью страсти, превращающей одновременно в госпожу и рабыню. Всё жаждало подчиниться ей, желая в то же время поработить.
И она безоглядно нырнула в этот омут с головой - разгружала, загружала, мыла, скоблила, копала, сажала.
Прочищала канавы, белила стволы, обрезала ветки, то и дело заглядывая в учебную литературу или бегая консультироваться к соседям - лужинская община соседей избегала, и Иоанна впервые с ними знакомилась, от каждого черпая что-то полезное.
Но чем больше она делала, тем больше оставалось. Дела росли, как снежный ком.
Вечером топить печь уже не было сил. Иоанна включила электрокамин, согрела кипятильником стакан чаю, заела парой бутербродов и, одетая, завалилась замертво в ледяную дяди женину постель, даже не поменяв бельё.
Наутро её разбудил вернувшийся дух Альмы, звавший прогуляться по весеннему лужинскому лесу. Куда там! И завтра, и послезавтра, и через неделю, и всё лето она будет вкалывать по-чёрному, лепя по-своему, преобразовывая, обихаживая своё владение практически одна. Денис с Филиппом приезжали лишь пару раз на самый тяжёлые земляные работы, качали головами:
- Ну, купила ты, мать, концлагерь!..
И когда, наконец, всё вроде бы зазеленело, зацвело, заколосилось, а дом подремонтировали и подкрасили, грянуло по посёлку - ведут газ!
Желающие могли записаться на АГВ, газовое отопление. Это имело смысл, если дача зимняя, то есть утеплённая, а ещё лучше, по-настоящему тёплая, с удобствами, чтоб можно было проживать и зимой.
То есть дом надо было заново перестраивать. Нет, не сносить, разумеется, а, как подсказали умные люди, обстроить кирпичной стеной, где вплотную, а где - отступив на пару метров. Тогда получится ванная комната и туалет.
Всё складывалось неправдоподобно удачно - то этот газ нежданно-негаданно, то непрерывные ЗИЛы, КРАЗы и МАЗы, гружённые прекрасным брусом б/у, старым кирпичом, кровельным железом, половыми досками, тёсом. В поселке неподалеку, ставшем городом, начали строить многоэтажный микрорайон. Сносились срочно деревянные особняки, сараи, всё это продавалось за бесценок, прямо с доставкой. Иоанна хватала всё подряд, участок вскоре стал напоминать стройплощадку.
Все мысли крутились вокруг плана будущего дома - где будет дверь, лестница, перегородка. А главное - где достать деньги?
Она и так была в долгах по уши, ближайшие поступления ожидались через полгода, не раньше. А лето кончалось, строить надо было срочно - через неделю освобождались мастера, и уже вроде бы договорились о приемлемой цене - 25 рублей каждому в сутки с умеренной выпивкой и кормёжкой.
Оставалась надежда лишь на отца Тихона, к которому Иоанна теперь регулярно ходила в храм по воскресеньям и праздникам и который согласился стать её духовником. Но снова просить у батюшки было мучительно стыдно и Иоанна молчала, пока он не предложил сам:
- Я дам тебе на стройку. Вернёшь понемногу, как заработаешь...
- Ох, батюшка, когда ещё гонорар будет...
- Опять "гонорар"... Не должно, Иоанна, продавать Слово. Слово от Бога, торговать им не должно. Труд на земле - вот твой кормилец. Земля. Сам Господь благословил...
Вон ты какие красивые цветы в храм принесла - пойди да продай в следующий раз...
- Ой, что вы, батюшка, я не сумею!
- Сумеешь, - твёрдо сказал отец Тихон, давая понять, что разговор окончен, - Благословляю.
Иоанна склонилась над его рукой. Опять это мгновенное, ободряющее пожатие.
"Держись, чадо, с нами Бог!"
Ей нравилось быть в послушании.
Может, это отчасти и было игрой, но спрашивать на всё благословение, расслабиться и, закрыв глаза, довериться высшей воле на утомительно-суетном зыбком земном пути оказалось удивительно приятным. Хотя, надо сказать, воля отца Тихона ни разу не шла вразрез с ее собственной, как случалось у духовных чад отца Киприана, которые порой рыдали от его крутых:
- Или слушайся, или ищи другого духовника.
Рекомендации отца Тихона скорее изумляли, озадачивали.
Торговать цветами... На студии узнают - в обморок попадают... Ну и пусть падают!..
