Рабы. Наёмники. Сыны.
* * *
И всё же Иоанна так и осталась для них чужой.
Длинноволосые интеллигентные молчуны с отстранённо-настороженной улыбкой, их подруги и девушки - тоненькие и какие-то пришибленные.
В длинных юбках и косынках, с неизменным молитвенником в сумочке, иногда с чётками, мелькающими в тонких пальцах, перешёптывающиеся и переглядывающиеся о чём-то лишь им ведомом - они производили странное впечатление.
Иоанну одновременно раздражала и восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие мысли.
Их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться дома, выдерживать посты...Не раздражаться в отношениях с детьми, которым Иоанна давно бы надавала подзатыльников.
Их бесстрастно-учтивое обращение друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал иногда послушания в самых радикальных вопросах...
Вроде как бросить престижную работу, имеющую весьма отдалённое отношение к атеизму, продолжать жить с драчуном и пьяницей мужем.
Не говоря уж о запрете применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала меньше.
Плакали, но подчинялись безропотно.
Иоанне во всём этом виделось воистину казарменное насилие над личностью, настоящий террор.
А Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена, греховна, равно как и желания наши. Что наилучший выход для человека - отречься от своей воли и позволить Господу вершить через духовного отца твою судьбу.
Ибо "сила Божия в немощи совершается" и "научи меня творити Волю Твою"...
Варя говорила, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю и что именно нам полезнее. Мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши просьбы и желания.
Допустим, вы опаздываете на самолёт к больному ребёнку, молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны.
А самолёт разбивается...
Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто открыто, они ближе к Небу.
С первым утверждением Иоанна была согласна. Во втором - сомневалась.
"Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются," - сказал кто-то мудрый.
И ещё Варя поведает историю про одного дворянина, который решил бросить греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.
Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не по силам. Твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети.
- Не хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор.
- Ну ладно, дали ему отдалённую келью, хлеба, воды и заперли, - рассказывала Варя, - Стал он молиться. День проходит, два, навалились на него помыслы.
Вспомнил о прежней своей беззаботной жизни, пирах, женщинах... Носятся перед глазами лакомые блюда, напитки, красотки, - подвижник не сдаётся, молится прилежно, все видения греховные отметает.
Так проходит неделя, другая...
Всё победил, исчезли помыслы, бесы, наступила тишина.
Желания греховные пропали, а внутри - пустота кромешная!
Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого нет.
Одна пустота.
"Скорлупка", как говаривала мадам Блаватская.
- Тут он как завопит, - рассказывала Варя, - Отоприте! - орёт.
Выскочил из кельи, трясётся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся.
Так наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми корзины плести.
Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту отравную пустоту светом. И тогда постепенно начал в нём восстанавливаться образ Божий, который мы своей злой волей искажаем и уродуем.
Так не разумнее ли этой своей волей отречься от неё, воли? Добровольно предать себя в руки Творца?
И не мешать спасать...
Вспомнив, что нечто похожее рассказывал ей про себя Ганя, Иоанна возразит, что священник - не Бог, он может и согрешить, и ошибиться.
Ну а Варя скажет, что даже если и ошибётся, то и спрос будет с него. Потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.
- А как же свобода? - спросит Иоанна, - Или она действительно "осознанная необходимость"?
- Осознанная необходимость творить Волю Божию.
То, что в миру называют "свободой" - всего лишь возможность творить собственную греховную волю.
Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Плен у собственных страстей и похотей.
Никакая это не свобода, а самое настоящее рабство.
Бремя страстей человеческих.
Господь сказал: "Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными".
Очисти полностью сосуд своей души от собственных страстей, позволь Господу наполнить его Светом и познаешь подлинную свободу.
Потому что лишь Бог свободен...
Иоанна не уставала удивляться, что вот, есть в центре атеистического Союза такой уникальный заповедник.
Нет, не монастырь, а миряне, советские люди. И, в основном, молодые.
Учёные, студенты, художники, врачи, школьники, которые самоотверженно борются со страстями (даже нарядное платье, пирожное, косметика, всякое праздное зрелище считалось здесь грехом)...
Читают длинные молитвы, отстаивают долгие службы в храме, соблюдают все посты, включая среду и пятницу (в среду Христос предан Иудой, в пятницу - распят.
