Огонь. Рождение свыше.
* * *
Он снова начнет подумывать об ампуле.
Иоанна так и не узнает, что произошло потом, в ту ночь, когда Дени, внезапно проснувшись в своей комнате от холода, накинет халат и, выскочив в холл, обнаружит, что дверь ганиной спальни распахнута.
Видимо, сквозняком.
Огромное окно на улицу тоже настежь, по комнате вовсю гуляет февральская метель.
А сам хозяин, босиком, в ночной рубашке до щиколоток неподвижно сидит на подоконнике.
В темноте, с закрытыми глазами.
Заснеженный, заледеневший, но с горячими руками и такими же жаркими пятнами на щеках.
Если бы не эти жаркие пятна, он бы весьма походил на привидение.
Но Дени была не робкого десятка.
Она стащила Ганю с подоконника, затолкала в кресло - благо, тот не оказывал сопротивления.
Затем захлопнула окно и принялась сушить "привидение" горячим феном.
Она была уверена, что тут не обошлось без наркотиков.
На вопросы он упорно не отвечал, только время от времени просил, чтоб она ушла.
Он вообще вёл себя, как ребёнок, в довершение всего разрыдался у неё на плече. И улыбался, и плакал.
Тогда она решила позвонить врачу, приятелю Гани, живущему двумя этажами ниже, и сообщить, что "опять".
Она и прежде к нему обращалась в подобных случаях.
Приятель, тоже в халате, примчался через пять минут.
Констатировал сильное нервное потрясение, заставил Ганю выпить какую-то дрянь и уложил в постель.
На его расспросы, что же, в конце концов, произошло в доме, - Дени толком ничего сказать не могла.
Приятель наказал ей присматривать за больным и отправился домой.
Когда Дени вернулась в спальню, Ганя уже спал, как убитый.
Ни утром, ни потом он не заговаривал о происшедшем. Дени, разумеется, тоже помалкивала.
Вот примерно и всё, что спустя много дней узнает Иоанна о парижской ганиной жизни и об этой метельной ночи 9-го февраля, которую он благоговейным шёпотом именовал просто "Девятое".
Вся его жизнь отныне делилась на два периода - до и после "Девятого".
Никогда Иоанна не дерзнёт задавать по этому поводу какие бы то ни было вопросы.
Он сам как-то обмолвится, обозначив "Девятое" ещё одним словом:
"ОГОНЬ".
Впоследствии она встретит похожее в знаменитом "Мемориале" Блеза Паскаля:
"ОГОНЬ".
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, а не философов и мудрецов.
Уверенность, уверенность...
Радость, Мир.
Бог Иисуса Христа.
Забвение мира и всего, кроме Бога..."
Тесная узкая тропа над бездной.
Единственно подлинная роль, вложенная самим Автором, Господином театра, в сокровенные глубины твоего новорождённого "Я".
Та самая тайная инструкция, указывающая путь к Подлинному Бытию.
А вокруг тысячи масок, ролей, костюмов, дорог...
Господи, зачем?
Ещё один Его великий дар. Свобода.
Свобода не выбрать Тебя? 3ачем?
Потому что там, где нет выбора, нет свободы.
Древо познания добра и зла - дар свободы.
Послушание или непослушание Господину Театра.
Жизнь или смерть.
С рокового выбора прародителей началась история, в мир вошли зло и смерть.
Выбор для каждого - осуществлять записанное в сердце или надевать маски.
Лжи, стяжательства, похоти, властолюбия, гордости - имя им легион.
Отвергнуть все маски, все роли и вернуться к самому себе.
К Замыслу, который Я вдохнул в тебя.
Дух Мой, Образ Мой - единственно подлинное, бессмертное в тебе, ибо только Я Сущий, только Я есть.
Тьма и смерть - отсутствие Меня.
Ты выдёргиваешь вилку из источника света, и наступает тьма.
Все маски и роли мира сего рассыплются в прах.
Не дерзай переделывать пьесу - она написана до начала Времён, задумана Мною.
А ты властен лишь ежечасно выбирать между Мною и немною.
Светом и тьмой.
Царство Света не может состоять из тьмы.
Вернись к себе Подлинному, к Моему замыслу о тебе.