Смысл послушания, насколько она понимала, означал, что наша дарованная Творцом свобода заключается в ежедневном, ежечасном выборе между добром и злом, Божьим Законом и собственной волей, которая согласно мнению церкви, является волей дьявольской, результатом грехопадения прародителей.
И "Кто не с нами, тот против нас".
Мы не вольны в жизненных обстоятельствах, они сами по себе ни хороши и ни плохи, нельзя судить по месту действия, будь то тюрьма или поле боя, что это плохо, а прекрасный день на пляже или парадная зала дворца, или даже крестный ход на пасху - хорошо. Всё зависит от того, как ведут, проявляют себя люди в той или иной ситуации.
Для человека верующего каждая жизненная страница - испытание, то есть искушение. -Существую я и мои искушения, - можно сказать, перефразируя философа.
Но иногда мы не можем определить волю Божию, колеблемся, особенно когда предстоит выбирать из двух зол меньшее, как обычно бывает в "лежащем во зле мире".
Суетные и грешные, мы часто не видим указующего перста Божьего, не слышим Его Голоса. А иногда и сознательно предпочитаем не видеть и не слышать, действуя, как легче и привычнее, что почти всегда является выбором ошибочным.
Легче катиться с горы, чем на неё взбираться. А мы даже не знаем, что будет через несколько часов, даже минут, как беседующий с Воландом Берлиоз на Патриарших.
И Господь, как гениальный шахматист, или, вернее, автор сценария Мироздания, предвидит всю партию, всю историю, знает, чем всё закончится.
Знает изначально, одновременно предоставляя нам свободу действовать во времени и вершить свою собственную судьбу. Он написал для нас роль, предназначение, замысел, ведущий к нашему спасению в вечности.
А мы самовольно играем иные роли, сплошь и рядом недостойные, отступающие от Замысла. Поэтому тут единственно верный путь - добровольный отказ от своей воли.
И это не рабство, нет.
Свобода - это осознанная необходимость... подчиниться Воле Творца.
Бог бесконечно благ и свободен. Вручая Ему свободно свою волю, я, маленькая капля, становлюсь частью свободного Всего, то есть свободной.
Падший ангел, в своём бунте против Бога утверждая свободу непослушания Творцу, попал в рабство у тьмы, зла, хаоса и смерти.
Видимо, мироздание, задуманное как единение всех со всеми, не терпит любого разделения за исключением отделения света от тьмы.
Тьма - это не месть Бога миру. Это - отсутствие Бога в мире, отсутствие Света, результат нашей злой воли.
Выдернули вилку из штепселя, и свет погас, мир погрузился во тьму, зло, хаос и смерть, ибо единственным источником вечной жизни был Свет.
Подчиняясь церкви, священнику, я отдаю свою волю в руки Божьи. В случае равнодушия, неправоты, отступления священника от Истины, он полностью несет ответственность за свою паству.
В связи с этим на плечи церкви ложится неизмеримая вина за любой шаг с сторону. Грозные слова Божьи звучат в "Откровении" Иоанна:
"Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: "я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп и наг".
/Отк. 3,16/
Эти слова опровергали мнение о непогрешимости церкви, но не о пользе послушания. Ибо если ты плывёшь на корабле простым матросом - драишь палубы, чистишь в трюме картошку - ты в послушании, а за курс корабля отвечает стоящий у руля капитан.
Но всё же Иоанна думала, что послушание касается скорее вопросов веры, символики, церковного устава, предания и дел житейских. Через десять лет придёт время, когда даже в церковных кругах не будет единства взглядов на те или иные события и придётся руководствоваться лишь компасом записанного в сердце Закона.
Компаса совести.
Итак, цветы. У неё были две гряды прекрасных гладиолусов - луковицы презентовала Филиппу одна из его работающих на ВДНХ подружек. И с десяток кустов сортовых георгинов.
К торговле Иоанна подготовилась основательно. Съездила на вокзал, где крутились цветочницы с вёдрами, понаблюдала, какие ёмкости удобнее, раздобыла три кило целлофана, посмотрела, как бабки зазывают покупателей, как переругиваются и бегают от милиции. Выяснила спрос и предложение, в какое время больше всего покупателей и т. д.
