И вижу я труп на дороге.
* * *
Денис - солнечный день...
Как ни забавно, но именно после этого официального шага с его стороны, ею, так дерзко поправшей формальности и условности в желании заполучить Дениса Градова , наконец-то овладеет блаженное чувство покоя.
Всю эту неделю она будет мотаться по району, соберёт кучу материала и засядет за машинку - подарок Дениса, которую она быстро освоит, хоть и двумя пальцами.
Съёмки у них в городке будут закончены, останется лишь натура - зимняя деревня.
Денис захочет снять обязательно экзотику - глухую заснеженную деревушку посреди леса, и отправится с оператором Лёнечкой на выбор натуры.
С ними увяжется Жора Пушко - сделать цветные фото для иллюстрированных журналов - где клюнет.
Помимо всего, это будет просто приятная воскресная вылазка на лыжах.
Был морозный солнечный день.
К вечеру ещё больше захолодает, поднимется сильный ветер и метель.
Яна совсем окоченеет, пока доберётся до редакции, чтобы позвонить Денису.
Будет около десяти.
Яна стоит в "предбаннике", прижимая у уху чёрную ледяную трубку /в воскресенье в редакции топили лишь чтобы не замёрзли батареи/.
Трубка пахнет людочкиной "Пиковой дамой".
Тот их разговор. Сколько раз она будет потом снова и снова проигрывать его в памяти, выискивая зловещий тайный смысл!
Набирает ещё раз. Долгие гудки, никого.
Что случилось - он должен быть уже дома... Она собирается вешать трубку.
- Да!
Короткое, отрывистое. Обычно денисово "Да" протяжно-недовольное, будто спросонья.
- Привет. Ты что, не слышал? Звоню, звоню...
- В ванне отогреваюсь. С этой деревней... окоченел, как собака.
Что у тебя?
- Нормально, стучу, как дятел. Деревню нашли?
- Вроде бы,.. - пауза. И вдруг,
- Приезжай, Иоанна Аркадьевна.
- Когда?
- Сейчас. Садись в электричку и приезжай.
Снова пауза. Яна слышит в трубке его дыхание, представляет себе его лицо, смутно белеющее на сгибе её руки, влажные после ванны волосы холодят кожу...
И будто взлетает на качелях, перехватывает дыхание.
До Дениса каких-то три часа.
- Послезавтра утром три материала сдавать. И летучка.
- Плевать. Приезжай!
Опять уносят её качели в комнату на Люсиновке, но тут же возвращают на грешную землю. Она до боли сжимает в пальцах дырокол. Она цепляется за этот дырокол, как Антей пяткой за землю.
- Не могу, нельзя.
- Ладно, я опять в ванну, холодно. - Тон не обиженный, не разочарованный, просто никакой, - Ну, целую?
- Целую.
Короткие гудки.
После разговора горький, как хинин, осадок.
Яна с трудом удерживается, чтобы снова не позвонить, но не вытаскивать же его вторично из ванны!
Она берёт себя в руки. С тем, что на древе их любви плоды, в основном, горькие, она уже свыклась и примирилась.
В понедельник с утра она всё сдаст и после летучки уедет на задание.
В редакции появится к концу дня - только чтоб появиться.
Краем уха слышит, что куда-то пропал Лёнечка, что звонила его жена из Москвы , разговаривала с Жорой Пушко. Который сказал, что остался вчера у знакомых в Коржах, где и заночевал.
Градов с Лёнечкой отправились на лыжах поглядеть ещё одну деревню, Власово.
Лёнечкина жена сказала, что ночевать он вообще домой не пришёл, хотя они договаривались идти вместе в гости. Она не дождалась и пошла одна.
Что если он напился, то должен был позвонить - он всегда звонил или ночью, или, в крайнем случае, утром.
Должна же быть в деревне почта!
Что сначала она злилась, а теперь волнуется, а у Градовых к телефону никто не подходит.
Жора Пушко успокаивал её, сказав, что Лёнечка с Денисом наверняка где-нибудь в загуле, что он сам от знакомой еле вырвался.
Мол, не понимают некоторые граждане, что после праздников должны следовать будни...
Значит, когда она звонила... Перед глазами возникла картина - пьяненький Лёнечка с гитарой, фехтующие дамы на торшере, Роковая на коленях у её Дениса... Ещё какие-то бабы...
Опять хинная горечь подкатит к горлу. Яна промолчит и заставит себя переключиться на дела.
Вечером Лёнечкина жена дозвонится, наконец, до Дениса, который скажет, что весь день сидел в монтажной, а о Лёнечке слыхом не слыхал.
Что, покинув Коржи, они действительно собирались поглядеть Власово, но было уже около трёх.
На лыжах Лёнечка ходит плохо, он устал, замёрз и еле двигался, они бы не успели до темноты.