Тот, кто останется лежать на подмостках, когда его время кончится, должен быть Подлинным, а не маской.
Вот и всё.
"Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - Виноградарь;
Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает, и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода".
Ты отдал себя Мне, ты вернул себя Мне, ты распахнул себя Мне, и Я войду в тебя.
И наполню тебя Огнём, и пошлю тебя в мир.
Чтобы ты, как свеча освещал миру путь ко Мне, сгорая сам Моим Огнём.
Отвергнись себя, возьми крест свой и иди за Мной, - так говорю Я.
Не раболепствовать миру и не владеть миром. Не бежать от мира и не соблазняться им.
А нести со Мною его муки, спасая мир.
Гореть избрал Я тебя.
Я знаю - ты пуст и холоден.
Я зажгу в тебе Мой Огонь, святой жертвенный Огонь Любви, в котором ты сгоришь без остатка.
И станешь Теплом, и станешь Огнём, и станешь Светом.
И пребудешь со Мною, ибо Я там, где Свет и Огонь.
Свеча тленна, свет её - вечен.
Лишь тот, кто станет светом, пробудится в Царстве Света, где нет тьмы.
"И узрят лицо Его и Имя Его будет на челах их.
И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь освещает их; и будет царствовать во веки веков".
/Отк, 22, 4-5/
Так или примерно так вместит Иоанна ганино "обращение".
* * *
Первые несколько "медовых" недель он будет несказанно, по-детски счастлив.
Некогда безнадёжно злой, уродливый, бессмысленный и враждебный мир предстанет неким страдающим заколдованным царством, застывшим в ожидании пробуждения.
Все эти биржи, выставки, визиты, галереи, презентации, переговоры, витрины, новости, авиалайнеры, такси, экспрессы, ракеты, толпы, дела, подружки и приятели, реклама, - будут просто сыпью, волдырями на теле этого больного царства.
"Но продуман распорядок действий"...
Будь то пустой водевиль, бытовая тягомотина, кровавая мистерия или бешеные скачки с препятствиями - вся эта сумбурная многоактная пьеса проявит свой смысл лишь когда в зале зажжётся Свет.
Теперь он знал - так будет. Он ещё был полон этим Светом.
Ему хотелось заорать всем этим борющимся, враждующим, конкурирующим, спивающимся, блудящим, сидящим на игле, гоняющимся за франками, шедеврами, знаками отличия, бабами, министерскими портфелями, голосами избирателей, всевозможными идолами,
- Да остановитесь же!
Неужели не видите, что яблоки эти из воска, бриллианты - стекляшки, зАмки - из картона...
И лишь шпага у Лаэрта настоящая.
Вы живёте, будто как раз всё наоборот.
Почему не осознаёте своей заколдованности, болезни, безумия?
Скоро упадёт занавес и наступит тьма.
Кто из вас окажется Подлинным, без шутовской маски?
Кто сыграет самого себя так, как задумал Творец?
"Ибо огрубело сердце людей сих. И ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем.
И не обратятся, чтобы Я исцелил их".
/Ис. 6, 9-10/
Итак, есть Хозяин Театра, есть ты и написанная Им для тебя роль.
Декорации не имеют значения.
Важно ещё твоё взаимоотношение с другими актёрами, которым ты должен помочь не сбиться, не нести отсебятину, а сыграть как можно ближе к тексту написанные Творцом роли.
Тексты Творца - единственно подлинные.
Лишь его Гамлет встанет по окончании времён.
Все придуманные нами персонажи, все маски - всего лишь реквизит.
Сыграй самого себя, то есть образ Божий в себе, замысел Божий о себе - только тогда оживёшь и станешь реальностью.
Ибо только Бог есть и только в Нём возможно быть.
Теперь Ганя уже не понимал, как могут они не видеть Его, Автора.
Присутствие Которого он угадывал теперь повсюду - в лицах, падающем снеге, в прыгнувшей на колени кошке, в кусте гортензий в цветочной корзине.
Распадающаяся, съедаемая тлением красота приобрела какой-то глубинный изначальный смысл, красоту первообраза.
Розы в вазе в гостиной, которые Дени периодически меняла, уже не были для него ни розами увядающими, ни розами только что купленными и тоже обречёнными на увядание...