Вот где ей пригодились журналистская и киношная практика! В застиранном дачном платье и босоножках, в надвинутой на лоб косынке она подъехала к вокзалу, выгрузила цветы и,
развернув складной столик, принялась за дело. Машину оставила неподалёку, одела для конспирации тёмные очки.
Нельзя сказать, чтобы она не волновалась, да и не всё сошло гладко.
- Шеф, я знаю, здесь торговать не положено, но позарез нужны деньги, стройка у меня, понимаешь? - и совала кому букет, кому заграничный сувенир, кому смятую бумажку в карман.
Хуже было с бабками-конкурентками, здесь с каждой приходилось работать индивидуально, вплоть до крепких выражений и обещаний поделиться дефицитными сортовыми луковицами.
А торговля тем временем продвигалась бойко. Иоанна вошла во вкус, освоилась моментально, будто всю жизнь торговала на вокзале цветами.
Может, сказывались материнские гены, но она оказалась первоклассной торговкой - бойкой, хитрой, на лету схватывающей положительный опыт конкуренток.
А главное, получающей удовольствие от этой новой игры, более всего похожей на рыбную ловлю, хотя саму рыбалку Иоанна терпеть не могла - было скучно и жалко рыб.
К середине того дня, порядком уставшая с непривычки, но зато с набитой трёшками и пятёрками сумкой, Иоанна села в машину и, жуя ватрушку, пересчитала выручку.
Ого! Месячная редакторская зарплата. Вот тебе и несчастные бабульки с васильками-ромашками...
Цветочница... Ещё месяц назад она сочла бы это хохмой, но вот поди ж ты - она уже своя среди торговок, более того, она асс. Она прекрасно подбирает букеты, лихо, одним движением рук, закручивает целлофан, умеет безошибочно определить покупателя, назначить нужную цену, чтоб "не сорвался" и чтоб самой не прогадать.
Она знает всех и все знают её. И никто не знает, кто она. Она уже прекрасно говорит на их языке. И редко-редко что-то случайно сорвётся с губ, она начнёт, забывшись, говорить "не то", но первый же удивлённый взгляд возвращает её в роль.
А главное - роль ей ужасно нравится, редко что она делала в жизни с таким удовольствием.
Даже нравилось спасаться от милиции /это было задолго до перестройки, когда торговлю на улице объявили легальной/.
Долг отцу Тихону она вернула очень быстро. Кончились свои цветы, подружилась с девчатами из Киева и Адлера, брала у них оптом розы. Были первое время разборки с монополистами-перекупщиками так называемой "кавказской национальности", но и те её зауважали, когда она нескольких человек вызволила из районного отдаления милиции за торговлю в неположенном месте, предъявив втайне своё киношное удостоверение.
Правда, перепродажу, то есть спекуляцию, отец Тихон не одобрял /"Ну ладно, батюшка, к следующему лету, Бог даст, свои цветы выращу"/. К тому же каялась Иоанна, что подсовывает иногда покупателям не очень-то качественные цветы, да и вообще - мало ли в торговом деле греховных соблазнов!
Итак, с утра до двух торговля. Потом она приезжала, кормила строителей обедом /разумеется, не без рюмочки/, давала руководящие указания, убирала мусор, копалась в огороде, ездила за гвоздями, цементом, трубами, сгонами...
- Да, купила ты, мать, концлагерь...
Вели газ, канализацию, заливали фундамент, клали кирпич, к осени успели возвести дом под крышу.
Зимой предстояли внутренние и отделочные работы. Знающие люди сказали, что дело это самое дорогое и хлопотное, а Иоанна-то надеялась, что основные расходы позади!
И цветочный сезон кончился...
Отец Тихон опять пришёл на помощь.
И понеслось. Полы /двойные, разумеется/, утепление потолков, штукатурка, сварка отопления, плитка, окна, двери, окраска, обои...
Новые незнакомые игры... Смогу ли? - думала Иоанна. Это казалось выше человеческих возможностей. И она копала вместе с рабочими, укладывала арматуру, заливала жидкий бетон, красила полы, окна, клеила, поддерживала, подвинчивала, подстукивала, приобретая понемногу навыки всех строительных профессий, о которых когда-то писала в юности.
Как, кстати, снова помогла ей та журналистская практика, коммуникабельность в контактах с людьми!
- С ума сошла! Да ты не сможешь, не справишься! - говорили ей.
- Неужели смогу? - удивлённо и восхищённо спрашивала она себя.
Она смогла.