Поэтому Денис побежал во Власово один, а Лёнечка пошёл к станции.
Весь вечер и ночь с понедельника на вторник лёнечкина жена будет обзванивать приятелей, милиции и морги.
Его тело найдут во вторник, к вечеру. Коржинские мальчишки, заново прокладывающие в лощине лыжню после бушевавшей двое суток метели.
Лёнечка будет сидеть, привалившись спиной к стволу корявой ели, занесённый по самые плечи снегом и уже окаменевший.
На затылочной части черепа будет глубокая рана, и никаких следов борьбы. Судя по всему, удар был нанесён сзади, неожиданно, после чего убийца надел на Лёнечку шапку и посадил под дерево.
Кому понадобилось убивать безобидного Лёнечку в чужом лесу, за несколько десятков километров от Москвы?
Ограбление, женщина? Но женщинами Лёнечка не интересовался, ценностей у него при себе не было, а кошелёк с мелочью и железнодорожным билетом туда-обратно лежал нетронутый в кармане куртки.
В среду вечером она, наконец-то, дозвонится до Дениса.
Он скажет, что всё это, конечно, ужасно, что только убийства ему не хватало, когда у него в две смены монтажная, а тут милиция, следователь и хрен знает что.
И вообще он ни о чём таком не желает слышать и просит хотя бы её не касаться этой темы.
Темы она больше не касалась, но разговор не клеился.
Перед глазами маячил занесённый снегом Лёнечка.
Четверг и пятницу, отпросившись у Хана, она безвылазно просидит дома за машинкой.
Дело будет продвигаться туго, будут лезть посторонние мысли...
Так что, в конце концов, она отодвинет редакционные материалы и начнёт сочинять историю про человека с лицом-театром, которого люди избрали судьёй, потому что он умел разглядеть истинную суть каждого, стоящего перед ним.
И истина эта, доброта или злоба, жадность или бескорыстие, хитрость или простодушие сразу же отражалась на его лице.
Невозможно было что-либо скрыть от этого судьи, каким бы запутанным ни казалось дело.
И вот однажды некто, причинивший людям много зла и горя, боясь разоблачения, пришёл к судье с намерением убить его. Судья не хотел умирать.
Он поклялся, что впервые в жизни погрешит на суде против истины и выгородит виновного.
Он сдержал слово и представил дело так, что виновный и его жертва как бы поменялись местами.
Однако каждый раз, оказываясь по воле судьи в роли жертвы, преступник испытывал её горе и страдания.
А судья смотрел на подсудимого, и на лице его отражалась истина.
Подсудимый был оправдан, но история на этом не кончилась.
Яна пока не знала, как её кончить.
Не знала, что она так и останется неоконченной.
Назавтра в редакции ей выложат новости.
В лощине, в двухстах сорока трёх метрах найдены под снегом лёнечкины лыжи и палки, а неподалёку от корявой ели ещё кое-что.
Шарф Павлина! Ну этот, мессершмиттовский...
Нет, смешно было бы, конечно, думать, что Павлин убил Лёнечку. Лёнечку вообще не убили. Установлено, что это несчастный случай - съезжая на лыжах в лощину, Лёнечка упал, ударился затылком о торчащий из-под снега валун и, видимо, потерял сознание.
Тогда Павлин снял с него лыжи, обвязал под мышками своим шарфом /установлено экспертизой/ и протащил Лёнечку по лощине, по снегу, двести сорок три метра.
А затем оставил под елью и уехал.
Случилось это около пяти, уже стемнело, к тому же погода была ужасная - мороз, ледяной пронизывающий ветер, к вечеру ещё и пурга разыгралась.
Выдохся Павлин и стало ему не до Лёнечки - тут бы свою шкуру спасти, самому добраться до станции.
Ну, а далее везде.
Вот что расскажут ей в редакции. Беспощадно, не стесняясь в выражениях, как человеку, никогда не имевшему и не могущему иметь ничего общего с этим подонком в павлиньих перьях, который, спасая свою шкуру, бросил умирать беспомощного товарища.
Их беспощадность будет великодушием по отношению к ней, она как бы разом отгородит, защитит её, заблудшую и прощёную, от позора, именуемого Денисом Градовым.
Которого она, неопытная, доверчивая, увлекающаяся, не сумела раскусить так же легко и сразу, как они.
"Ничего между вами не было и не могло быть. Видишь, мы совсем и думать забыли. Забудь и ты..."
Она будет молча сидеть на подлокотнике людочкиного кресла, медленно погружаясь в звенящую ватную дурноту. Нестерпимость этих первых минут возмездия, их боль и стыд она воспримет как заслуженную кару.
Будут все муки ада, будет всё, кроме удивления - видимо, подсознательно она всегда ждала катастрофы.
Крамольное её увлечение, кривая дорожка, на которую она ступила, зная, что ни к чему хорошему это не приведет.