Это были розы, вот и всё.
Вне времени и пространства, вечно свежие и прекрасные, как на написанном в прошлом веке натюрморте.
Ганя расколдовывал стареющие лица, представляя себе, какими они будут, когда свинцовая пелена старости расплавится в божественном огне и мир предстанет в вечной невиданной красоте Замысла.
"И увидел я новое небо и новую землю: ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.
И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни не будет уже: ибо прежнее прошло.
И сказал мне: свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой".
/От. 21: 1, 4, 6/
Всё, что прежде его угнетало, раздражало, злило, вызывало теперь пронзительную всепрощающую жалость - от последней спившейся вокзальной девки до суперзвезды и премьер-министра.
Потому что маска изгоя ничуть не престижнее маски князя, если они служат тьме.
Посеявшие временное и тленное пожнут тлен.
"Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда!"
/И. 6, 35/
В те первые медовые дни Ганя каждой клеткой чувствовал Его присутствие.
Его Свет, в Котором проступало, обрисовывалось истинное, подлинное - Огонь, Свет и Тепло.
Растопить, расчистить, преобразить и воскресить себя Огнём Божественной Любви.
Вся грязь, фальшь, накипь и шлаки должны сгореть.
"И должно вам родиться свыше..."
Муки второго рождения.
Ганя снова забросит все дела.
Отвергнуть себя прежнего, и прежние дела свои, и прежние картины, особенно последние, которые теперь представлялись ему грудой окровавленных бинтов.
Он возненавидел и их, и прошлую свою жизнь, в которой не было Его.
И лишь потом откроется Гане, что если б не было терзаний и мук той ненавистной теперь жизни, отчаянно-молчаливых криков о помощи Тому, Неведомому, не было бы и того, что в Евангельской "беседе с Никодимом" названо "Рождением свыше".
"Ты сотворил нас, дабы искать Тебя, и неспокойно сердце наше, пока не успокоится в Тебе".
/Бл. Авг./
Эти снобы и буржуа, так однообразно и скучно наслаждающиеся жизнью...И сошка помельче, налету подхватывающая с барского стола остатки...И скованная льдом возлюбленная его Родина, спивающаяся под тиной и корягами, закусывающая кукишем в кармане и мечтающая о "ветре перемен", - всё, что он прежде осуждал, презирал, ненавидел, что довлело над ним, угнетало и мучило, - теперь лишь взывало о помощи.
Он забыл, он не мог понять себя прежнего.
Теперь он только хотел помочь им всем и не знал, как.
Он раздавал деньги бомжам,(которые те тут же спускали на зелье), парижским сонечкам мармеладовым, весело обменивающим франки "сдвинутого русского" на право ловить клиентов на более престижном углу.
Усталым многодетным домохозяйкам из бедных кварталов, мечтающим о цветном телевизоре или входящем в моду видео.
Несколько его попыток как-то с кем-то поделиться своим новым мироощущением окончились полным фиаско.
В лучшем случае, его с интересом выслушивали, кивали сочувственно, чтобы тут же, вздохнув - что конечно, что-то в мире не так, что-то неладно в Датском королевстве, а может, всё не так, всё неладно - вернуться к "осетрине с душком".
Или же он сразу же чувствовал, как стекленеют только что оживлённые глаза собеседника. И невидимая стена отсекает его, Ганю, от заколдованного царства, о котором можно лишь сожалеть, сострадать и плакать.
Умирая от счастья от ощущения Его близости.
От муки, когда дано было увидеть прошлую свою жизнь в фантасмагорическом ужасе содеянного и содрогнуться в нестерпимом стыде, подобно Симону Петру:
"Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный" .
/Л. 5, 8/
И снова Его всепрощающая Любовь, Крест, Голгофа, обезумевшие в злом самоутверждении актёры, отвергнувшие сошедшее к ним Слово.
И в их толпе, орущей:
"Распни! " - он, Игнатий, с преступной своей жизнью.
"Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят"...
И божественное: "Свершилось".
И пронзившая тьму кровавая молния Голгофы.
И по-прежнему безумствующие и кривляющиеся лицедеи.