Хлопочут на клумбах и грядках, молча творя Иисусову молитву, чтобы отсекать всякие праздные и дурные помыслы.
И твердо верят, что после этого призрачного, злого, неправедного бытия, где "сатана правит бал", наступит иное, прекрасное и вечное Царство Света.
"И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
"Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном".
- "Побеждающий",.. - повторила Варя, - Мы здесь в наказание.
Помнишь - "В поте лица"...
И рожать в муках.
А потом болезни, потери близких, несчастья кругом, старость, смерть...
Какой уж тут пир! Если и пир, то во время чумы.
- Мы здесь на войне за погибающие души. Думать иначе - просто хула на Бога! - горячилась Варя, - Думать, что Господь призвал нас лишь для земной жизни с её страданиями - кощунство, даже если мы сами в них виноваты.
Ведь Он знал изначально, что человек падёт, будет изгнан из рая на страдания и смерть. Думать, что Господь сотворил человека лишь чтобы подвергнуть наказанию - значит подозревать Творца в жестокости.
Эта самая фраза Достоевского о слезинке ребёнка...
Да, никакой кратковременный земной рай не может оправдать страданий предыдущих поколений.
Только вечная жизнь в Царстве. Это всё объясняет и оправдывает.
Иисус указал нам путь. Он стал человеком, прошёл через все страдания и воскрес. Он сказал:
- Я есть Путь, Истина и Жизнь.
Почему?
Чтобы мы шли Его путем.
Он создал нас для счастливой вечной жизни.
Он даёт нам шанс - Себя, Свою Плоть и Кровь.
Земная жизнь - наш шанс. Единственный.
"Претерпевший до конца - спасётся"...
- Ты подумай, ведь если бы прилетели, ну, к примеру, инопланетяне и сказали бы: "Вот вам, земляне, инструкция, правила жизни, закон великой Любви и Единения. И, если вы его исполните, смерть для вас станет лишь переходом в наш мир, прекрасный и вечный".
Наверное, почти все бы с радостью согласились.
Почему же мы не слушаемся Творца Вселенной, Который искупил нас Своей Кровью? Разве это не безумие?
Мы боимся потерять ничтожные сомнительные удовольствия, мы хотим пировать здесь.
Земное счастье...
Разве оно вообще возможно, даже в нравственном аспекте, когда вокруг столько страданий? Истинно мудрые искали счастья там, где повелел Творец.
Гениальный Паскаль подсчитал и доказал, что если даже есть один миллионный шанс Бытия Божия, безумие не поставить всё на эту, говоря условно, карту.
Ибо в случае существования Бога проигрыш, вечное отторжение Света - бесконечно велик. Абсолютно непропорционален тем сомнительным удовольствиям, которые дают нарушения заповедей.
А в случае "ставки на Бога" бесконечно велик выигрыш, а проигрыш - всё тот же сомнительный пир во время чумы.
Да отравленный к тому же периодическим несварением желудка," - убеждала Варя.
Его души незримый мир
Престолов выше и порфир...
О, верь, ничем тот не подкупен,
Кому сей чудный мир доступен.
Кому Господь дозволил взгляд
В то сокровенное горнило,
Где первообразы кипят,
Трепещут творческие силы!
- Вот оно, Царство Божие внутри нас, о Котором говорил Господь, - Это не за гробом, это начинается здесь, сейчас!
Зачем не в то рождён я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шёл на жизненном пути!..
Твоим страданием страдать
И крест на плечи Твой принять
И на главу венец терновый!
* * *
Однако попытки Иоанны жить "как они" закончились полным фиаско.
Относительно легко дался лишь пост.
Молитва не получалась, одолевали посторонние мысли.
Во время визитов в Москву она умудрялась каждый раз повздорить то с редактором, то со свекровью, то в очереди. Хорошо хоть Филипп уехал в Крым с приятелями!
Долго боролась с собой Иоанна, но так и не смогла себя заставить дать взаймы одному вечно бедствующему знакомому на покупку кооператива.
Однако тут же вцепилась в американскую шубу из опоссума, которую примеряли в гримёрной кинодамы, млея и поёживаясь от цены.
Презирая себя, Иоанна помчалась за деньгами, как тогда с люстрой, прекрасно сознавая, что шуба ей абсолютно ни к чему, она всё время в куртке и за рулём и вообще вряд ли когда-нибудь её оденет.