Она была подручной, поварихой, официанткой, посудомойкой /иногда за стол садилось до двадцати человек/. Рабочие пили водку, буянили, падали с лесов, приставали с гнусными предложениями, матерились, халтурили одновременно у соседей, приворовывая у неё стройматериалы, и партачили, где только можно.
Она выдержала. Прогоняла одних, нанимала других.
Однажды двое студентов стройотряда долго раздумывали вместе с ней, как поставить на лоджию слишком высокую стеклянную дверь, которая, по всем признакам, укорачиванию не подлежала /какие-то филёнки, замки, болты кругом/...
- А может, поднять потолок или опустить пол? - предложила Иоанна.
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Ребята уехали, а Иоанна в полном отчаянии отправилась к деду-фронтовику на соседней улице, по профессии кузнецу, в армии - конюху, а вообще, по слухам, могущему всё, но уже давно не при деле из-за болезни ног.
Старика и впрямь с виду ветром качало.
- Дедуль, ты хоть дойди, посмотри, посоветуй насчёт двери, - умоляла Иоанна. Уговорила-таки. Боялась - по дороге рассыплется.
- Вот, дедуль, высока... То ли пол прорубать, то ли потолок. Не влезает.
- Ладно, щас прорубим. Струмент какой есть?
- Да вот, в ящике.
- Ладно, иди пока погуляй часок-другой...
Когда Иоанна вернулась из магазина, дед курил беломорину, а дверь стояла на месте. Пол и потолок - тоже.
Иоанна протёрла глаза - дверь ничуть не изменилась, лишь укоротилась, будто по волшебству.
Где, как? Никаких следов.
- Дед, как ты это сделал?
- А чего там делать-то?
Посидели, выпили.
- Дед, иди ко мне работать. Тебе ничего тяжёлого делать не придётся, ты только этими чайниками руководи. А, дед?
- На кой они мне нужны - руководить - вон они понашлёпали чего! Один хрен, что горшками командовать. Коли надумаю - один возьмусь. Пособишь, коли что?
- Дедуля, миленький, конечно пособлю!
И чмокнула его в небритую седую щёку.
Дед спас её - он действительно умел всё.
Приходил в восемь, уходил в пять. В час они обедали - ему стопку, по окончании работы - ещё стопку с огурчиком.
Брал он немного - двенадцать рублей в день, работал степенно, добросовестно и требовал лишь одного - чтоб его не торопили.
Она не уставала удивляться, какие чудеса он выделывал на своих больных ногах. За зиму они практически вдвоём произвели всю внутреннюю отделку дома. Иоанна не только помогала, но и училась, восхищаясь, как легко он находит выход из, казалось бы, самых безвыходных ситуаций.
Вытянуть нужную неподъёмную балку из штабеля, забить в недоступном месте гвоздь, положить кафельную плитку на обитую оргалитом перегородку /"чего мудрёного, рабицу надо прибить и на раствор!"/. Она ловила себя на том, что влюблена в этого деда. Ему нравилось её восхищение, он при случае хлопал её фамильярно по бедру или коленке, звал "Яничкой" и за работой они пели дуэтом популярные песни - военные, народные, романсы.
И деда восхищало, что Иоанна помнила все слова.
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне.
Она пела, а дед подмурлыкивал, расплывался, таял.
- Я тебе, Яничка, перильца на лесенке вырежу. Увидишь, какие, как сестре родной. Мужик твой шляпу обронит.
Денис никогда не носил шляп, дед видел его лишь пару раз, но резко различал его и Иоанну. Если она была "своя", то он - чужак, "шляпа" и "барин".
"Шляп" дед дурил, заламывая цену, лебезил фальшиво, в глубине души презирая за неумение даже вбить гвоздь.
Но дерзость странным образом сочеталась с самоуничтожением, особенно когда слышал дед от "шляп" мудрёные разговоры, которых не понимал. Сразу тушевался и превращался из кудесника в пришибленного, как рыба об лёд, тщедушного старичка с несвежими носками на распухших ногах, с трудом влезающих в самые большие бахилы.
И может быть, только Иоанна угадывала в этом его якобы тупом молчании воистину патрицианскую благородную ненависть к дилетантству, позёрству и фальши. Дед был убеждён, что каждый должен быть на своём месте, где его "судьбина определила", как он выражался. Что сапожник должен шить сапоги, а пирожник пироги печь.