Забывшие, что только шпага у Лаэрта - настоящая.
"Суд же состоит в том, что Свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы.
Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы".
/И. 3, 17-20/
Первая основная заповедь "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим," - та, что большинству человечества или вообще не даётся или даётся с невероятным трудом, отзовётся в Гане мгновенным ответным огнём.
* * *
- Избранничество, рождение свыше..." - скажет отныне влюблённый в крестника отец Пётр.
Теперь они часто виделись.
Наступил Великий пост, первый пост в ганиной жизни.
И чем больше отходил он от всего, что прежде наполняло его дни - дел, друзей, выставок, пристрастий, чем больше молчало тело и легчало от овощных салатов и каш с оливковым маслом, которые покорно, ничему не удивляясь, готовила ему Дени, тем более тянуло его в церквушку, где собирались православные эмигранты всех волн и поколений. Русские, болгары, греки.
Ганя редко с кем-либо общался.
Он становился обычно сбоку от алтаря за широкой колонной, где никому не был виден, а ему был виден лишь отец Пётр, тоже исхудавший, вдохновенный.
Сам Ганя еще не умел молиться, и, внутренне присоединяясь к отцу Петру, прекрасному молитвеннику, летел вместе с ним на божественный огонь, изнемогая от любви и счастья.
Падал, опалив крылья, и снова взлетал.
Ганю потрясала уже не Его нисходящая любовь к себе - Творца к падшей твари, и не собственная самозабвенная ответная любовь - его потрясало открытие, в которое он никак не решался поверить.
Что Он, Непостижимый и Всемогущественный Творец Вселенной, также жаждал ответной любви его, жалкого "мыслящего тростника".
И память настойчиво подсказывала Гане моменты прошлой его слепой жизни, когда он не просто неосознанно жаждал Бога, но и слышал Его Зов, жаждущий взаимности.
Это казалось невероятным, но только так объяснялась мысль, что "душа - невеста Христова".
Он сотворил для неё вселенную, Он воззвал её из небытия, Он подарил ей свободу.
И когда она, падшая, забывшая, изменяла многократно с идолами, Он не просто продолжал любить её, но и искупил её грех божественной Своей Кровью.
Продолжая прощать и жаждать ответной её любви.
Ибо и в браке Небесном лишь в соединении полнота счастья...
Томясь по ответной любви твари, Творец знает, что без этой ответной любви она погибнет.
Ибо лишь Он - путь, истина и жизнь. А вне - смерть вечная...
В любви твари к Творцу - её единственное спасение, единственный шанс.
Он жаждет её ответной любви из-за любви к ней.
"До ревности любит дух, живущий в нас"...
/Иак. 4, 5/
Гане казалось, что он взлетает всё выше, не по силам, ужасаясь близости к Огню и желая её.
И Огонь зовёт, ждёт его.
Чтобы однажды в окончательном блаженном сближении сжечь дотла всё препятствующее великому вселенскому брачному пиру.
Когда будет всё во всём.
И всё будет Любовь, Свет и Жизнь.
И в этом - смысл каждого бытия, каждой вложенной в сердце сверхзадачи, определённой Величайшим из режиссеров.
"Сын Мой! Отдай сердце твоё Мне, и глаза твои да наблюдают пути Мои".
/Пр. 23, 26/
А по вечерам, когда читались Евангельские главы о страданиях Христа, где Бог, "ставший человеком, чтобы мы обожились", униженный, оставленный учениками, преданный мучительной позорной смерти, испивший до дна чашу горькую, человеческую, вплоть до богооставленности, умирал на кресте, Ганя вдруг спросил себя:
а если бы тогда победил дьявол и не было бы воскресения, и никакой надежды и награды, лишь вечная тьма после спектакля, - кого выбрал бы он, Игнатий Дарёнов, в этой земной жизни?
Какой путь?
И не было сомнения - с Ним, только с Ним, с Галилеянином.
С Его невероятным учением.
Он любил уже не только Христа-Бога, не перспективу бессмертия в Его царстве, а Христа-человека.
Второго Адама, преодолевшего в Гефсиманском саду смертную свою природу.
"Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо меня; но не чего Я хочу, а чего Ты".
/Мф 14, 36/