Оставлять в театре, ресторане, даже в гостях на вешалке по нынешним временам опасно - упрут. Да и не ходит она никуда в последнее время.
Не по очередям же в ней, в самом деле, толкаться!
И всё же вцепилась. Как когда-то в люстру, как когда-то в Дениса.
Оплатила, отвезла домой, с наслаждением поглаживая торчащий из специального, защищенного от моли пакета шелковистый мех, когда машина останавливалась у светофора.
Как же - моё!
А дома запихнула пакет в шкаф, полный таких же ненужных тряпок, чтобы навсегда о нём забыть.
Не врать тоже оказалось совершенно невозможно.
Она обнаружила, что вся её жизнь состоит из вранья.
Она просто говорила не то, что есть, а то, что надо говорить.
Знакомилась и поддерживала отношения с кем "надо".
И эти "надо" были сплошным враньём, настолько привычным, что и не замечалось.
А они...
Однажды в Лужине случился пожар, и кто-то сообщил, что вот, погорельцы с детьми сидят на вещах и никто из соседей не желает их приютить.
Иоанна успела лишь возмутиться такому бессердечию, как одна из "молчашек" (так их называла про себя Иоанна - ещё не монашки, но молчашки, отвергающие всякие праздные разговоры), так вот, одна из "молчашек", жена известного композитора, уже через полчаса храбро повезла всё семейство с детишками, узлами, прокопчённое и зарёванное, в Москву (муж на даче, квартира всё равно пустует).
"Мужа" Иоанна знала и содрогнулась, представив, что ждёт бедную молчашку.
И подумала со стыдом, что сама она никуда не годится по сравнению с этой композиторшей, которую прежде считала просто экзальтированной дамочкой.
А дамочка, оказавшаяся впоследствии скрипачкой, почти месяц держала оборону, пока не удалось выхлопотать погорельцам жильё.
Кормила и помогала деньгами, давая частные уроки.
"Православие - вера очень строгая, - сказал отец Киприан, - Хватит ли у вас решимости начать новую жизнь?"
Иоанна почти отчаялась: она, как тот монах из вариной истории, обнаруживала в себе всё новые непреодолимые мерзости.
Почему Ганя парил в этом измерении легко, радостно и свободно, просто сбросив прежнюю жизнь, как ветхую одежду? Отдав всё, что имел, вплоть до таланта, который отныне посвятил лишь Богу?
Не такой "молчашкой", примерной женой, матерью, смиренной прихожанкой с опущенными долу очами, иссушённой борьбой с обыденностью и страстями, продирающейся к Небу по унылой житейской трясине (так ей, по крайней мере, казалось) хотелось ей быть...
А как Ганя - гореть самозабвенно в том священном Огне...
Пост, молитва, уединение для него были не повинностью, а Божественным топливом, которое сжигало всё лишнее, тяжёлое, земное. Облегчало и освобождало душу и тело в неудержимом стремлении к Небу.
"Отдай плоть, прими дух".
"Ещё подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашедший человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то"/.
Мф.13, 44/
- Ганя - сын, а мы - рабы, - говорила Варя, - Раб ПОДЧИНЯЕТСЯ воле господина. Сын - исполняет её легко и радостно, как свою собственную.
Это даётся лишь благодатью Святого Духа. Помнишь, в каком смятении пребывали ученики Христа после распятия? Вспомни Фому Неверующего!
А потом внезапно сделался шум с неба, и сошли на них как бы огненные языки...
И с тех пор они исполнились Духа, стали смело проповедовать Евангелие.
И почти все приняли мученическую смерть за Христа.
А ведь они и раньше верили, видели чудеса, которые творил Иисус!
Они изменились. Это чудо - рождение свыше, о котором говорил Господь в беседе с Никодимом.
"Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия.
Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть Дух.
Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, так бывает с рождённым от духа".
Это - высшее состояние, дарованное Господом своим избранным. Царство Божие уже при жизни.
"Пророку" Пушкина открылись высшие тайны.
И Иоанну Дамаскину:
И моря пенистые воды.
Земля, и солнце, и луна.
И всех созвездий хороводы.
И синей тверди глубина -
То всё одно лишь отраженье,
Лишь тень таинственных красот,
Которых вечное виденье
В душе избранника живёт!
- Избранника... А мы - рабы.