Иоанна была, подобно ему, конём необъезженным, смело бросающимся на любое препятствие в фанатичной жажде испытать себя, самоутвердиться или сломать шею.
- Смогу ли? - думала она и лезла под потолок прибивать с дедом огромный лист оргалита. Или училась резать стёкла, или оклеивала обоями неровные стены...
- Ровные-то любой дурак может, - поддразнивал дед, - А вот тут как ты вырежешь для розетки дырку, чтоб на место стала и шов сошёлся, а?
- Любимый город может спать спокойно,.. - пела Иоанна, найдя решение, и дед радовался с ней и за неё. Они были чудной парой, их бы пропустила любая космическая комиссия на какой-нибудь "Союз-12", как образец совместимости.
Дом оформлялся, преображался, хорошел. Каждый день приносил какую-то новую победу, каждый день выковывался результат.
Она и не подозревала, что это так здорово - своими руками строить жилье, напевая старые песни, есть простую пищу под рюмочку "с устатку", и вечером, читая определённое отцом Тихоном вечернее молитвенное правило, падать замертво в одежде на дяди женин диван и засыпать здоровым крепким сном трудяги, выполнившего честно свой дневной долг.
Литературную работу она делала из-под палки, когда гром грянет, а московскую квартиру и вовсе забросила - благо, Филипп женился, и Лизанька, сокровище, находка, взяла хозяйство в свои руки.
Идеально прибрано, приготовлен обед, холодильник полон, всё выстирано, а ведь она ещё и училась во ВГИКе, и снималась...
- Мама, вы не волнуйтесь, мне это нетрудно, - у Лизы был счастливый вид человека на своём месте, и у неё было своё восхождение день ото дня, и Филя ходил гоголем, и свекровь признавала, что внук, кажется, нашёл достойную пару.
Теперь даже Денис стал чаще бывать дома, признавшись, что впервые в жизни наслаждается лицезрением давно занесённого в красную книгу экземпляра - идеальной женщины.
Симбиоза красавицы, неплохой актрисы и хранительницы очага, плюс секретаря комсомольской организации.
А приехав в Лужино, он был ошеломлён размахом строительства "Неясной Поляны".
- Слушай, откуда у тебя на всё это деньги?
- Бог посылает, - сказала чистую правду Иоанна.
Про торговлю цветами он, разумеется, ничего не знал, он бы наверняка схватился за голову.
А Иоанна к весне с учётом конъюнктуры запаслась парниковой плёнкой, навозом, дед соорудил ей из остатков от стройки пару теплиц и приходилось разрываться между обустройством дома и участка.
Был великий пост, она говела, часто ходила в храм, похудела и дочерна загорела апрельским подмосковным загаром. Сменила телогрейку и валенки на свитер и резиновые сапоги с шерстяными носками - почва ещё не просохла.
Подсобница, архитектор, штукатур, отделочница, маляр, садовод, огородница и цветочница... "Цветочница Анюта", как она теперь себя именовала. Эти новые игры, такие непривычные, азартные и в то же время серьёзные.
Давние, умиротворяющие, как сами эти слова: дом, сад, цветы, земля...
Она впервые творила мир - не пером, не фантазией, не словом, а из дерева, глины, песка, земли, навоза, цемента и краски...
И всё это, наконец, материализовалось во взаправдашний дом, уютный, удобный и красивый. В нежно зазеленевший вдруг как-то в одну ночь после тёплого ливня сад, в ровные грядки под плёнкой с нарциссами и тюльпанами, уже набирающими бутоны...
И надо было ко всему ещё и торговать - к Пасхе, к Первому мая, на День Победы и на Красную Горку...
А возвращаясь в электричке поздним вечером, пока хватит сил, надо было ещё обдумать и набросать несколько страничек, ибо студия и зрители требовали продолжения сериала /как им только не надоело!/.
Так называемая "светская культура" теперь её вообще оставляла равнодушной, горы рождали мышей.
- Ну, поехал, давай суть,.. - ворчала она, продираясь сквозь денисовы наброски очередного эпизода.
Суть же была одна - чушь это собачья. А наиболее точно определялась одной-единственной толстовской фразой, полной ужаса и отвращения:
- Чем занимаются!..
Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф-пахарь и сапожник был ей теперь наиболее близок, хоть отец Тихон и считал, что тот пал жертвой собственной гордыни.