Иоанна изумилась - разве не все равны перед Богом?
- Тут дело в дарованной свободе, в нас самих.
Когда в притче Господь позвал на Свой пир, званые отказались - кто женился, у кого - хозяйство или прочие хлопоты.
То есть опять - променяли первородство, бессмертие в Боге, на чечевичную похлёбку.
И тогда Господь сказал с горечью:
- Много званых, но мало избранных.
То есть избравших узкий путь. В первом переводе именно "избравших".
Господь избирает тех, кто сердцем избирает Его. Кто упорно ищет Бога.
Кто, услышав зов, бросает всё и бежит к Нему.
А мы оглядываемся на тленное, земное.
Нам жалко его терять, и мы каменеем, как жена Лота. Мы рассудочны и холодны.
Вернее, думаем, что рассудочны, а на самом деле безумны...
Теплохладные.
А Господь говорит: "Дай Мне, сыне, сердце твоё".
Если не ищешь Бога, не хочешь верить, ты Его никогда не найдёшь.
Господь не навязывает нам Свою любовь, Он сотворил нас свободными...
- Да, Варя права, я холодна, - думала Иоанна, - Я здесь из-за Гани.
Но ведь я верю в Тебя, Господи, верила всегда. И знаю, что моя душа бессмертна.
Почему же Я так равнодушна к своей судьбе в вечности?
Или она, душа, действительно атрофировалась, онемела в бесчувствии, как говорит Варя. Не чувствует боли, не чувствует опасности...
Я знаю, что есть Бог, Который дал мне всё - жизнь, здоровье, талант... Но я не отдала Ему сердце.
Знаю, что близкие и неблизкие нуждаются в моей помощи, но я равнодушна.
Я отношусь к людям, как к вещам, которыми хочется или не хочется обладать.
Вещи служат, приносят пользу, удовольствие, развлекают, надоедают, наконец, причиняют неудобства.
Не мать, не жена, не дочь - я сама по себе...
* * *
Волшебный костёр по имени "Ганя"...
Пламя, в котором он самозабвенно, без остатка сгорал, лишь иногда опаляло её нестерпимо жаркой нездешней искрой, если она подходила чересчур близко.
Этот призывающий и одновременно не подпускающий к себе огонь был для Гани средой обитания, жить означало гореть.
У огня были свои законы: сгореть, чтобы возродиться, умереть и воскреснуть.
Приближение к Богу, прорыв в иное измерение.
"Свет Фаворский" никак не давался, получался слишком тяжёл и груб, он был земным.
Гане мешало всё - собственная плоть с её потребностями, самый незначительный шум, даже мысли.
Вся жизнь земная, казалось, стояла на пути к постижению этого Света, Который сжигал его и никак не хотел передаваться на холсте.
Ганя понимал, что это от гордости - погоня за непостижимым, но ничего не мог с собой поделать и был на грани нервного истощения, почти перестав есть и спать.
Часами молился беззвучно. Закатное солнце, проникнув сквозь пыльное стекло мастерской, выхватывало его слившуюся со стеной фигуру с сомкнутыми губами и веками.
Лишь изредка оживала рука в крестообразном полёте, складывалось в поясном поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.
Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на ногах - пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису постепенно бросить курить к началу занятий.
Машинально проглатывал оставленный на террасе ужин, всё ещё пребывая там, на Фаворе, - заросший, даже не худой, а какой-то высохший.
Только глаза горели жадным голодным огнём в тщетной погоне за непостижимым.
Она понимала, что он столь же счастлив, сколь несчастлив.
Никто не мог ему помочь, и уже не оставалось сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.
Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым днём всё раньше гаснущих согласно астрономическому календарю.
И вся накопленная ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-привольной лужинской жизни тела переливалась в Ганю.
Здоровая деревенская еда, парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а потом до одури плавая на зависть ребятишкам.
- Тётя Яна, пора вылезать, простудитесь! - орали они хором.
И она вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные зелёные водоросли. Переодевалась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещё влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода.
А потом крепко спала с открытым окном.
Лето кончалось, кончались и комары. Можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и травах.
- Иоанна...
Ганя сжимал её руку. Они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении, вмещая в себя весь мир, который вмещал их.
И краснозакатные деревья склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался о ноги.
И постепенно капля за каплей её накопленная за день энергия, жизненная сила переливались в него.
Она видела, как распрямляется, наливается жизнью его изнурённое тело, розовеют щёки, губы.
- Пройдёмся ещё, - просил он.
Но она мотала головой, выпитая, сожжённая до дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти на его костёр.
И сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей мансарде.
И наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за Фаворским светом.
Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает.
Он привык, как и она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее кровообращение.
Как сиамские близнецы, становясь по очереди то вампиром то донором.
Да, она была холодна к Богу и ближним.
Ганя не в счёт.
Ганя был из иного мира, чудом. А к прочим обитателям Лужина Иоанна приглядывалась с любопытством, с симпатией, иногда с восхищением, оставаясь "кошкой, гуляющей сама по себе".
И к ней относились с опаской как к "невоцерковлённой".
Она была чужой, "не с нами". Как бы агентом из неприятельского лагеря, от которого всего можно ждать.
И Варя, и остальные ждали от неё решительного шага, но отец Киприан запретил им настаивать и агитировать, пока Иоанна не решит изменить жизнь.
Теперь, когда она отвозила его в Москву, он держался всё сдержаннее и официальнее, убеждаясь, что Иоанна, судя по всему, случайная в Лужине птичка и улетит с окончанием сезона.
Гордая, умничающая, теплохладная интеллигенция. Душевная, а не духовная.
Званая, но не избранная.
Ну а Ганя...
Ганя никогда её не агитировал, видимо, просто уверенный, что всё должное исполнится в свой срок.
И старик-хозяин дядя Женя, которого она исправно снабжала зарубежными детективами и который зазывал её иногда на ужин со стаканом домашнего красненького, радовался, что вот, хоть нормальный человек в доме, есть с кем поговорить "за жизнь".
А то одни святые кругом - лишнего не скажи, по спине не хлопни - того гляди крылья ангельские сломаешь.
А вот его отец, священник, дедушка Глеба, считал себя самым грешным.
И весёлым был, и вино любил в меру...
И чего только не перенёс - на Колыме восемь лет оттрубил, потом в ссылке, потом сколько народу при оккупации спас в церковном подвале.
Дали ему орден, как герою. Донеси кто - расстреляли бы немцы со всей семьёй.
Но никогда не ходил с постной физиономией, а учил за всё благодарить Бога и радоваться.
Потому что Христос воскрес и победил смерть. А прочее всё - ерунда.
Варя действительно считала дядю Женю еретиком, хоть и исправно за ним ухаживала и любила по-своему, всё прощая.
А Глеб говорил, что это вроде бы удобно - жить вне церкви и её канонов, культивировать собственные мелкие слабости...Но где мелкий бес - там они берут количеством, и легко можно пасть.
Нельзя переплывать море без корабля.
И видно было, что оба осуждают её дружбу со стариком, считают, что тот на нее плохо влияет.
Однако вряд ли что-либо в Лужине, включая и духовно-философское чтение, произвело на Иоанну большее впечатление, чем письмо, которое дядя Женя хранил между страниц Евангелия, регулярно перечитывая.
Письмо было написано сыну незадолго до кончины - своеобразное завещание, итог земного пути.
Где умирающий священник признавался, что опальные годы на Соловках были самыми счастливыми в его жизни - никогда Господь и Его спасающая Рука не были так близко.
Никогда он не чувствовал себя таким нужным людям, как здесь, на грани бытия, никогда не приводил столько людей к вере, исполняя Волю Божию...
Впоследствии самый изнурительней пост и самый упорный молитвенный подвиг не могли повторить это блаженное ощущение "тяжести Креста Господня на недостойных, слабых моих плечах - писал умирающий, - Сопричастности Его Страданию и Воскресению".
Потом она часто будет вспоминать это письмо, слушая мирские рассуждения о гонениях на церковь, покушениях на религиозные свободы и права верующих, совершенно игнорирующие духовно-мистическую сторону этой проблемы.
И думала, что ни святые, ни мученики не могли бы состояться по законам этой цивилизации.
Зато сам Христос был осуждён на распятие демократическим путём...
Разве не годы гонений на христиан дали миру наибольшее число святых, скрепили веру немощных их кровью и спасли тысячи душ?
"Иго Моё благо, а бремя Моё легко"...
Твоим страданием страдать,
И крест на плечи Твой принять,
И на главу венец терновый!